Само слога Србина спасава

Подвозить Стану мне было не впервой, но оставаться с ней… Я уже был на полпути к решению действительно вернуться домой, к бомбе – там, как мне казалось, было безопаснее. - Станочка, девочка, - старушка на лавочке возле дома заговорила, едва мы приблизились к ней. – Страх-то какой. Какие новости? - Пока никаких, бабушка Бояна. Но одним днем это все точно не кончится, тут я вас не обрадую. - Ох, горе. А с Миро-то теперь что, как-то он там? - С ним все в порядке, он жив, - терпеливо объяснила девушка. - Мы ездили снимать, и я его видела. Его в Косово отправляют. - В Косово? - огорчилась старушка. – Бедный мальчик, в такое-то пекло. А это кто же? - Это Даро, мой оператор, мы работаем вместе. Он поживет у меня немного, потому что домой ему пока нельзя. - Ааа! – протянула бабушка. – А в Земуне, говорят, дом разбомбили, правда, нет? - Это и есть его дом. Он цел, но там ракета, - Стана для наглядность ткнула в меня пальцем. – В его квартире. - Ой! А сам-то как? Не пострадал? - Я на работе был, - вежливо ответил я. - Совершенно точно не ранен. - Слава богу. Ну идите, ночь, небось, не спала, с вечера ж еще убежала. - Да, неспокойная ночь выдалась, - согласилась Стана и прошла в подъезд. Ее квартирка на втором этаже, тоже, как и у меня, однокомнатная, была немного больше и, конечно, в разы уютнее. Несмотря на постоянную занятость, она нашла время для создания законченного пространства. Мне с подвала своего спартанского жилища казалось, что я попал во дворец. - Тесновато, но места хватит, - объявила Стана, сбрасывая туфли у порога. – Зато не заблудишься точно и снарядов здесь нет. - У тебя хорошо. – Я осмотрелся по сторонам. Диван у стены, над ним мостиком полки, переходящие в два шкафа по бокам. У окна, в еще одном подобии шкафчика - компьютер, у стены напротив еще один причудливый стеллаж с телевизором и кучей книг. - Интересно сделано. - Это папа мне соорудил. Я года два или три жила просто окруженная стопками книг – они были просто везде. Тогда у меня вообще был только диван и комод для вещей, а компьютер, представляешь, стоял на полу! Когда мама это увидела, она пришла в ужас. Ох, забыла совсем, - она схватила меня за руку. – Идем скорее. Протащив меня по крошечному коридорчику, она затолкнула меня в небольшую, но опять же прекрасно обставленную кухоньку. - Понадобилось что-то в холодильнике – открыл и взял. – Стана наглядно продемонстрировала это и озадаченно уставилась на полки. – Брать, правда, почти нечего, но это мы поправим. Я не звезда кулинарии, но что-нибудь уж сляпать смогу, это точно. - Стана, давай я лучше все же на работу вернусь? Она застыла с тарелкой, вытащенной из шкафа, смотря на меня огромными глазами. - Тебе здесь не нравится? - Нет, здесь здорово. Но так просто будет удобнее … Что соседи о тебе подумают? - Да какая разница, что они подумают? Ведь мы же друзья, почему мы должны кого-то стесняться? - Только никто в такую дружбу не верит. Я был в числе этих людей. На собственном опыте я знал, что дружба с девушкой – всего лишь подготовка к совершенно другому чувству, которое неминуемо наступит, хотя поначалу все же питал иллюзии. Только сейчас я понимал, что в самом начале просто боялся гиперактивной Станы, не дающей мне ни минуты отдыха, потом стал восхищаться ей как профессионалом своего дела, ну, а позднее…. Дружить у нас с ней так и не получилось. - Даро, ну какое нам дело до чужого мнения? – заговорила девушка. – Мы-то знаем правду и нам ничего никому не нужно доказывать. - А если Мирослав узнает? - Будет ревновать как черт, но ведь это же здорово, - улыбнулась она. – Драться