***
Тернер резко открыл глаза. Сердце бешено стучало где-то в горле. Он приподнялся, пытаясь успокоить тяжелое дыхание и сообразить — что это было, что заставило его проснуться со сдавленным стоном? Но сон, приснившийся ему, слишком быстро таял, растворяясь в тумане неясных образов, оставляя неприятный осадок и необъяснимое чувство отвращения к самому себе. Эйдан провел дрожащей рукой по волосам и снова откинулся на подушку, отчаянно пытаясь ухватить ускользающее видение. Это был не просто сон, скорее — воспоминание о том вечере, когда он в последний раз напился в «Золотой лилии». Что же он натворил тогда? Откуда это чувство омерзения и гадливости, липнущее к похолодевшей коже? Он попытался вспомнить и не смог. Но, почему-то, в одном ирландец был уверен — об этом Дин никогда не должен узнать. «О чем, об этом? И причем здесь Дин? — подумал Эйдан, закрывая лицо руками. — А при том, дорогой, что ты тогда совершил какую-то чудовищную ошибку, которая может стоить тебе отношений с ним. Каких отношений?! Каких?! Таких, которые, как тебе кажется, могут быть. О которых ты раньше никогда бы не подумал или посмеялся бы над самой мыслью, но о которых теперь мечтаешь». Эйдан повернул голову, всматриваясь в очертания фотографа. Дин спал, тихо посапывая, закутавшись в одеяло и прижимая к себе плюшевого медведя. Забавное зрелище, но ирландцу было не до улыбок. «Ни о чем я не мечтаю! Дин стал мне очень дорог, не спорю, но это просто чувство благодарности за все, что он для меня делает… О, Господи! Не обманывай хоть самого себя, Тернер! Признайся, ты влюбился… — он тихо застонал, зажимая одеялом рот, отворачиваясь к стене. — Да… влюбился. Охренеть можно. Эйд, ты запал на мужика, на своего друга! Ты всегда вопил, что не педик, а выходит, наоборот? Может, ты еще захочешь его?» Эйдан попробовал представить поцелуй с О’Горманом, его губы, теплое дыхание, прикрытые голубые глаза, очаровательные ямочки на небритых щеках. Представил, как мог бы сжать в объятиях его худощавое, но сильное тело, проводя ладонями по спине, вниз, к круглым, упругим ягодицам, проникнуть ладонями под белье и… Он удивленно охнул, почувствовав однозначную реакцию в паху. Фыркнув в подушку, ирландец заворочался и поднялся, скрипнув пружинами раздолбанной кушетки. Поморщившись от слишком громкого звука, он замер, прислушиваясь к дыханию соседа. Дин продолжал мирно сопеть и Тернер, облегченно выдохнув, вышел из комнаты. Надо было срочно перекурить все эти сумасшедшие мысли. Стоя на крыльце, ирландец глубоко затянулся и тихо сказал сам себе: — Ну, и пофиг! Пусть я педик, пусть кто угодно! Но он вернул меня к жизни… Эйдан присел на перевернутое ведро и посмотрел вверх. По темному, безоблачному небу, усыпанному серебристыми подрагивающими искорками, чиркнула падающая звезда, но он был слишком занят своими мыслями, чтобы сообразить и успеть загадать желание. «Мне хорошо с ним, как ни с кем другим. Плевать я хотел на то, что все это бред и неправильно. Тем более что все равно, между нами ничего нет. Но, черт! Дин, как мне узнать, есть ли у меня шанс? Да, в принципе — хоть какие-нибудь основания желать чего-то большего, нежели дружбы? Спросить в лоб? Ни за что! Я не хочу тебя потерять, — он привычным жестом взъерошил кудряшки. — Черт, черт, черт! Что же я сделал, нажравжись и накачавшись коксом? Откуда, вообще, взялись эти долбаные наркотики?.. Ты, правда, хочешь это знать, Эйд? Нет, я хочу, чтобы вся эта мерзость осталась в прошлом. Я хочу быть с Дином. В таком случае, тем более — он никогда не должен узнать о том, что произошло. Господи, что же это было? Отчего такое хреновое чувство? Как будто я испачкался в дерьме по самые уши»***
Вызвавшись помочь по хозяйству, Дин усердно работал веником, сметая мелкие щепки, складывая их в небольшой деревянный ящик и попутно бросая взгляды на ирландца. Тернер, оголившись по пояс, рубил дрова. Его темные кудряшки были схвачены сзади резинкой, но несколько особо непослушных прядей кокетливо падали на высокий, чистый лоб. Разгоряченное лицо блестело от пота и сияло ярким румянцем, пробивающимся сквозь отросшую щетину. За неделю, проведенную на свежем воздухе, занимаясь физическим трудом, он окреп и посвежел, став для О’Гормана еще желаннее. И окончательно доведя до ручки. Фотограф снова посмотрел на ирландца, любуясь его подтянутым телом. Эйдан, почувствовав взгляд, демонстративно размялся, расправив плечи и выгнув стройную спину. Потом закусил нижнюю губу, свел к переносице брови и одним ударом рассек большую чурку. Довольный собой, он победно вскинул вверх топор, издал пронзительный вопль и, легко ударив себя кулаком по волосатой груди, украдкой бросил взгляд на О’Гормана. Дин ухмыльнулся. Его начала доставать эта игра в «стрелялки глазами» и он отвернулся, продолжив яростно махать веником. Он до чертиков устал одергивать себя, гоня мысли о том, как могут эти налитые мышцы перекатываться под его ладонями, устал хотеть попробовать на вкус эти яркие губы. Его терпению и выдержке подходил конец. Он готов был завалить Тернера прямо здесь, посреди двора и, прижав к земле, прокричать ему в лицо: «Эйд, твою мать! Ты идиот, если не видишь, что я люблю тебя!». Никаких сомнений, он сошел с ума. Он с тихим ужасом думал о том, что через месяц придется вернуться в Новую Зеландию, оставить Эйдана, так