Само слога Србина спасава

Я не знал, когда точно я перестал притворяться и действительно уснул, но, казалось, спал я совсем недолго. Отгоняя сон, я открыл глаза – и сразу увидел ее. Она лежала, не шевельнувшись на миллиметр со своего места, и смотрела на меня. - Я разбудил? - Нет, - качнула Стана головой.- Я не спала. - Всю ночь? - Так получилось. - Разбудила бы. - Нет, не хотелось. Я смотрела, как ты спишь. - Как? - поинтересовался я. – Позорно? - Как тогда, в институте. Совсем не изменился.- Она вздохнула. – Только тогда у тебя волосы вечно торчком были. И чубчик. - Были. - Мне нравилось. Не став ничего отвечать на это, я сел на постели. - Сколько времени? - Рано еще, - ответила девушка, смотря на экранчик телефона. – И сети ноль. - Плохо. Если искать будут, снова в панику впадут. Где можно умыться? - Сейчас покажу. - Она встала и, нашарив тапочки, обулась. – Пойдем. Пройдя в небольшую ванную комнатку, Стана покрутила кран и вздохнула. - Видимо, перебили водопровод. Ничего, сейчас придумаем что-нибудь. Мы перебрались на кухню, и она налила чайник, устанавливая его на плиту. - Ну вот, нагреем воды, - проговорила девушка и присела за стол, улыбаясь вошедшей матери. – Разбудили? - Да нет, я уже встала. Это вы что-то рано. - Да мы уже поедем скоро. Мы фактически не предупредили никого. - Скажете, что в плену у алексинавцев были, - усмехнулась Радка, вытаскивая из шкафа остатки вчерашнего пиршества. – Я бы вас задержала, но видишь, как живем – ни света, ни воды. В Белграде тоже не сахар, но, надеюсь, хоть такие-то удобства есть? - Есть, - успокоила ее Стана и покосилась на меня. - Даро, у вас все работает? - Да, конечно. Все в абсолютном порядке. - Хорошо, - улыбнулась Стана, но сразу же нахмурилась.- Даро, она что, до сих пор там? - Ну из нее выкрутили все, - пожал я плечами. – Если не бить по ней кувалдой… - А также не прыгать, ходить на цыпочках и желательно не дышать, - закончила она раздраженно. – И это ты называешь «в порядке»? - Я не очень поняла, - уточнила Радка. – Что-то случилось? - У него в квартире ракета. И он живет с ней уже две недели. Охнув, женщина обратила меня встревоженный взгляд. - Даро, как же ты? Это же опасно. - Ничуть. Саперы вывернули из взрыватель, или что у нее там, не знаю. Мы спокойно сосуществуем. - Ну это же взрывчатка. Любая искра – и все. - Я не курю, костры не разжигаю, сваркой не балуюсь, - улыбнулся я. – Искре взяться неоткуда. - И все же это ужасно нехорошо. Боже мой, Даро, может все же есть какое-то место, в котором ты можешь пожить, пока ее не уберут? - Дома все же лучше. Даже если в нем бомба. - А ты белградец? - поинтересовалась Радка. – Живешь с семьей? - Нет, семья довольно далеко от столицы. - А откуда ты, если не секрет? Я ответил не сразу, решая можно ли мне вообще упоминать об этом. Офицеры под Румой советовали на время забыть об этом, Стана тоже просила не говорить. Но в этот раз все решилось само собой, без моего участия. - Даро из Косово, мама, - ответила за меня Стана. Я снова посмотрел на нее и понял, что сейчас можно говорить всю правду, ничего не боясь. - Ох, я сочувствую тебе, - грустно проговорила женщина. – Такая обстановка, это очень тяжело. Ты из Митровицы? - Я родился там, но жил в Приштине. Родители и братья до сих пор там. - А сколько братьев? Прости, у меня сегодня всплеск любопытства. Я люблю знакомиться с новыми людьми. - Все в порядке, - покачал я головой. – Двое – Илион и Илир. Они старше меня. - Какие интересные имена. - Они просто албанские. Глаза Радки округлились, и она удивленно смотрела то на меня, то на дочь. Я пожалел о том, что сказал об этом, но девушка была совершенно спокойна. - Так ты албанец? – выдохнула женщина, наконец, и широко улыбнулась. – А что же вы раньше не сказали? Да неужели боялись? - Ну не забегать же мне в дом с криками «веду албанца», - усмехнулась Стана.