к тебе не прибежит, обещаю. Ну…ну хочешь я маме его позвоню и расскажу, что ты у меня временно поселился? - А она что рядом живет? - Нет, в Нише. Но вдруг тебе станет спокойнее. - Не станет, - я вздохнул, расправляя перекрутившиеся ручки сумки, которую я до сих пор держал в руках. – Ладно, может еще вечером смогу уже вернуться домой. - Ууу, как ты меня не любишь, - нарочито нахмурилась девушка, но тут же снова заулыбалась. - Ну понимаю, дома всегда лучше. Ты голодный? Я покачал головой. - Не сомневалась, аппетит сейчас никакой. Пошли устраивать постель. Перебежав с кухни в комнату, она бросилась к шкафу и, распахнув верхнюю дверцу, принялась тянуть какой-то огромный валик. Тот не поддавался, да и роста ей откровенно не хватало. - Подожди, помогу, - опомнился я и, оставив вещи, подошел к ней. Моих сил оказалось достаточно, и узел, оказавшийся матрасом, соскользнул на пол. - Ура! – обрадовалась Стана и выудила из другого отделения необходимые постельные принадлежности. – Все, пять минут…ну ладно пятнадцать - и все будет готово. - Давай, - я забрал у нее стопку и пошевелил пальцами, отгоняя от себя. - Сам с руками, постелю. Занимайся своими делами. - Раскомандовался. Ладно, тогда я убегаю в ванную ненадолго. Она вышла, и я остался один. Разложив матрас у самого окна, я быстро застелил его - тут уж я был профи. Надев наволочку на подушку, я поднес ее к лицу вдыхая запах. Возможно, ее никогда не касалась голова Станы, но мне все равно казалось, что пахнет ею. Меня ждал очень трудный вечер. - Все, я пришла, - сообщила она, проскальзывая в комнату. Светлая майка и трикотажные штаны, хвостик на голове – совсем не похожа на холеный идеал с внешностью модели, который появляется на работе каждый день. Направляясь к дивану, она старательно закрывала лицо руками. – Нет-нет, не смотри на меня, я страшный облезлый урод. - Да ну? Дай посмотрю. - Нет! Я попытался осторожно оторвать ее ладони от глаз, но девушка засопротивлялась, отворачиваясь и пытаясь оттолкнуть меня локтем. - Ну что ты вредничаешь? Я уже и не помню, как ты без маски «идеальной журналистки» выглядишь. – я, наконец, сумел перехватить ее запястья. – Пожалуйста. Тяжело вздохнув, Стана повернулась и открыла глаза. Серо-голубые, оттененные темными ресницами словно солнечной короной, они взглянули на меня, и сердце тупо заныло. Такой хорошенькой ее никогда не смогла бы сделать никакая косметика. - Ты красивая, - выговорил я тихо, почти шепотом. – Не красься больше. - Смеешься? – усмехнулась она. – И потом редакцию завалят письмами «почему у вас в кадре разгуливает призрак». Да меня даже камера не распознает. - Я точно знаю, что ей нравится, а что нет, забыла? - Это точно, вы с ней старая пара. Все, - Стана снова залезла в шкаф и протянула мне полотенце. – Топай в ванную. - У меня все с собой. Я же не планировал гостить у тебя. Много времени для приведения себя в порядок мне не понадобилось. В этом конечно же работа оператора бесконечно положительная – никому и дела нет, бритый ли парень, который снимает репортаж, какой у него костюм и не имеется ли у него какого-то врожденного дефекта. Мы бойцы невидимого фронта, наши имена звучат в конце, когда люди уже перестают слушать. Для некоторых, вроде меня, это не так и плохо. Переодевшись, я вернулся в комнату, чтобы наконец-то лечь. Стана уже лежала на застеленном диване и задумчиво тыкала в клавиши телефона. - Ты всегда на неразложенном спишь? – поинтересовался я. – Или это из-за оккупантов, вторгшихся в квартиру? - Я хотела оставить хоть немного места, - пожала она плечами. – Что же тебе, не шевельнуться? Уснешь на матрасе, а