и не объяснившись, не сказав главного. Что все может закончиться, так и не начавшись. А ведь он впервые так сильно полюбил. Дин не просто хотел этого чертова ирландца, но готов был пожертвовать всем ради него — карьерой, домом (да, он переедет в эту гребанную Англию или Ирландию, куда Эйдан захочет), родными. Лишь бы быть рядом. Он пришел к такому неутешительному выводу совсем недавно, окончательно потеряв внутренний покой из-за того, что не мог признаться. Неправильность этой любви сделала его жалким трусом, не решающимся на первый шаг. А Тернер будто издевался над ним, дразня взглядом, улыбкой, прикосновением. Он мог по-дружески хлопнуть Дина по плечу, а мог прильнуть к нему, потянувшись за чем-нибудь на столе, как это было сегодня за завтраком, подставив под его нос свою длинную шею, заставляя задерживать дыхание, а тело — изнывать от пронизывающих электрических разрядов. Дин тяжело вздохнул — он больше не может и не хочет быть просто другом. Последние ночи, проведенные в комнате с Эйданом, стали для него настоящим испытанием. Он старательно отводил глаза, когда они раздевались, боясь, что ирландец заметит горящее в них нездоровое влечение. Он нырял в свою постель, желал спокойной ночи и почти сразу отворачивался, избегая любых разговоров. Потому что единственное, что ему хотелось сказать — это были слова о любви, о том, как он благодарен судьбе за то, что свела его с актером-алкоголиком, запутавшимся, потерянным, опустившим руки… и таким изменившимся за такой недолгий срок. Ему хотелось выразить свою любовь в поцелуе, в прикосновении, в ласке. Хотелось откинуть одеяло и просто сказать: «Иди сюда», и чтобы Эйдан пошел. Он любил и хотел его. — Твою мать! Черт! Твою мать! Громкий крик Эйдана вырвал О’Гормана из раздумий. Отшвырнув веник, он бросился к нему, не понимая, что произошло. — Эйд! Что случилось?! Тернер прыгал на одной ноге, зажав вторую руками чуть выше колена. — Соскочил! Блядский топор соскочил! — ирландец взвыл от боли. — Дай, посмотрю! Успокойся, Эйд! Покажи! — Дин хватал его за руки, пытаясь отвести их, взглянуть на рану. — Да перестань прыгать! Мать твою, убери руки! Эйдан оттолкнул его и, заскулив, опустился на землю. — Бля, кажется, жопа моей правой ноге… — Заткнись, — бросил Дин, осторожно убирая его руки и сильным рывком разрывая ткань джинсов. Ирландец завопил и откинулся на спину. — Твою мать… — сквозь зубы процедил О’Горман, сжал края раны, пытаясь остановить кровь, и посмотрел на его побледневшее лицо, — Господи, Тернер, ну почему ты такой косячный?.. — Я сейчас вырублюсь, — тихо ответил Эйдан, встречаясь помутневшим взглядом с новозеландцем, — Дин, только не дай мне так глупо умереть… — Не говори ерунды. От этого не умирают, это просто шок. Видимо, у тебя очень низкий болевой порог, Эйд, так бывает. Не переживай, все будет в порядке. Дин стянул с себя футболку и зажал ею рану. Конечно, Тернер не умрет, но нужно срочно доставить его к врачу. Здесь понадобится помощь специалиста — нужно зашивать, да и с костью неизвестно — попал он по ней или нет. А Мюренн как назло отъехала в магазин. — Здесь есть врач? Эйдан кивнул. — Машина… — Да-да, я знаю, что машины нет, — Дин судорожно пытался сообразить, как дотянуть Тернера до кабинета врача, или где он там работает. Можно взвалить его себе на плечи. Ничего, потерпит, не такой уж Эйд тяжелый… наверное. О’Горман попытался приподнять его. — Давай-ка, дружок, цепляйся за меня и не смей вырубаться — я без понятия, куда нужно идти, будешь указывать дорогу. — Машина… — повторил Эйдан, обхватывая Дина за шею, утыкаясь в нее носом и морщась от боли. — Ну, давай, мой хороший. Ты же мужчина, потерпи немного, — фотограф погладил темные кудряшки и не удержался, легко провел пальцами по его колючему подбородку и осторожно прикоснулся губами к мокрому виску, откинув непослушную прядку. Тернер поднял на него удивленные глаза и слабо улыбнулся, указывая куда-то в сторону. — Машина, Дино. Мюренн вернулась. К всеобщему облегчению, с ногой Эйдана все оказалось не так уж страшно: он довольно глубоко рассек себе мышцы, лишь слегка чиркнув по кости. Врач ловко заштопал и перевязал его рану, дал кое-какие рекомендации, в основном касающиеся осторожности на будущее, и отправил их домой. Дин помог ирландцу выбраться из машины, перекинул его руку через свои плечи и обхватил за талию. Они медленно поковыляли к дому. Мюренн, с заплаканными глазами, шла следом и хмурилась. Она видела, как фотограф поцеловал Эйдана — вроде безобидный поцелуй сочувствия, но ее это насторожило. Слишком нежным он был для просто друга. И очень уж двусмысленно смотрелись полуобнаженные молодые люди, сидящие в обнимку. И рука внука, обнимающая Дина за шею, и то, как они смотрели друг на друга… Это уж потом она поняла, что с Эйданом приключилась беда, когда с его ноги соскользнула импровизированная повязка. Но первое впечатление было вполне конкретным и пугающим. Женщина вздохнула, глядя на руку О’Гормана, придерживающую за талию ее Огонька. В ней не чувствовалось грубой мужской силы, скорее — нежный трепет. Нет, Мюренн не полезет не в свое дело, но неужели… Она не считала себя ханжой, пытаясь в свои семьдесят с хвостиком лет, идти в ногу со временем. Что поделать, если мир встал с ног на голову и однополые отношения сейчас считаются нормой? Она не