Само слога Србина спасава

Долгие дни войны тянулись, и, казалось, количество часов в них увеличивалось с каждыми новыми сутками. Уже не было такого времени, когда все точно знали, что бомбить не будут - вой тревоги и грохот взрывов мог раздаться практически в любую минуту. На работу теперь ходили с как минимум суточным запасом еды, не зная, когда в следующий раз удастся попасть домой - были времена, когда мы по два-три дня не могли выкроить время, чтобы просто забежать к себе. Спали прямо в кабинетах, как правило вповалку, устаиваясь там, где удалось отыскать местечко. Два дня на работе не появлялась Стана - по слухам, позвонив директору, сообщила, что заболела. Вопросы, обращенные ко мне, скоро сменились простыми удивленными взглядами, а позже интерес и вовсе прошел – у народа было чем заняться. Однажды она просто появилась на пороге, непривычно молчаливая, и, покорно выслушав и радостные возгласы, и нотации, безропотно поехала со мной по заданию. Она молчала, я не знал тем, которые мы могли бы обсудить. Мы работали как и прежде, если не считать появившейся напряженности – я видел, что она смотрит на меня через камеру иначе. Не с отвращением, не со страхом – просто по-другому, будто я новичок, которого она никак не может узнать. Мы разговаривали исключительно по работе, обмениваясь парой-тройкой дежурных фраз за день, и я уже чувствовал, что начинаю к этому привыкать. Смешки и шуточки дружного коллектива о « супругах в разводе» нужной цели не достигали – мне было все равно и ей, полагаю, тоже. Только однажды нашелся один человек, который решился расставить все точки над i - им оказалась Елица. - Даро, - позвала она, высовываясь из свой коморки, когда я проходил по коридору. – Забеги поболтать. Пожав плечами, я вошел, останавливаясь в дверях. Почти все пространство совсем маленькой комнатушки занимала огромная тумба с зеркалом, заваленная и заставленная банками и тюбиками с косметикой, у противоположной стены примостилась мягкая узкая скамейка и вешалка, на которой обычно висели костюмы ведущих, за которые Елица тоже отвечала. - Садись, - пригласила она меня, отодвигая высокий стул от тумбы, и мне пришлось послушаться. – Оброс-то как. Нужно стричься. - Как-то время все не найду. - Давай я, - предложила Елица и взялась за ножницы. Они ровно щелкали, но не успокаивающе, как обычно – я чувствовал, что позвали меня не для стрижки. – Как дела у тебя? - Нормально, - повел я плечами. – Как и обычно. - Хорошо. Занимаешься чем? Я пригляделся к ней через зеркало, надеясь заметить ироническую улыбку, но ее лицо было совершенно спокойным. - Работаю. Я оператор на РТС, представляешь? - Ммм, это я знаю. В свободное время чем? - У меня его нет. Елица, что случилось? - С чего ты взял? – удивилась она, расчесывая мои волосы. – Все отлично. А работается как? Томашевич не гоняет? - Нет. С чего бы вдруг? - Ладно, тебя не расшевелись, - встряхнулась Елица. – Что у вас произошло? - Почему у нас должно было что-то произойти, у нас все как обычно. - Кадаре, не заговаривай мне зубы. Она у меня была. Я попытался обернуться, но она заставила меня сидеть смирно, продолжая клацать ножницами. - И что? - Кроме бессвязного лепета и литра слез – ничего. Вот клянусь тебе – я ни слова не поняла. Поэтому спрашиваю у тебя. - Зачем у меня? Не я же плакал. - Ну, а что тормозишь? – хмыкнула девушка. - Начинай. Может, выясним, что случилось. - Елица, тебе не все равно? - Нет. - Давай лучше не будем об этом. Ты закончила? – я провел пальцами по волосам. – Спасибо огромное. Я попытался встать, но она преградила мне дорогу. - Даро, - выговорила она строго. – Рассказывай, что натворил. В распространении сплетен Елица замечена не была, чужие секреты не раскрывала. Она была в курсе и искренне любила нас обоих. В отсутствие родственников, которым можно было бы открыть все, у меня практически не было других вариантов. Лучше открыться человеку, который не будет задавать лишних вопросов. - Я ей сказал, - сообщил я, не сомневаясь, что меня поймут. - А она? – быстро спросила Елица, присаживаясь на скамеечку. - А ей нечего мне сказать. - Совсем? Я усмехнулся, вспоминая тот день и ее голос, снова и снова обвиняющий меня. - Совсем. - Бедненький, - вздохнула девушка. – Ну… ну вот что за гадство такое, а ведь я так надеялась. - Это ты зря. - Ну что зря, ведь пара-то прекрасная была бы. Я все ждала, что она глаза-то свои откроет пошире, головкой подумает и все срастется. - Ничего не срастется, Елица. Все, не будем больше. - Не будем, конечно, - закивала гримерша. – Жалко как… Что же теперь делать будешь? - Ну работаем же, - ответил я, открывая дверь. - Будет совсем плохо – разбежимся. Не приклеенные же. - Жаль, что не приклеенные, - констатировала Елица, жалобно скривив рот. – Ну, иди. Отдохни. - Даро, постой, - окликнула меня секретарша директора Божена, едва я снова шагнул в коридор. – Шеф просил напомнить тебе про тот ролик для воскресных новостей, ты обещал подумать. Тут все, что нужно. - Да, я посмотрю, - кивнул я, принимая от нее пухлую папку.