проснешься под диваном. - Понятно все, - я лег, накрываясь одеялом. - Надеюсь, ты уже минут через десять начнешь мечтать, чтобы я отправился домой. - Неет, - протянула девушка и, отложив мобильник, повернулась ко мне лицом, устраиваясь на подушке поудобнее. – Не жестко? - Нет, отлично. - Если будет жарко, можно открыть дверь на балкон. Она немного заедает, но, я думаю, у тебя получится. - Потерпим. Болеть во время войны – это вообще ни в какие рамки не лезет. - Это точно, - согласилась она и вдруг просияла улыбкой. – Даро, а помнишь Додолу? - Помню, - отозвался я. Тот день встал в памяти, будто он был сейчас - счастливая Стана в венке, сплетенном панчевскими девчонками, обливает девочку-Додолу и пытается отгородиться от брызгов, которые она разбрасывает во все стороны своим костюмом. И языческая богиня все же вняла просьбам, обрушивая на Панчево ливень. Все разбежались, а Стана так и стояла под его струями, подставив дождю лицо, на котором читалось счастье… - Здорово было. - Пересматриваю иногда ту запись, и так хочется туда снова, - она вздохнула, возводя мечтательный взгляд к потолку. – Помнишь, как ты меня нес потом через болота? - Конечно. - Поедем в этом году на Джурджевдан в Цетине? Слушай, а у вас его отмечают? - Ну, сербы-то конечно. А у мусульман Хедерлез. - Точно, а у цыган песня есть – Эдерлези. «Эх,Эдерлези, Эдерлези» - пропела Стана и вдруг погрустнела. – Хоть бы все это к тому времени кончилось. Подвинувшись к краю, я протянул руку и коснулся ее ладони, свесившейся с дивана. - Все кончится, - пообещал я. - Должно кончиться. - Да, должно, - кивнула она. – Я тебя замучила, я-то поспала, а ты весь день на ногах. Давай спать. - Давай. - Спокойной….- девушка покосилась на окно, за которым поднималось к зениту солнце. - Спокойного дня. - Спокойного, - ответил я и, чуть задержав ее пальчики, добавил шепотом. - Te dashuroj. - Ой, а это по-албански? – заинтересовалась Стана, все же расслышав меня. - А что это значит? - Ничего. Просто пожелал счастливых снов. - Тебе тоже. Самых-самых лучших. Она закрыла глаза, а я перевел внимание на стену. Сны…да, я хотел, чтобы видения ее посещали только самые хорошие, но сейчас говорил ей не об этом. На родном албанском я сказал ей то, что уже вероятно никогда не решусь на сербском. От этих слов не стало легче, а, пожалуй, даже тяжелее – она не могла меня понять. И дело было не в языке. - Даро! Даро! – я резко повернулся на ее зов, сталкиваясь с ней почти вплотную. – Извини, я как всегда, вот теперь разбудила тебя. - Я не спал. Что случилось? - Я хотела сказать, что… ну, если тебе что-то понадобится, то бери, не стесняйся. И не бойся меня разбудить, я сплю крепко. Тебе нужен будильник? - Нет, я обычно сам просыпаюсь. - Ну хорошо, - успокоилась девушка, вновь возвращаясь на подушку. – Говорить можешь громко, я не проснусь. - Ладно, - повел я плечом, не понимая, зачем мне вообще говорить, пока она спит. Кажется, на то, чтобы уснуть, мне не понадобилось и минуты. Мне даже ничего не снилось, кроме темноты, через которую позднее начал слышаться тот самый, уже знакомый визг. - Стана! - выдохнул я, садясь на постели, и, повернувшись, заметил ее, сидящую прямо на полу возле дивана. За окном снова разрывалась сирена, а на лице девушки не было ни кровинки – только глаза вдвое больше обычного. - Я не хотела тебя будить, - заговорила она слишком быстро. – Должна была, но ты спал, мне было жалко тебя. - Глупенькая, надо было сразу меня толкнуть. Подожди. Я отыскал в своих вещах мобильник и позвонил на работу. Не важно, куда я попаду – наверняка мне все равно ответят. - Телецентр, - механически