спорила, это явление существовало всегда. Просто ей не нравилась активная пропаганда всего этого. Против самих, «таких», людей она не имела ничего против, считая, что каждый человек имеет право на свой кусочек счастья. Но Эйдан… Она сможет принять это? Мюренн слишком хорошо знала своего внука и могла бы поклясться чем угодно, что он влюблен. Она уже очень давно не видела в его глазах таких искорок и искорки эти появлялись только тогда, когда он смотрел на своего друга. Дин заставил лечь Тернера на кровать. — Сильно болит? — спросил он, заботливо накрывая ирландца одеялом. — Терпимо. Не волнуйся, я в порядке. Эйдан прикрыл глаза. На самом деле нога безумно болела, вдобавок ко всему, его знобило. Врач предупредил о возможном жаре, но легче от этого не становилось. Дин вздохнул, откинулся на подушку, заскрипев пружинами старой кушетки, и взглянул на друга. Если бы он мог хоть как-то облегчить его боль, но они сделали все возможное, до отказа напичкав Эйдана обезболивающими. Тернер лежал, укутавшись в одеяло, и мелко дрожал. — Дин? — позвал ирландец, не открывая глаз. — Да, Эйд. — Можно тебя кое о чем попросить? — Конечно, — Дин встал и подошел к нему, — Я слушаю тебя. — Ты бы мог… только пойми меня правильно… — Тернер запнулся, облизнув пересохшие губы, — Лечь со мной… холодно… — Без проблем, друг, — ответил О’Горман, сдергивая с кушетки свое одеяло, и пристраиваясь рядом с ирландцем. Эйдан, все так же, не открывая глаз, прижался к нему, положил голову на плечо и замер. Дин осторожно обнял его, с трудом переводя дыхание. «Только пойми меня правильно». Легко тебе говорить, Эйд! Ты не чувствуешь того, что чувствую я, — подумал новозеландец, легко прикасаясь к его волосам. — Господи! Это же настоящая пытка!» — Расскажи что-нибудь из своей прошлой жизни, — вдруг попросил Тернер, — Что-нибудь веселое. Веселое из прошлой жизни. О’Горман усмехнулся: та жизнь не сильно отличалась от жизни Эйдана, в ней не было ничего, кроме мрака. Но раз он просит. — Хорошо. Не знаю, насколько веселая эта история, но после нее я бросил пить. Ну, как бросил… я и сейчас могу приложиться, но, во всяком случае, стараюсь держать все под контролем. Потому что, это ужасно — проснуться после попойки и ничего не помнить, а потом узнать, что натворил кучу глупостей. — В самую точку, — вздохнув, тихо пробормотал Эйдан, — Просто в яблочко… — Это случилось несколько лет назад, когда я еще был плюющим на все раздолбаем. У меня была парочка приятелей, таких же, как я. Мы частенько заваливались в какой-нибудь бар и надирались до синих соплей. Однажды, мы забрели в стрип-бар, дешевый, страшный, с такими же танцовщицами. Но нам было все равно. Мы быстро накачались дешевым пойлом и, как это часто бывало, из нас полезла пьяная бравада. Так, один из моих приятелей попытался ввязаться в драку с охранником только из-за того, что тот, как ему показалось, «не так на него посмотрел». Бедняга, его быстро привели в чувство, отвесив в качестве успокоительного приличную оплеуху, такую, что он пролетел почти ползала и мгновенно притих. Потом… — Дин хмыкнул, — Потом мне показалось, что девушка на шесте как-то не так танцует. Я выскочил на сцену и… наверное, мне казалось, что я все делаю очень красиво. Я срывал с себя одежду, двигаясь абсолютно не в такт музыке, хватался за шест, падал и ржал, как умалишенный. На самом деле это выглядело отвратительно. Я в этом убедился потом, когда другой мой собутыльник показал мне запись, сделанную им на свой мобильник. Народ в баре ошарашено наблюдал за всем этим, и никто не пытался меня остановить, даже охрана. Наверное, потому, что они от всей души стебались, записывая мое «выступление» на телефоны. Наконец, танцовщица, видимо, вконец утомленная происходящим, попыталась спихнуть меня со сцены. И вот тут, Эйд, я впал в дикое бешенство, возмущенный таким неуважением к своей персоне. Я ударил ее. Очень сильно ударил. Вокруг закричали, меня пытались успокоить, но я вырывался и снова бросался к девушке. Я не знаю, кто вызвал полицию, я не помню, как меня скрутили и невменяемого, в чем мать родила, запихнули в воронок. Но я очень хорошо помню, как проснулся в участке, голый, нихрена не соображающий, с дикой головной болью, сломанным носом и целой палитрой синяков и ссадин по всей своей вялой тушке. — Это грустная история, — сонно пробормотал Эйдан. — Да, — согласился фотограф, — Но в той жизни ничего веселого не было, Эйд. Мне повезло, что я отделался тогда штрафом и месяцем общественных работ, но это лишь благодаря кое-каким связям. Все могло закончиться гораздо хуже. О’Горман тяжело вздохнул и задумался, рассеянно перебирая пальцами черные, шелковистые кудряшки. — Но, слава богу, это все в прошлом. Меня беспокоит только одно — наверняка, на просторах интернета бродит одна из этих записей и меньше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ее увидел кто-то из близких мне людей. Потому что это на самом деле выглядело мерзко и потому… У него чуть не вырвалось «потому что я люблю тебя и не хочу, чтобы ты знал, каким я был», но вовремя прикусил язык. Тернер ничего не ответил. Дин приподнял голову, заглядывая в его лицо. — Эйд?.. Ты спишь? Он прислушался к тихому дыханию, обжигаемый волнами жара, исходящими от желанного тела. Ирландец провалился в сон, прильнув щекой к его груди и положив