- Да и он сам с транспарантом «Косово – это Албания» не ходит. - И все равно, можно было бы сказать. Даро, ведь я же тебе вчера весь вечер свинину накладывала! - Стана мне все равно ее не дала. На плите заплевался, закипая, чайник, и Радка сняла его. - Вы чай хотели попить? Или умыться? - Второе, - Стана забрала его из материных рук и подняла ведро. – Пойдем. Забрав у нее тяжелую посудину, я поплелся в ванную. У дверей я остановился, протягивая руку. - Я быстро. Умоюсь и все. - Давай я полью тебе, ведь самому неудобно. - Я справлюсь, - упорно стоял я на своем, но и она была не из простых. – Правда. - Даро, я не собираюсь тебя кусать. И раздевать тоже. Просто помогу. Я сдался. Как всегда – я просто не умел с ней спорить. Она побеждала даже если была тысячу раз не права, потому что я не мог настоять на своем. Шагнув к раковине, я подвернул рукава и ворот водолазки, и наклонился. - Не намочишь? – поинтересовалась Стана, плеснув мне на ладони. – Потом еще простудишься, в мокрой-то. - Не знаю, - ответил, я снова распрямляясь. Я понимал, что это глупо, и всю жизнь в футболках и свитерах не проходить - кто-то обязательно все увидит. Просто не хотелось чтобы это видела она – наверняка не избежать вопросов и слов сострадания. Но вариантов было немного – и я, взявшись за ворот, рывком стащил с себя водолазку вместе с майкой под ней и снова склонился над умывальником. - Лей. Я знал, что она сейчас видит – тонкие белесые шрамы, перерезающие всю спину. Они не слишком видны – все же прошло довольно много времени, но вот свист хлыста так легко не забывается. Брат есть брат, и у меня никогда не появлялось мысли, что я могу отомстить за то, что было. Я любил братьев, восхищался ими насколько это было возможно, если отбросить их «подвиги» в армии, но никогда не мечтал быть похожим на них. Я четко разделял все на то, что хочу я, и то, что хотят от меня они - это были разные вещи. Теплая вода полилась мне на шею, и она вложила мне в руку кусок мыла. Так же молча, не проронив не звука, она передала мне полотенце, когда я закончил и вышла. Мы почти не разговаривали до самого отъезда и, наконец, попрощавшись с родителями и соседями, Стана села в машину и мы уехали. - В редакции, наверное, нас уже похоронили, - вздохнула она, наблюдая, как исчезает за поворотом родной дом. – Теперь понятно, почему ребята пропали здесь. - Ну нашли – и хорошо. И мы уже скоро будем на месте. Сделать сюрприз, подобный группам Стефанов и Огнена с Благоем, нам не удалось – когда в кармане куртки завопил телефон, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. - Да, - ответил я, прижимая трубку к уху. – Сразу предупреждаю – не орать. - Даро! – Ксана не собиралась исполнять мою просьбу. – Убью, когда явитесь! Стана где? - Рядом. - Обоих убью! Где вас носит? Весь вчерашний день звонила, всю ночь! - В Алексинаце. Не кричи, мы приедем и объясним все. - В Алексинаце? - будто бы смягчилась режиссер. - Может это и неплохо… - Что-то произошло? - У тебя же с собой камера? - Всегда со мной. Вываливай, что у тебя там. - Грделица. Мост через Южную Мораву. - Разбомбили? - Да вроде, позвонили, но толком ничего не объяснили. Съездите? Вам все же ближе. - Конечно, - ответил я. – Скоро приедем. - Ох, не сглазьте. Я убрал мобильник и повернул машину обратно. - Это Ксана была? - спросила Стана. – Случилось что-то? - Да, в Грделичково нужно съездить. Достань атлас, я дорогу не знаю. Побудешь штурманом? - Да. Нам повезло – карта оказалась довольно подробная, и мы без проблем нашли нужное место. Иногда мне кажется, что лучше бы мы тогда заблудились, сломалась бы машина, даже предпочел бы попасть под бомбежку. Но случилось то, что случилось. Мост через реку был цел и практически не поврежден, но хорошей новостью это не было. На его полотне стоял поезд или, вернее сказать, все, что от него осталось – обугленные искореженные обломки. - Это что? – вымолвила Стана, держась за дверцу и вылезая из машины. – Это... это... Сорвавшись с места, она побежала к поезду. Бросившись на колени перед лежащим лицом вниз мужчиной, она осторожно