- Я сейчас домой, посмотрю, что сделать можно. - Конечно. Пока. - Пока. Листая бумаги, я вышел из центра, направляясь к стоянке. В городе было временно тихо, но вряд ли мне стоило надеяться на то, что удастся отдохнуть - материалы, выданные Боженой нужно было посмотреть и постараться набросать примерный сценарий и формат записи. Вопрос, почему это все свалили на меня, я задать не догадался. - Простите, - окликнул меня женский голос и я, притормозив, подошел к молодой девушке в очках, стоящей почти у самого входа. - Скажите, вы работаете на телевидении? - Да, - ответил я. - Могу чем-то помочь? - Мне очень неудобно, - пробормотала она. – У вас работает один человек, возможно, вы его знаете. Его имя Скандар Кадаре. - Знаю, - кивнул я, складывая папку. – Это я. - Вы? – выдохнула девушка, поднимая на меня испуганные глаза. – Вы – Скандар Кадаре? - Я. А что-то не так? - Простите. - Она прижала руку к губам и, быстро вытащив из сумочки платок, вытерла появившиеся слезы. - Я Горана Илич, учитель…. - она всхлипнула. - Владислава Шешеля. С того памятного разговора во дворе прошло около двух недель, и я уже почти забыл про него. Я бегал с мальчишками в футбол, когда появлялась свободная минутка, спокойно разговаривал с Натальей, уверенный, что она все забыла. Как оказалось - нет. - Наталья Шешель… - нервно заговорила Горана. - Она… я прошу у вас прощения, я понимаю, что была не права. Я не должна была говорить такое детям, это ужасно не педагогично и просто неправильно. Но я тогда только получила письмо от одной знакомой из Косово... - Не объясняйте, - остановил я ее. – Я все понимаю. - Я все равно не должна была. Я всех уравняла под один стандарт – все косовары, которых я видела, были ужасно невежливые и очень темные, - она снова посмотрела на меня. – Я бы никогда не подумала, что вы албанец. - Это не страшно. Скажите лучше, Наталья ходила к руководству школы? - Нет. Она сказала, что если я извинюсь, то она не будет требовать моего увольнения. Она сказала, что вы замечательный человек, и она должна это сделать, чтобы защитить вас. - Она слишком печется обо мне, - сказал я, замечая что, на пороге телецентра стоит Стана. Заметив мой взгляд, она поспешила скрыться в здании. – Не бойтесь ничего и не волнуйтесь, я скажу ей, что вы приходили. - Вы действительно очень хороший, - прошептала девушка, вновь вытирая слезы. - Я работаю всего год, у меня мало опыта, но знаете, я общалась со старой учительницей – она уже ушла на покой, и она сказала, что когда детей просили написать рассказ о каком-то замечательном человеке в их жизни, Владислав и еще два мальчика на год старше писали о вас. Я не знала об этом, простите меня. - Больше не нужно извиняться. Я никогда не мнил себя оскорбленным из-за того случая. Это война, все бывает. Знаете, - подумав, предложил я. – Давайте не будем больше говорить об этом, лучше я вас подвезу. - Ой, что вы, - испугалась Горана. – Это не удобно. - Бросьте, мне совсем не сложно. Если вы меня боитесь, то это зря. - Нет-нет, я-я конечно не боюсь…ну хорошо,- согласилась она. - Если у вас есть возможность и это не в тягость. - Совсем нет.- Я обошел машину и кивнул на правую дверцу. - Садитесь. Устроившись на сидении, учительница сразу принялась прицеплять ремень. Она так сжималась толи от страха, толи от стеснения, что я уже даже не знал, что ей сказать. - А вы оператор? – наконец спросила Горана, замечая кофр с камерой. - Да. - Ох, это ужасно интересно. Вы работник студии? - Нет, я снимаю ролики для новостей в паре с журналисткой. Стана Томашевич. - Я конечно слышала о ней и видела репортажи. Мне они очень нравятся. - Я передам. - Ваша роль в них очень велика, можно сказать, она решающая. Остановите здесь, - попросила она. – Да, вот тут, пожалуйста. Спасибо. Я притормозил, и она вышла из машины, но, задержав дверцу, заглянула обратно. - Знаете, мы с учителем сербского два дня назад давали детям сочинение о войне. И один мальчик из пятого класса, вы его, возможно, знаете – Лазар, он снова написал о вас. Он написал, что если бы все косовские албанцы были бы такими, как вы, у нас бы никогда не было войны. – Она вновь сглотнула слезы. - И он почему-то называл вас Даро. - Меня так все называют. - Я тогда очень ошиблась. Нельзя говорить о людях, не зная их. У всего есть две стороны – черная и белая. И албанцы не исключение. Она зашагала к зданию школы, пару раз обернувшись на ходу. Она, похоже, все же чувствовала себя виноватой, и мне было жаль ее – я уже не единожды сталкивался с проблемой национализма. И по сравнению с Косово, в котором сербы мечтали о том, что албанцев однажды одним большим поездом отправят на историческую родину, а те, в свою очередь, не надеялись на правительство и решали проблемы, просто делая жизнь сербского меньшинства невыносимой. Выбор – уехать добровольно или однажды просто не проснуться утром предоставлялся всем.