на нее руку. Дин осторожно поцеловал мокрый от испарины висок и прошептал: — Я люблю тебя, Эйд… В ответ Эйдан слегка шевельнулся, плотнее прижимаясь к нему, и Дин судорожно вздохнул, в отчаянии прикрыв глаза. Это была самая ужасная ночь в его жизни. Дин не спал. Изредка проваливаясь на пару минут в дрему, он снова открывал глаза, глупо таращась в темноту, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить Тернера. Среди ночи ирландец заворочался, тихо застонав, и повернулся к нему спиной. Дин готов был с облегчением перебраться на кушетку и прекратить извращенную пытку, когда услышал слабый голос: — Обними меня… Вздохнув, О’Горман повернулся, обхватил его рукой, прижал к себе и едва не взвыл от невыносимой муки. — Спасибо тебе, Дин, — сонно пробормотал Эйдан, беря его руку и сжимая ее горячими ладонями, — Ты не представляешь, что значишь для меня… — Что?.. — Дин приподнял голову, отказываясь верить своим ушам, но ирландец не ответил, снова тихо засопев. «Наверное, померещилось», — подумал обалдевший фотограф. Под утро Дин чувствовал себя абсолютно разбитым и поэтому никак не отреагировал на деликатный стук в дверь. В комнату заглянула Мюренн. Увидев молодых людей, лежащих в обнимку, она чуть нахмурилась и, отведя в сторону глаза, тихо сказала: — Завтрак готов. Я хотела принести его сюда. — Я помогу, — Дин, предательски краснея, убрал руки с Эйдана и выскользнул из постели. Счастье, что он так и не удосужился раздеться. Женщина кивнула и осторожно прикрыла дверь, бросив перед этим на Дина странный взгляд. О’Горман потер лицо, задумчиво глядя на спящего Тернера. Похоже, Мюренн что-то заподозрила, она и вчера бросала на него такие же взгляды, когда они вернулись домой. Он грустно усмехнулся, запустив руку во взъерошенную золотистую шевелюру, и закусил губу. Нужно с ней объясниться. Во-первых, успокоить по поводу внука, убедить, что с ним все в порядке и между ними ничего нет. Во-вторых… О, Господи, Дину просто необходимо было рассказать кому-то о том, что творится у него внутри, у него не осталось больше сил держать все это в себе. Конечно, был вариант позвонить Чемберзу и поплакаться ему в жилетку, но Дин знал, что услышит в ответ. «Оставь его». А Мюренн… ему почему-то казалось, что она сможет его понять, а, если нет, то хотя бы просто выслушать. Без лишних причитаний. А потом… что будет потом, Дин не представлял, но этот разговор должен был состояться. О’Горман вошел в кухню и сел за стол. Мюренн возилась у плиты. Она услышала, как вошел фотограф, но не обернулась, продолжая что-то помешивать в кастрюльке. — Думаю, нам стоит поговорить, Мюренн… Женщина, не оборачиваясь, облокотилась о стол и тихо сказала: — Я догадывалась. Догадывалась о ваших отношениях. Ох, Эйдан… Дин вздохнул, бессмысленно вертя в руках деревянную солонку. — Эйдан здесь ни при чем. У нас нет никаких отношений, кроме рабоче-дружеских. Но я очень привязался к нему. Нет, я неправильно выразился… Новозеландец замолчал и опустил голову. Господи, как же тяжело говорить об этом! «Пожалуйста, Мюренн, просто выслушай меня и постарайся не сразу выгнать взашей с воплями проклятий!» — подумал Дин, собираясь духом. — Мюренн, я люблю его. Люблю не как друга, а как… я, наверное, сошел с ума, но… о, господи! Я не знаю, что со всем этим делать. Наверное, лучшим вариантом — по возвращению в Англию — будет наше расставание. Так будет правильнее и для него, и для меня… — О’Горман обреченно вздохнул, — Да, думаю, так и следует поступить… Мюренн звякнула крышкой. — Эйдан знает? — Нет. Но, возможно, догадывается. Я знаю, что он не такой, Мюренн, и самое смешное — я тоже. Но как-то так вышло… Женщина повернулась к нему. Какое-то время они молчали, сверля друг друга одинаково голубыми глазами. Наконец, вздохнув, она присела напротив фотографа и заговорила: — Ты очень хороший человек, Дин. Ты добрый, неглупый, а еще, по-моему, очень верный и надежный. Скажу честно, я бы с большей радостью увидела все эти качества в какой-нибудь симпатичной девушке, но, видно, не судьба… — О чем вы? — Дин грустно усмехнулся, — Эйдан еще молод и у него все впереди. — Не перебивай, — строго попросила Мюренн, — Я не слепая, мой мальчик. И, если ты не видишь очевидного, то я тебе подскажу — ты много значишь для Эйдана. Мы не общались больше года, но поверь, я не могу вспомнить ни одного человека, на которого бы он так смотрел, а встретив ответный взгляд, так смущался. Когда тебя нет рядом, даже если ты просто вышел во двор за парой поленьев для камина, он будто застывает или, наоборот, начинает болтать как заведенный, но исключительно о тебе. Не знаю, любит ли он тебя, но то, что ты для него очень дорог — очевидно. Она замолчала, закрыв лицо руками. Узкие плечи задрожали, но, взяв себя в руки, Мюренн глубоко вдохнула и продолжила: — Убежать от проблемы не значит — решить ее, Дин. Расставшись с Эйданом, ты будешь мучиться сам и, возможно, заставишь страдать его. Я не уверена на все сто процентов, но моя интуиция редко меня подводила. О, боже… я совсем к такому не готова, — сдавленно прошептала она и, промокнув глаза кончиком полотенца, решительно закончила: — Мне очень нелегко даются все эти слова, я не понимаю таких отношений, но, если мой внук будет счастлив, буду счастлива и я. Дин онемел. «Нет, этого просто не может быть. Мюренн