ответил голос в трубке. - Слушаю. - Это Даро. Не в курсе, нам уже выезжать на работу? - Ой, Даро, нет. Это пока пустая тревога, налетов нет, да и шеф сказал, чтобы вас не трогали до вечера в любом случае. Ты сможешь передать Стане, чтобы она не дергалась, или мне позвонить? - Я скажу, - ответил я. – До связи. Опустив телефон, я снова посмотрел на Стану. - Нас не ждут. Бомбардировок пока нет. - А зачем тогда ее включили? – выпалила она нервно. – Зачем? Пристреливают как собак охотничьих? Чтобы не боялись, пристреливают? - Возможно, где-то налет, просто до Белграда еще не добрались. Лучше уж пусть люди будут готовы, чем внезапно бомбить начнут. - Бедные дети, - заговорила девушка, запуская пальцы в волосы. – Ведь совсем крошечные ничего не понимают, им нельзя объяснить, что происходит. Да и те, что старше – как им понять это? - Понять – никак. Просто через некоторое время перестаешь обращать внимание. Я знал, о чем говорю, и она наверняка поняла это – я имел в виду свое детство. Спокойные времена случались, но и напряженные моменты тоже не были редкостью. В пять, в десять лет я не мог вникнуть, почему я не должен играть со Йованом, а дружба с хулиганом Аднаном поощряется родителями, почему тетя Милица, живущая через дорогу, награждает своих близнецов Мирсада и Миреллу подзатыльниками за то, что они просто приняли мое приглашение поиграть в мяч. Нас делили, нарочно ссоря и стравливая друг с другом, и единственной отдушиной для меня были дни, когда меня отправляли к бабушке в Митровицу. Та, без навязчивых идей, врожденного и приобретенного национализма, позволяла мне быть тем, кем я хочу, а не тем, кого из меня пытались слепить родители. Там я и стал Даро для бесчисленных сербских мальчишек и девчонок с «другого» берега реки Ибар. В девяносто первом уже все признавали неотвратимость конфликта и, как могли, готовились. Я тогда оканчивал школу, и в мою судьбу снова вмешалась бабушка, практически приказавшая - «Уезжай». Пробовал протестовать отец, но она, впервые на моей памяти, при маме, при братьях прикрикнула на него - «Молчать! Еще одного боевиком удумал сделать? Не позволю!». Я уехал, как она и велела, впредь слушая только ее. Когда я видел ее в последний раз, она, передав деньги, заставила меня пообещать, что обратно я не вернусь, таинственно объясняя, что из Косова без пролитой крови уже не уеду. Она оказалась права: очень скоро после отъезда мне позвонил старший брат, но не ее внезапная смерть была главной темой этого разговора – меня звали воевать. - Даро, - осторожно начала Стана. – А ты когда-нибудь держал в руках оружие? - Забыла, откуда я? - усмехнулся я. – Конечно, держал. - И… стрелял в кого-то? - Нет. Я вовремя уехал. Она вздохнула и, ползком перебравшись на матрас, села, скрестив ноги. - Ты тоже думаешь, что это нам за дело? – спросила девушка грустно. - С чего ты это взяла? - Ну ты же албанец, тебе наверняка хочется чтобы твоя Родина стала свободной. Независимой. - Зачем? Она уставилась на меня, не мигая и не в силах подобрать нужные слова. - Но как же… - Стана, регион нищий, - сказал я прямо, не кривя душой и не приукрашивая факты. - У нас нет ничего, за счет чего мы могли бы жить самостоятельно. А это значит, что если Белград перестанет нас поддерживать, у нас есть только один выход – пойти на поклон к кому-то другому. А это уже не свобода. - А почему все остальные хотят отделиться? - Потому что не хотят смотреть дальше сегодняшнего дня. Думают, что в Европе сразу начнут грести деньги лопатами, что там они пачками растут на деревьях. А на самом деле мы нужны только как перевалочный пункт, как способ показать