потрясла его за плечо. - Очнитесь, - позвала она его. – Вас нужно осмотреть и… - она дернула его сильнее, переворачивая на спину, и пронзительно завизжала, отпрянув от него. Он точно был мертв - и его лицо представляло собой лишь сплошную окровавленную массу. - Боже... – залепетала Стана и поползла к другому человеку. – Откройте глаза, - умоляла она его, тряся за отвороты куртки. – Пожалуйста, ну что же вы лежите, вам нужно оказать помощь. Подождите немного. Она вновь бросилась к обломку, из-под которого торчала рука. Я просто не успел ее остановить. - Я вам помогу, - почти радостно выдохнула девушка, ухватываясь за запястье, и она поддалась, свободно выскальзывая из-под металла. Без тела. - Стана, нет! – крикнул я, бросаясь к ней и оттаскивая от поезда. Она послушно отошла, шепча что-то совершенно невразумительное и безумным взглядом осматривая конечность, которую до сих пор сжимала в руке. - Отдай мне ее, - попросил я осторожно. – Отдай, пожалуйста. - Поезд? - спросила Стана. – Они разбомбили поезд? - Да. Отпусти ее, пожалуйста. - Ксана просила это снять? Вот это?!!! - Она не знала, что тут случилось. Ей не объяснили. - Я объясню, - кивнула она, наконец, отпуская мертвые пальцы. – Я всем все объясню. Бери камеру. Покачнувшись, она шагнула к машине, и, держась за нее, добралась до заднего сидения, где и лежало все оборудование. - Может не надо? – проговорил я, понимая, что она не в себе. - Давай отъедем, просто запишем... - Снимай, - прошипела девушка, поворачиваясь ко мне лицом. На нем – ни кровинки, ни одной эмоции, и из глаз будто выкачали всю яркость. – Готова. И я послушался. Как и всегда. - Сегодня утром в Грделичковом ущелье самолетами НАТО был разбомблен пассажирский поезд.- Голос Станы звучал глухо, будто издалека. – Удар был свершен в момент, когда состав проходил по мосту через Южную Мораву. Жертвами стали обычные люди, которые никогда не собирались воевать. Если вы меня слышите, вы, все те, кто причастен к этому – будьте вы все прокляты. Все до одного. По ее лицу, наконец, заструились слезы, но она не опустила микрофон. - Кто готовил эти чертовы самолеты, кто грузил ракеты, - захлебываясь, но все же твердо выговаривая слова, продолжила Стана. – Кто отдавал приказ, кто это все придумал, кто бомбил – вы все! Вы обещали! Вы клялись не бомбить мирных, так что же вы творите?! Мы все – все те, кого вы замучили, убили, разорвали в клочья своими бомбами – мы придем к вам в тот момент, когда вы сами будете подыхать, заливаясь кровью. И никто к вам не придет на помощь! Все те, кто своим молчанием поддержал их, кто боялся возразить - вы когда-нибудь окажетесь на нашем месте! И вы своими жизнями будете расплачиваться за слезы сербских детей, которых вы убили, которых оставили сиротами. – Она заглотнула воздух, будто ей трудно дышать. – Боснийцы... словенцы, македонцы, хорваты – ведь мы же были братьями. У нас язык один, мы один народ, почему вы забыли об этом? Почему вы молчите, почему вы спокойно смотрите, как нас уничтожают? Неужели одна война так все перечеркнула? Русские… - выдохнула девушка слабо. - Спасите нас, мы умираем…. Микрофон выпал из ее ослабевших рук, и она рухнула на землю. Она сказала все, что могла, и на большее сил у нее не хватило. - Стана, очнись, - просил уже теперь я ее. Подхватив ее на руки, я побежал вверх, чуть выше моста по течению реки и, присев у воды, зачерпнул ее, выливая ей на лицо. - Давай же. Ее веки вздрогнули, и она медленно открыла глаза, смотря куда-то мимо меня, далеко в небо. - Мы все умрем, - прошептала девушка едва слышно. – Все… - Нет, все будет хорошо. Все закончится. - Они не уйдут, пока не убьют всех… - Они уйдут. И все будет как прежде. – Я вновь намочил руку, проводя пальцами по ее губам. - Все вернется. Я помог ей подняться и придержал, не будучи уверенным, что она уверенно стоит на ногах. Ее руки скользнули по моим плечам, обнимая, и она снова заплакала. - Поплачь, - кивнул я, понимая, что это лучшее