ошибается», — подумал он не в силах вымолвить ни слова. Мюренн положила узкую ладонь на его руку и, подавшись вперед, посмотрела на него испытывающим взглядом. — Ты, правда, любишь Эйдана? Сколько вы знакомы? Месяц? Ты уверен, что это любовь, Дин? Уверен, что это не увлечение, не желание попробовать что-то новое? О’Горман твердо выдержал взгляд ярко-голубых, в обрамлении сеточки морщин глаз. — Уверен. Она чуть кивнула. — Тогда пообещай мне одну вещь. Если я окажусь права, и ты для него значишь столько же, сколько и он для тебя, то… ты никогда не оставишь его, не бросишь, как надоевшую игрушку. — Обещаю, — прошептал новозеландец и поперхнулся — в дверях кухни стоял Эйдан. — Доброе утро. О чем это вы тут шепчетесь? — с улыбкой спросил Тернер и, проковыляв к столу, тяжело опустился на стул, — Обсуждаете, какой я косячный придурок? Ладно, я не буду с вами спорить. — Как нога? — спросил Дин, с облегчением поняв, что Тернер не слышал их разговора. — Лучше. Во всяком случае, мне не хочется отрубить окончательно эту блядскую конечность и выбросить к гребанной матери. Ой! — он зажал рот ладонью и посмотрел щенячьими глазами на Мюренн, — Извини, ба! Вырвалось… — Эйдан! — Мюренн погрозила ему пальцем, — Маленький грубиян! Зачем ты встал? Мы хотели принести тебе завтрак в постель. — М-м-м? — ирландец хитро посмотрел на фотографа, — Завтрак в постель? Как… круто. Пойду обратно в кроватку. — Бестолочь, — женщина легонько шлепнула его по затылку, — Сиди уж, нечего скакать туда-сюда. Мюренн снова принялась возиться у плиты, позвякивая посудой. Воспользовавшись тем, что она их не видит, Тернер повернулся к Дину и посмотрел на него долгим, задумчивым взглядом. Потом протянул руку и, как бы невзначай коснувшись его запястья, вытянул солонку из его пальцев и поставил ее на место. О’Горман сглотнул, пытаясь понять, что означают этот взгляд и жест. Наконец, Эйдан отвел глаза, и он облегченно выдохнул. — Ба, кажется, я вчера слопал все обезболивающее в твоем доме? Мюренн поставила перед ним тарелку с овсянкой и ахнула: — Да, Огонек! Придется съездить в аптеку. — Я съезжу, — Дин сорвался с места и пулей вылетел из кухни, зацепившись плечом о косяк, желая убраться подальше от этого задумчиво-пронзительного взгляда, от этих, неизвестно зачем дразнящих, тонких пальцев. — Дин! А завтрак? — Потом! — крикнул О’Горман, хватая ключи от машины и выскакивая из дома. Наверное, он жутко глупо выглядел, но ему просто необходимо было побыть одному, успокоить мысли и разыгравшуюся фантазию. «Ох, Эйд… что же ты со мной делаешь?!» Эйдан вяло поковырял ложкой в овсянке и отодвинул тарелку. — Мюренн, я должен тебе кое-что рассказать… Она с удивлением посмотрела на него. Мальчики, вы сговорились, что ли? Еще одно откровение, от которого она не будет в диком восторге? Но она выслушает и, как всегда, постарается понять, пусть это будет совсем нелегко, ведь Эйдан — ее внук, ее любимый Огонек. — Я слушаю тебя. Тернер издал какой-то сдавленный звук, будто пытался прочистить горло и судорожно вздохнул. — Только не перебивай меня, хорошо? Мне и так тяжело будет говорить обо всем. Короче… Я больше года обманывал всех вас. Тебя, пусть мы и не общались, родителей, всех… Я не был занят никакой работой, ба. Я вообще ничем не был занят, я забил на все, потеряв всякий интерес к жизни. Я пил, беспросветно, запоем. Я стал похож на вонючего бомжа. Ты никогда меня не видела таким, и тебе совсем не понравилось бы это зрелище. Поэтому я не звонил, не приезжал. Мне было стыдно, ба, именно перед тобой стыдно. Но я не мог остановиться. Пока не познакомился с Дином. Он… Эйдан перевел дыхание и поднял вверх глаза, пытаясь не расплакаться, словно маленький ребенок, но не получилось. — Черт, — прошептал он, вытирая выкатившиеся слезы и снова прочищая горло. — Дин… Он сам через многое прошел, и он понял меня, как никто другой. Благодаря ему я вновь почувствовал вкус к жизни. Он выдернул меня из того болота, в котором я увяз, позволил вновь почувствовать себя интересным, нужным. Живым. Он подарил мне шанс, Мюренн, а я… по-моему, я полюбил его. В самом прямом смысле слова. Это дико звучит, я понимаю, но это правда и только тебе я могу ее открыть. Я не знаю, что мне делать. Я очень хотел бы сказать ему об этом, но боюсь. Очень боюсь. Прости меня, ба… за все. Неловко закончив свой короткий рассказ, Эйдан замолчал, не решаясь поднять на нее глаза, из которых продолжали капать слезы. Мюренн подошла к нему, прижала кудрявую голову к своей груди. Она растерялась, услышав от внука такое откровение, пусть и догадывалась о чем пойдет речь. Но догадывалась Мюренн только об одном, его же признание о запоях и безделии в последний год, стало, мягко говоря, большим ударом. Возможно, даже большим, чем признание в необычной любви к другу. А она-то думала, что ее внук настолько востребован и занят работой, что у него просто нет ни одной свободной минутки… Мюренн ничего не оставалось, как признаться самой себе — если бы не Дин О’Горман, неизвестно, что стало бы с ее Огоньком. И, возможно, это судьба. Ведь были же все это время у него женщины, она в этом не сомневалась, Эйдан всегда был еще тем ловеласом, никогда не упускал шанса позаигрывать с симпатичной девочкой. Но, как видно, ни одна не смогла справиться с огнем, съедающим его изнутри. Или не захотела. А