силу. И лично меня в Югославии все устраивает. - А родители против? - У них есть два повода гордиться. Я, скажем так, совсем уж неудавшийся экземпляр. - У тебя же братья, - она прилегла, подпирая подбородок ладонями. – У них же все в порядке? - Да, я звонил. Илиону. - Какое имя интересное, это старший? А второй? - Илир, - ответил я. – И все же почти на семь лет старше. А старший на десять. - Ужас. Мучили в детстве? Я пожал плечами. - Как и положено. Братья же. - У меня никого, только двоюродные, - вздохнула Стана и улыбнулась. – Даро, тебе нужно жениться. - Это еще зачем? - Ты такой замечательный, несправедливо, что это знает очень мало народу. Какой-то девушке ужасно повезет. - Не хочу. Надеюсь, что это обязанность обойдет меня стороной. Братья женаты, я уже дядя… целых шесть раз. – Я попытался выдавить улыбку и понадеялся, что получилось не слишком делано и грустно. - Отдам тебя Мирославу и закончу со свадьбами. - Что еще за глупости! – возмутилась девушка. - Как это закончишь, а как же я? Я тоже хочу побывать у тебя на свадьбе! Я вообще-то надеялась, что ты дочку в мою честь назовешь. - Нет, Стана. Не назову. - Вот и зря. Анастасия Кадаре – звучит очень необычно. Стана Кадаре …- я с трудом смог скрыть смешок, но она все же заметила. - Ну здорово же! Что ты хихикаешь? - Да, очень красивое сочетание. Если придется, другие варианты даже рассматривать не буду. - Конечно, придется,- проговорила Стана и покосилась на часы. – Как ты думаешь, если нас вызывать не собираются пока, может еще немого вздремнуть? Вдруг ночью… снова. - Да, неплохая идея, - согласился я. – Хотя я с трудом представляю как спать при сирене. - Ну, можно попробовать прикрыться подушкой…Даро! – воскликнула она, снова вцепляясь взглядом в стрелки. – Ведь полдень уже прошел! - Ну да, - кивнул я. – И что? - Это ничего? – уточнила девушка, серьезно смотря на меня, и повела плечами. – Ну, ладно тогда. Она забралась на диван и уснула, закутавшись в одеяло, а еще лежал некоторое время, думая о нашем разговоре. Половину из того, что я мог рассказать, ей знать совсем не нужно было знать – пожалуй, без всяких сокращений, я мог поведать только о жизни после переезда в Белград, но, опять же, без моментов, касающихся ее самой. Одно я знал наверняка уже давным-давно: мне нужна была только одна Стана, которая смогла бы носить фамилию Кадаре. Сейчас она лежала совсем близко и, прижавшись щекой к подушке, видела во сне не меня. … она вновь стояла на поляне, залитой солнцем, под проливным дождем. Крупные капли с венка лились на ее лицо и скользили по гладким щекам, но ей это, казалось, ничуть не мешало, как и насквозь промокшее платье. - Даро..ой! – она оступилась, и каблук ее туфель, попав в какую-то ямку, хрустнул, ломаясь пополам. – Иди сюда. И я увидел себя словно в записи репортажей, которые я снимал каждый день. Присев перед ней, я осмотрел пострадавшую шпильку. - Можно попробовать в ремонт отдать, - предложил я. – Возможно, придумают что-то. - До туфлей ли, право, сейчас, - улыбнулась Стана и, сбросив обувь, обняла меня за шею. - День-то какой прекрасный. Я встал, поднимая ее к небу и продолжая смотреть снизу вверх, не веря своему счастью. Все было не так тогда на Додолу – я поднял ее, чтобы перенести через расплывшиеся лужами и грязью проселочные дороги. Сейчас же я всем своим существом чувствовал, что девушка, находящаяся в моих руках, принадлежит мне полностью и безраздельно. Не существует Мирослава и вообще никого – только мы с ней. И потом неожиданный звук, похожий на выстрел, и что-то упало совсем рядом. Я обернулся, с удивлением рассматривая распластавшуюся