лекарство для нее сейчас. - Так, чтобы уже ничего не осталось. Никаких слез. И она плакала. Плакала о каждом убитом в этом поезде, о каждом солдате, защищающем Родину ценой своей жизни, о летчиках, не бросивших свои машины по последнего столкновения с родной землей, об их семьях горевших в казармах в первые дни. Ее слезы были и о Мирославе, и тысячах таких же, как он, воюющих за единство страны, которую уже не суждено было спасти. «Маленькую» Югославию убили так же как и десятком лет раньше «большую». Миру не нужно было ничего «большое» - с «маленьким» жить и договариваться проще. – Пойдем, - сказала Стана, наконец, отодвигаясь от меня. – Мы нужны там. Мы вернулись, и я убрал камеру обратно в машину. Только сейчас я заметил, что на обломках суетятся люди, доставая живых и мертвых заодно – раньше они как будто были невидимыми.. - Теперь вам уже не больно, - приговаривала Стана, стоя на коленях возле мужчины с изувеченным лицом. Она осторожно сложила руки ему на груди и положила неизвестно откуда взявшийся цветок. – Теперь уже никогда не будет боли. Там, где вы теперь всегда тепло и красиво. Оставив покойника, она перешла к другому, намереваясь проделать тоже самое. Ее лицо выражало безмятежность и даже улыбка, тронувшая ее губы, была немного безумной. Она говорила с мертвецами и думала, что они ее слышат. - Простите, - остановил я полную немолодую женщину, появившуюся рядом. – Пожалуйста, если у вас есть возможность – заберите ее куда-нибудь. Может, нужно бинтовать кого-то или… ну я не знаю. Уведите ее. - Хорошо-хорошо, - закивала женщина и направилась к ней. – Пойдем, деточка, поможешь мне. Мне помощь очень нужна. Вздохнув с некоторым облегчением, я взялся за крупный кусок металла. Он поддался, но с трудом – а под ним оказалась еще груда обломков меньше. И откуда-то со стороны доносился стон. - Вы меня слышите? – спросил я, надеясь на какое-то чудо. Молчание. Я тщетно прислушивался ко всем звукам, стараясь отыскать те, что вели к живым людям. – Дайте какой-нибудь знак. Тихий скрежет был лучше, чем тысячи сирен – и я сразу уцепился за нужный лист. Он был тяжелый – с крыши, или, возможно, кусок стены, но одному мне поднять его было не под силу. - Не шевелитесь, пожалуйста, мы вытащим вас, - пообещал я тому, кто все еще находился под гнетом кучи металла и повернулся, отыскивая тех, кто мог помочь. – Тут человек! Двое мужчин подбежали почти немедленно и втроем мы осилили этот обломок. Под ним оказалась женщина – молодая, со светлыми, залитыми кровью, волосами. Достать ее оказалось сложно – каждое прикосновение к ней вызывало у нее нестерпимую боль от сломанных костей. Но все же она была жива. - Надо ее на что-то жесткое положить, - предложил молодой темноволосый парень. – Так ей легче будет, и, если привязать, то переносить можно. - У меня бинты есть, - вспомнил я о своем «запасе». Когда бомбежки только начались, я подумал, что скоро весь перевязочный материал станет дефицитом, и, заехав в аптеку, купил несколько упаковок, надеясь, что они мне не пригодятся. – Я сейчас принесу. Я побежал к машине и, вытащив аптечку, вернулся обратно. - Богатство, - оценил седой мужчина, помогавший нам поднимать лист. – Ты молодец. Чьи-то пальцы неожиданно тронули меня за плечо, и я обернулся, обнаруживая ту женщину, которую просил забрать Стану. - Сынок, ты же с телевидения, правильно? - Да. - Оставь все, - попросила она. – Мы справимся сами, а ты снимай. Пусть все видят, что натворили здесь. - Да, парень, иди, - поддержал ее один из спасателей и остальные закивали. – Как следует снимай, ничего не пропускай. Они имели право меня об этом просить, и я снова достал камеру. Я не знал, что скажут мне в телецентре, но выполнил их просьбу, снимая абсолютно все, что попадало в кадр: обломки, обгоревшие остовы вагонов, землю, потемневшую от крови и огня, реку… Второй раз за эту войну действительно появилось ощущение ужаса, катастрофы – оно не появилось, когда на воздух чуть не взлетело