маленький новозеландец захотел и смог. А его имя? Она знала значение имени Дин. Ирония судьбы, но оно значило наставник и духовный наблюдатель. Как раз то, что необходимо ее, чуть не погасшему, Огоньку. Не зная, что ответить, Мюренн молча поглаживала его по плечам, спине, чувствуя, что сама сейчас расплачется. — Прости, — повторил Эйдан. — Я не сержусь на тебя, Огонек. Может, тебе стоило пережить все это, чтобы встретить человека, которого ты смог полюбить, — она сама не поверила, что сказала это, поэтому лишь грустно улыбнулась, когда внук, оторвал голову от ее груди и с надеждой заглянул в глаза. — Ты… ты понимаешь меня? — Честно? — она вытерла выступившие слезы, — Ох, Эйдан… Если честно, то не очень. Точнее, я не понимаю отношений между мужчинами, это… — Неправильно, — подсказал Эйдан. — Да, — Мюренн кивнула, присела на стул и посмотрела на него, — Но я всегда считала, что любовь прекрасна во всех ее проявлениях, и поэтому я все же постараюсь тебя понять. Я постараюсь принять этот факт… Но только, Эйдан, ты должен сам быть уверен в том, что это любовь, а не похоть или простое любопытство, или чувство благодарности, что еще хуже, потому что в какой-то момент ты можешь опомниться и понять, что совершил ошибку, а отступать — значит больно ранить и себя, и другого человека. Тернер покачал головой. — Я уверен, Мюренн. Теперь — уверен. — Тогда скажи ему об этом. Не стоит скрывать и мучиться. Объяснись с ним. Что бы ни случилось, тебе станет легче, вот увидишь. — Как объясниться? Ох, ба… я даже представить боюсь его реакцию! — Не знаю, огонек. Это уж ты сам должен придумать, найти к нему подход. Увы, я плохой советчик м-м… в таких делах. — Черт, не представляю, что делать… Сказать в лоб? Ладно, если после этого он просто съездит мне по морде, но, если оставит… Ведь, насколько я знаю, у него никогда не было подобных связей, — ирландец тяжело вздохнул и запустил пальцы в растрепанные волосы, — Но, в то же время, мне кажется, что мы стали очень близки… ох, наверное, мне просто хочется, чтобы так было… — Чтобы это узнать, стоит сначала попытаться. Иначе — не получится, — Мюрен с улыбкой смотрела на него, не собираясь выдавать фотографа. Мальчики сами должны во всем разобраться. Эйдан кивнул и задумчиво уставился в окно.***
Дин вернулся с пакетом таблеток и полный решимости объясниться с Тернером, сказать ему все, и будь что будет. Хватит. Пора расставить все точки над «i». Ирландец сидел на кухне, потягивая горячий кофе, с явным наслаждением дымя запрещенной Мюренн сигаретой. — Ты вовремя, я как раз сварил кофе. Наливай, — он кивнул на кофейник и солнечно улыбнулся, — Или за тобой поухаживать? Фотограф бросил пакет с лекарствами на стол. — Спасибо, я сам, — он покосился на сигарету, — Тебе разрешили курить в доме? — Ага, — Эйдан сладко затянулся, — В беспомощности есть свои прелести, не находишь? — Не знаю, — О’Горман пожал плечами. — Эйдан, слушай… — Ты умеешь работать на гончарном круге? — перебил его Тернер. Дин ошалело захлопал глазами. Какой еще гончарный круг?! Он хочет выяснить отношения, а не болтать о какой-то ерунде! Но ирландец смотрел на него таким умоляюще-вопросительным взглядом «а-ля щенок», что растерявшийся О’Горман пробормотал: — Что?.. Нет, не умею. — Хочешь, научу? — не дав опомниться новозеландцу, Эйдан поднялся и поковылял к выходу, бросив через плечо: — Давай, пей кофе и тащи свою задницу в мастерскую. — Эйд, подожди, — Дин совсем обалдел, — А как же Мюренн? Это же ее территория — она не рассердится на вторжение? Тернер обернулся. — Мюренн здесь нет. Она отправилась к своим подругам, играть в бридж. И не волнуйся, я спросил разрешения. Дин медленно пил кофе, стоя на крыльце, затягиваясь сигаретой и пытаясь понять, что происходит. Эйдан как-то странно себя вел. Возможно, он услышал его признание ночью и просто сделал вид, что спит. И теперь решил приколоться над ним? Новозеландец никак не мог поверить в сказанное Мюренн. «Разберемся. Хватит тянуть кота за яйца», — решил он, направляясь в мастерскую. Эйдан успел замесить глину и ждал его, сидя на одном из больших садовых горшков, прислонившись к прохладной стене, дымя очередной сигаретой. Улыбнувшись, он указал Дину на скамейку, стоящую напротив круга. — Садись и раскручивай. Уж, извини, друг, у меня никак не получится, — Тернер пошевелил забинтованной ногой, поднялся и, прихрамывая, подошел к нему, — Садись, здесь ничто не кусается. Даже я. Это было забавно, даже весело. Они ухохатывались над бесформенными «произведениями» Дина, придумывая им названия или цели, для которых они могли бы послужить. — Оу! Шикарный ночной горшок для леприкона, Дино! Может, он даже кинет для тебя золотую монетку. Хотя, нет. На золотую это не тянет, от силы — медный грош! О! А это похоже на беззубый рот моего двоюродного дедушки, покой его праху. Дин, не пытайся изобразить зубы! Я же сказал — у него их не было! А свою вставную челюсть он на дух не переносил! Она вечно пылилась на полочке в ванной, розовая такая… — Фу! Прекрати, Эйд! И не издевайся! Я стараюсь! Они ржали, как сумасшедшие, каждый раз сминая получившуюся нелепицу, опять раскручивая податливый комок мокрой глины и делая очередную попытку. Но ничего толкового не выходило. У новозеландца начало покалывать в боку от хохота, когда Эйдан поднялся с маленького стульчика и