на земле угольно-черную птицу, и кровь, растекающуюся вокруг нее. - Плохая примета, - выдохнула Стана, соскальзывая на землю. – Это к смерти, Даро. - Скандар! – резкий голос со стороны заставил меня обернуться. Мои братья - оба в камуфляже, без которого я их не видел, кажется, с времен, когда мне исполнилось восемь, с красными нашивками освободительной армии. На груди у Илиона висел автомат, Илир же свой держал в руке, направив ствол в землю. – С сербами дружить нельзя, брат. Их можно только убивать. Илир вскинул оружие, и размеренную тишину пронзила автоматная очередь, переходящая в отчаянный шепот – «Даро!». - Даро! - уже громкий зов заставил меня вынырнуть из своего кошмара и открыть глаза. Рядом со мной сидела Стана, все еще сжимающая мое плечо, а свободной рукой пытаясь вытереть слезы. – Господи, Даро, это ужасно! - Что случилось? - вскочил я на постели. - Что, бомбят? - Нет, - она всхлипнула. - Даро, солнце село. Повернувшись к окну, я удостоверился в том, что она права – закатное небо уже окрасилось в кровавый цвет. - Да, уже семь часов, - я сверился с часами. – А в чем дело? - Намаз! Ты его проспал, уже нельзя! Вздохнув, я опустился, чувствуя, что готов свихнуться. Просыпаться и первым делом видеть ее слезы – для меня это было слишком. - Как же ты меня напугала. Стана, успокойся, пожалуйста. Скажи мне – ты видела, как я молился днем? - Нет, - недоверчиво протянула девушка, вытирая глаза. – Я думала, что ты это сделал, пока я спала. - Ты бы услышала, ручаюсь. Вот теперь другой вопрос – ты вообще когда-нибудь видела, как я совершаю намаз? Не важно - утренний, дневной, вечерний. - Я не особо заостряла на этом внимание. Думала, что ты куда-то уходил, чтобы побыть одному, а я просто не замечала. - Нет. Потому что я никуда не ходил. - Но… - промямлила она. - А как же тогда? - Никак. Я вообще не молюсь. - Даро! Как это – не молишься? - Вот так просто, - развел я руками. - Так же как люди не курят или не смотрят телевизор. - Но как же так? Ведь так нельзя! - Ты никогда не встречала неверующих людей? - удивился я. - Для них есть отдельный термин – атеисты. - Я встречала, но они не были… мусульманами. - Приятно познакомиться – Даро. – я протянул ей руку, и она машинально пожала ее. - Албанец, журналист, атеист. Кстати, девушка, вы очень красивая. - Ну, не ерничай,- возмутилась Стана. - Неужели твои родители спокойно относились к этому? - У тебя есть кофе? – поинтересовался я, намереваясь сменить тему. - Готов душу продать за чашку. Я поднялся на ноги, направляясь на кухню и она, вскочив, поспешила за мной. - Они не были против? – вопрошала девушка. - Не настаивали? Или они разделяли твои убеждения? - Меня колотили как собаку, - подчеркнуто безразлично бросил я, с ненужным стуком ставя чайник на плиту. – Братья. Пытались заставить, даже связывали, чтобы на колени поставить. - Не может быть. - Может, почему нет. Это же жизнь. - И что же, никто не заступался? - Ну, отец, однозначно, поддерживал их. – я оперся о стол, поворачиваясь к ней. – Говорил, что блажь из меня надо выбить, раз сама не проходит. Мама, может, и старалась, но ее не очень-то слушали. Только бабушка, но она жила далеко, и у нее я бывал нечасто. Едва успевала конфетами откормить и ссадины заштопать – и все по новой. Грозила, проклясть всех четверых обещала, но никто и не думал, что она серьезно – все равно внуки, сын, невестка. Может, тоже надеялась, что с возрастом поменяюсь. - Но ведь так же нельзя! – воскликнула Стана, уже совершенно не контролируя себя. – Нельзя заставить кого-то верить силой. - Нельзя. Видишь – я так и не поверил, хотя они очень старались. На плите забулькал чайник, и она скорее автоматически открыла шкафчик и поставила на стол банку с кофе. - Нет, подожди, я сама наведу, - покачала она головой, доставая ложку и чашку. - Сахар, молоко… Даро, я все не могу понять – как же так? Ведь ты же был ребенком. - Зря я тебе рассказал. Теперь волнуешься. - Ничего, не слабонервная. - Ну, тем, кто пытается быть «не как все», нужно понимать, что будет трудно, - сказал я, садясь на стул.