мое собственное жилище, тогда я еще верил, что это была случайность. Сейчас же, и днем раньше в Алексинаце было понятно, что ракеты были направлены не на военных – на обычных людей. Западные политики называли их «сопутствующие потери», заявляли об ошибках, погрешностях наведения, не задумываясь о том, что эти «погрешности» почти всегда наводят не на ту цель. Жертв среди военных было в разы меньше, чем среди обычных людей, на дома которых сбрасывали бомбы так часто ошибающиеся летчики. - Стана, пойдем, - проговорил я, поднимая ее с какого-то ящика, на котором она сидела. День уже катился к закату, и мы вытащили всех, кто находился под обломками. Оставалось только одно место, где еще могли находиться люди – и спасатели обыскивали реку ниже по течению, впрочем, не питая лишних иллюзий. Найти кого-то выжившего в воде шансов было очень мало. – Нам домой пора, нас ищут наверное. - Иди, деточка, счастливо тебе, - кивнула та женщина. – Очень помогли нам, спасибо. Храни вас Бог. Стана, молча, поднялась на ноги. За весь прошедший день, после того как ее забрали от тел, она не сказала ни слова, ее движения были чисто механическими - она просто брала бинт и перевязывала, не выражая совершенно никаких эмоций. Сейчас я буквально управлял ею, подведя к машине, усаживая на сидение, захлопывая за ней дверцу. Казалось, сама она сейчас не сможет поднять и карандаша. Когда мы въезжали в Белград, ночь уже окончательно окутала город. На половине дороги девушка уснула, и это дало мне хоть какое-то облегчение – ее вид откровенно пугал. Я решил, что везти ее в телецентр бесполезно, и направился в район, в котором она жила. Лазить по чужим карманам было последним, чем я хотел заниматься, но мне пришлось заняться этим позорным делом, отыскивая ключи. В квартире ничего не изменилось со времени моего проживания – даже матрас, на котором я спал, по-прежнему был разложен и застелен у окна. Стараясь не разбудить, я уложил Стану на диван и, сняв со «своей» постели одеяло, укрыл ее и, оставив ключи на тумбочке, ушел. В телецентр нужно было попасть до того, как они успеют захоронить пустые гробы и поставить памятники с нашими фамилиями. - Даро, совести у тебя нет, - первой встретившейся мне оказалась Ана. – Все в панике, в эфире уже два раза дали сообщение о вашем исчезновении. Стана где? - Дома. Ей отоспаться нужно. - Что-то случилось плохое? - Самое плохое, что могло случиться, мы снимали под Грделицой. Я распахнул дверь и сразу обратил на себя внимание всех присутствующих. Первой опомнилась Елица и, подойдя, обняла меня. - Станка где? - Дома, спит. - Хорошо. - Даро, мы уже вас похоронили, - проговорил шеф. – Были сложности? - Как вам сказать… Мы все сняли, но очень сомневаюсь, что после монтажа от записи что-то останется. - Что там такое? Дарко, поставь, - велел он и надел наушники. Минут на двадцать в комнате повисла полная тишина. Слушала репортаж Ксана и приникнувшая к ней Ивка, остальные просто смотрели. Елица, молча, сидела рядом со мной, ни о чем не спрашивая. - Дарко, на эфир, - сказал режиссер, наконец, снимая «уши». - Ставим в конец и ... даже не знаю, может музыку подложить какую-нибудь. Ксения, займись. Даро, - проговорил он, поворачиваясь ко мне. – Это лучшее, что ты когда-то снимал. Он вышел, и я бросил взгляд на Ксану. - Что, все оставите? И Стану? - Даро, это нельзя вырезать. Это правда. - Но личное нужно оставлять дома, - напомнил я неписанное правило. – На работе только то, что волнует зрителей. - Сейчас никого, кроме вот этого, - она показала на экран. – Ничего не волнует. - Но… - Вчера был праздник, Даро. Самый главный для всех православных. Они бомбили нас, но это не все. – Ксана повернулась к монитору и, отыскав какую-то запись, поставила на перемотку.- Они нас поздравляли. На стоп-кадре застыла ракета. Очень похожая на ту, что до сих пор гостила у меня, и тоже с надписью. - «Happy Eаster», - прочитала за меня Ксана. – Счастливой Пасхи. Больше вопросов я не задавал.