встал у него за спиной. — Знаешь, Дин, в мои планы никак не входит умереть от смеха. — Он оперся о здоровое колено, поставив его на свободный кусочек скамейки и прижав к бедру О’Гормана, и склонился через его плечо. — Давай попробуем вместе. Раскручивай… Эйдан взял его руки в свои. Дин смотрел, как мокрая глина медленно, но верно, начинает приобретать четкие очертания то ли вазочки, то ли узкого горшочка. Он смотрел на то, как руки Эйдана, вместе с его руками, мягко и плавно скользят по податливому материалу, надавливая, сглаживая неровности, и сердце его затрепетало, пропустило один удар, а потом бешено заколотилось, норовя выскочить из груди, заставляя кровь стучать глухим набатом в висках. И такие же частые удары он чувствовал в груди Эйда, привалившегося к его спине, ощущал тепло и тяжесть его тела и почти задыхался от непреодолимого желания сжать Тернера в объятиях и не отпускать. Никогда. Так и сидеть до скончания времен, прижимая к себе, прислушиваясь к биению его сердца, вдыхая пряный аромат разгоряченной кожи и шелковистых волос. С губ Дина сорвался беззвучный стон, и он прикрыл глаза. Это сумасшествие. Неожиданно ирландец шумно вдохнул и остановился. Помедлив несколько секунд, словно на что-то решаясь, он сплел их пальцы вместе и сильно, но с нежностью сжал руки, расплющив плод их совместного труда. Дин не выдержал, позволив вырваться из груди едва слышному стону. Эйдан не двигался. Замерев, он дышал Дину куда-то в шею, чуть касаясь ее губами, обдавая своим дыханием словно огнем и заставляя новозеландца покрываться миллионами мурашек. Последние здравые мысли покинули мозг фотографа. Лицо Эйдана было совсем рядом и стоило лишь слегка повернуть голову, чтобы, наконец, жадно припасть к его губам. И он уже начал поворачиваться, когда Тернер срывающимся шепотом произнес: — Дино, поехали к морю. — Сейчас? — осипшим голосом спросил Дин, и ирландец кивнул, уткнувшись носом в его плечо, — Хорошо… Они молчали всю короткую дорогу и не смотрели друг на друга. Слова сейчас были совсем не нужны, как и лишние взгляды. Каждый из них пытался унять охватившую его дрожь и хотя бы ровно дышать, не говоря уже о каких-то разговорах. О’Горман удивлялся тому, что вообще смог сесть за руль и спокойно довезти их до побережья. Они вышли из машины и медленно направились к большим песчаным дюнам. Идти по песку с больной ногой было совсем неудобно, поэтому Эйдану вновь пришлось опереться о плечо друга. Сжав зубы от такой, уже кажущейся интимной, близости, они кое-как доковыляли и с облегчением опустились на песок. Высокие дюны прикрыли их от ветра, шевеля растущей из них высокой мягкой травой. — Красивое здесь место, — тихо сказал Дин, задумчиво глядя вдаль, на уходящую к горизонту серую гладь моря. Где-то в небе зазвучал гул небольшого самолета, и Тернер задрал вверх голову. Новозеландец последовал его примеру. Они наблюдали, как самолетик, сделав небольшой круг, будто застыл на месте и от него отделились две точки. Парашютисты. Через несколько мгновений два ярких, красно-желтых пятна раскрылись над падающими точками, и они зависли, паря между небом и землей. — Нужно быть абсолютно чокнутым, чтобы делать это, — пробормотал Эйдан, наблюдая за парашютистами. — Нет. Для этого нужно любить жизнь и свободу. Ты просто не представляешь, какое охватывает чувство, когда несешься с сумасшедшей скоростью вниз, свободный, в полном смысле этого слова. — Ты прыгал?! — Тернер от восторга даже ухватил Дина за руку, — Прикалываешься! — Семнадцать прыжков, — О’Горман скромно улыбнулся. — С ума сойти, — ирландец откинулся на спину и опять начал наблюдать за парящими в небе яркими куполами, надолго о чем-то задумавшись. Наконец, он тяжело вздохнул, закусил губу, чуть нахмурился и, снова приняв сидячее положение, тихо сказал: — Знаешь, я как эти парашютисты — падал и падал, несясь на космической скорости к земле. И я непременно бы разбился, если бы не один человек, ставший моим парашютом. Дин повернулся к нему, удивленно раскрыв глаза, не смея произнести ни слова. — Ты — мой парашют, Дино… я… Эйдан посмотрел в голубые глаза, решительно подался вперед, коснулся легким поцелуем его губ и тут же отпрянул, зажмурившись и опустив голову. Все произошло так быстро, что Дин не успел моргнуть. — Если ты меня сейчас ударишь, я пойму… — прошептал Тернер и чуть дернулся, когда теплая рука повернула его лицо. — Открой глаза, Эйдан. Ирландец послушно распахнул веки. О’Горман смотрел на него сияющим, словно искрящимся взглядом. — Неужели ты до сих пор ничего не понял?.. Дин взял его лицо в ладони и поцеловал. Их поцелуй не был страстным. Он был осторожным, изучающим и недолгим. Потом они обнялись, уткнувшись друг в другу в плечи, прислушиваясь к бешеному перестуку сердец. — Эйдан… — Да? — ирландец крепче прижал к себе О’Гормана, зарываясь носом в светлые волосы, совершенно не веря в реальность происходящего. — Побрейся… Тернер фыркнул. — Сам побрейся. Колючий, как дикобраз. Тихо рассмеявшись, они замолчали, наслаждаясь неожиданным спокойствием, воцарившимся в их головах и душах. Но не в телах. Они ощущали волны возбуждения, исходящие друг от друга, но не решались продолжить. Просто сидели, вцепившись в плечи, мелко вздрагивая, и молчали. Наконец, Эйдан не выдержал, и тихо произнес: — Наверное, все остальное… лучше