- Он не хотели, чтобы я был таким, да и такое поведение все же пятно на репутации семьи. Потом, когда я вырос, я уже мог давать им отпор, и они ограничивались только тем, что говорили «брата на сербенка подменили». Как-то с самого начала я на них не похож был, даже внешне. - Бедный, - посочувствовала Стана, ставя на стол дымящуюся чашку. – Слушай, а ты же голодный, наверное? Хочешь омлет? - Ты так решила потому, что я нелюбимый сын? - Нет, только потому, что ты сегодня не кушал. - Спасибо, пока кофе обойдусь, - отказался я, отхлебывая обжигающий напиток. – Поешь сама, нам, наверное, на работу надо съездить. - О, я на яблоках сегодня, - поморщилась девушка, подбрасывая плод, выуженный из вазы. – Я и так у тебя целый пирожок слопала - это мне не на пользу. - Диета, значит? А вовремя ко мне снаряд угодил, прямо повезло. - Ты сейчас о чем? - О том, что теперь я буду тебя кормить. Буду привозить на работу, и позорить перед коллективом, кормя с ложечки. Я встал из-за стола и, сполоснув чашку, поставил обратно в сушилку. Стана же наблюдала за моими действиями с растерянным лицом, открывая рот, словно рыбка, и не произнося при этом ни звука. - Ты несерьезно, - выпалила она, наконец. - Очень серьезно. Мне скелеты в кадре не нужны. - А жиртресы нужны? - Было бы интересно, - пожал я плечами. – Встретишь такого – приведи, попробую. - Да камера полнит! - Но-но, у меня ничего не полнит. И все отныне правило – голодных журналисток не снимаю. Подойдя к холодильнику, я осмотрел полки и вытащил сыр и масло. Я был гуру в изготовлении бутербродов - этим талантом обладают все холостяки. Сложив их на тарелку, я протянул ее Стане. - Давай. - Что, я есть должна? - скривилась она. - Там… масло? - А что, у тебя с ним конфликт? - Ну оно же калорийное… - Да, и поэтому я хочу, чтобы ты это съела. - Нет, это слишком. Если я сейчас это съем, то потом уже даже яблоки не помогут. - Знаешь, я ужасно не хочу ссориться, честно. – Я взял один бутерброд и поднес к ее губам. – Кусай. Как и обычно, она уперлась, поджав губы, и с некой враждебностью смотря на меня. - Стана, я прошу тебя, если ты меня хоть чуточку… - я запнулся, понимая, что ни за что не смогу сказать слово «любишь». Не любит. - Если мы с тобой друзья – съешь, пожалуйста. Я не хочу думать о том, что ты голодная и изводишь себя ради фигуры. Тихонько вздохнув, она откусила кусочек и стала медленно жевать. - Я не влезу в платье, джинсы и кадр, - пожаловалась Стана. – Что ты тогда скажешь? - Что ты прекрасно выглядишь. Бери. Забрав бутерброд из моих рук, она принялась есть его. Доев первый, она взялась за следующий, но, сузив глаза, быстро вытерла масляные пальцы и протянула ко мне. - Можно? – спросила она и коснулась тяжелого серебряного кулона в виде орла у меня на шее.- Красиво. Это герб? - Да, албанский. Дед подарил. - Красиво, - повторила Стана и опустила руку. – Хорошо, что не все косовары одинаковые. - Одинаковых людей вообще нет. Все разные. - Ты понял, что я имела в виду. - Понял. Я, наверное, пойду собираться, тишина уже начинает пугать. Опять же призраки прошлого – если все тихо, спокойно и подчеркнуто хорошо, то жди беды. Срабатывало ни раз и не два – или миротворцы устроят перестрелку непонятно с кем, или албанцы снова схлестнутся с сербами. Видеть как из школы постепенно исчезают ученики-сербы, а домов с наглухо заколоченными окнами становится все больше было странно, но скоро это все приобрело оттенок неизбежности. Позже, когда я уже уехал, в Белград из Косово стали приходить новости о разоренных, уничтоженных храмах, церквях, монастырях. Для братьев рассказ о том, как они сцарапывали лики святых с икон, написанных чуть ли не раньше, чем на землю Косова Поля ступила нога первого албанца, был поводом для гордости, для меня, на беду прослушавшего курс истории искусств - культурной катастрофой. Претило вообще любое уничтожение привычного и дорогого, и было совершенно не важно, Газиместан это, монастырь Грачаница, одна из мечетей или просто сербы, живущие по соседству. Когда в край вводили миротворческий контингент, многие вздохнули с облегчением, ожидая, что обстановка наконец нормализуется, но стало только хуже. Кажется, весь этот европейский сброд приехал только для того, чтобы покрасоваться перед местными девчонками, расхаживая в своих камуфляжных костюмах с оружием в руках. На каждого же косовского мужчину от десяти до девяноста лет их прибытие произвело несгладимое впечатление - все делали большой крюк, обязательно проходя поближе к посту, чтобы демонстративно сплюнуть им под ноги. Албанцы продолжали делать то, что делали всегда, относясь к ним как к мебели, которую никак не дойдут руки выбросить, а сербы… сербы принялись массово вывешивать русские флаги, надеясь, что те не оставят. - Я готов, - сообщил я, заходя на кухню. Расположившаяся за столом вместе с целой грудой косметики Стана опустила зеркало. - Мне нужно еще минут двадцать. Подождешь? - Конечно. Может, кофе налить? - Лучше чай. Он в шкафу, на верхней полке. Спасибо. Я поставил чашку перед ней, и она почти одним глотком осушила его, умудряясь другой рукой подводить глаза. - Ну я и гадина… - протянула девушка, откручивая тюбик с тушью. - Что еще придумала? - Ты у меня в гостях, бутерброды мне делаешь, чай. А ведь это я должна за тобой ухаживать. - Да ничего, я не гордый. - Я гордая. - Ну тогда считай, что я расплачиваюсь за постой. Не должна же ты меня бесплатно терпеть. - Так бы и треснула, - замахнулась она на меня косметичкой. – Пустозвон. - Обидно. - Не дружим больше, только работаем вместе и живем в одной квартире. – Стана вскочила, собирая все свои богатства, и выбежала в коридор. – Минуточку, я оденусь и все. Вернулась она действительно очень быстро, в сером брючном костюме и с парой туфель в руке. - Не думаешь, что ты где-нибудь эти туфли оставишь? – поинтересовался я. - Не факт, что нам придется сегодня ходить исключительно по Белграду. Да и бежать, если что, удобнее на плоской подошве. - Я уже не помню, как выглядит обувь без каблуков, - поморщилась девушка, накидывая на шею шарф. – С ним лучше или не нужен? - Лучше. Надень. Выйдя из квартиры, я вновь почувствовал, насколько не подхожу ей. В домашней одежде, с чашкой чая в руках она была немного ближе ко мне, сейчас же она снова становилась Станой Томашевич, звездой телевидения, на адрес которой мешками таскали письма. Я был ее тенью, ее связью с миром зрителей, для которых существовала только она. Она вытащила меня из образа законченного средняка, она сделала меня тем, кем я стал. Она дала все Скандару Кадаре, одному из лучших операторов телевидения Югославии, и все отняла у Даро, заставив любить. Ее нельзя было не любить, но чувство причиняло много неприятностей, главная из которых – влюбляться, когда идет война, могут только сумасшедшие.