дома? — он почувствовал, что краснеет, задавая вопрос. — Тут песок и еще парашютисты эти… Дину стало смешно от его детской непосредственности. — Что «остальное»? — спросил он, заглядывая в лицо Тернера. Тот вспыхнул еще ярче. — Черт, Дино! Не заставляй меня краснеть, словно подростка! Я и так готов умереть от смущения! И вообще… — Не надо, не умирай, — еле сдерживая улыбку, сказал О’Горман и откинул с его лба непослушную прядку, — Ты такой забавный, когда смущаешься. Забавный и очень красивый. А, что касается «остального», то я с тобой согласен. Лучше дома, но не из-за парашютистов. — А из-за чего? — наивно поинтересовался Эйдан. — Ох, Эйд… во-первых, из-за твоей ноги. Ты прав, вокруг песок и не хватало еще занести какую-нибудь заразу в рану. А во-вторых, — Дин почувствовал, что сам заливается краской, — без ничего будет больно… наверное. — Об этом я как-то не подумал, — пробормотал ирландец, становясь почти бордовым. Дин притянул его к себе, поцеловал в уголок рта и улыбнулся. — Давай просто посидим здесь, — немного помолчав, он добавил: — А ты романтик, Эйд. Так красиво все обставил — урок гончарного мастерства, парашютисты. Я бы так не смог… Тернер просиял и легко ткнул его кулаком в плечо. Они болтали и смеялись, порой, неожиданно замирая, подолгу глядя друг другу в глаза. И даже немного вздремнули, лежа на теплом песке, переплетя пальцы рук, глубоко вдыхая соленый свежий воздух. Дина вывел из дремы приглушенный стон ирландца. Резко открыв глаза, он повернулся к другу, с беспокойством вглядываясь в его лицо. Эйдан лежал на спине, закрыв рот ладонью, а другую прижав к горлу. — Эйд, что случилось? Тернер распахнул сонные глаза. — Сон, — сдавленно ответил он, — Все в порядке… — Кошмар? — Не помню, — Эйдан сел, тяжело дыша и дрожа всем телом, — Да, наверное, кошмар. — Эй, — Дин прижал его к себе, — Надеюсь, не я стал поводом для таких сновидений? — Не ты, — ответил Тернер, обнимая его и чувствуя, как вновь накатывает отвращение к самому себе. Больно защемило в груди, и он с трудом проглотил комок, вставший в горле, — Дин, ты ведь не оставишь меня? О’Горман удивленно посмотрел на него. — Эйд, что за глупости ты говоришь? Ирландец не ответил. Судорожно вздохнув, он припал к губам друга в каком-то отчаянном поцелуе, сжав так, что Дину стало нечем дышать. — Ох, Эйдан, ты меня задушишь! — фотограф отстранился, — Что с тобой? — Ничего, — прошептал Тернер, — Просто я не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Они просидели на пляже до самого вечера. Чтобы не умереть с голоду, Дин съездил в деревню и купил в магазине кучу готовых сандвичей и большую пластиковую бутыль апельсинового сока. Счастливые, довольные и сытые, они проводили последние лучи такого замечательного дня и отправились домой.***
Когда мальчики вошли в дом, Мюренн все поняла. Такие лица бывают только у влюбленных и только в тот день, когда они признались друг другу в своих чувствах. Рассеянные и счастливые улыбки, горящие глаза сказали ей все. Ну, что ж, свершилось то, к чему ее жизнь совсем не готовила. Но она была искренне рада за них и, поэтому, не хотела мешать им сегодня. — Мальчики, что ж вы так поздно? Я уже начала волноваться! И машина мне нужна. — Мюренн, я же звонил, предупредил, чего ты? — Эйдан обнял ее и нежно прижался щекой к ее щеке. — А куда это ты собралась на ночь глядя? — Хочу съездить к своей подруге, она живет на другом конце деревни. Что-то Бетти неважно себя чувствует. Пожалуй, останусь с ней до утра. — Давайте я вас отвезу, — предложил Дин. Мюренн улыбнулась фотографу и положила ему руку на плечо. — Спасибо, Дин. Но не нужно. Дорога одна — не заблужусь, не переживайте за меня. Сейчас накормлю вас и поеду. Пока мальчики принимали душ и переодевались, она быстро разогрела ужин и собралась. Дин проводил ее до машины. — Спасибо вам за все, Мюренн, — от души поблагодарил он. Женщина села за руль, закрыла дверцу и улыбнулась. Просунув в окошко руку, она сжала ладонь О’Гормана. — Береги его, — Дин кивнул, смутившись ее хитроватой улыбки, — И поосторожней с его ногой. Он помахал Мюренн рукой, подождал, пока машина не скрылась из вида, и направился обратно к дому. Эйдан курил на крыльце. Новозеландец подошел к нему, вытянул из тонких пальцев сигарету и отбросил ее в сторону. — Ты голоден? — Безумно, — тихо ответил Тернер. С минуту они просто смотрели друг на друга. Потом Эйдан протянул руку и Дин вложил в нее свою ладонь. Жадно впиваясь губами, кусая и рыча, задыхаясь от желания, которому теперь можно было дать полную волю, они ввалились в дом. Стянув с Дина футболку, ирландец отшвырнул ее в сторону. Чуть отстранившись, он с восхищением посмотрел на друга. — Дино, ты такой… весь будто из золота, — он страстно припал к его губам, зарываясь пальцами в густые волосы, — Хочу тебя… я хочу тебя… Эйдан жарко шептал слова, легко прикусывая его шею. — Эйд, осторожней… твоя нога… — выдохнул Дин. — Плевать, я о ней забыл. Дино, я больше не могу ждать. Почти всхлипывая от возбуждения, он рванул тесемки на спортивных штанах фотографа, дрожащими пальцами забираясь под мягкую ткань. О’Горман захлебнулся воздухом, когда рука ирландца легла на его стремительно набухающий член и слегка сжала. — Какой ты… большой, — прошептал Тернер, целуя приоткрытые в беззвучном стоне губы. Дин ухватил его за кудряшки и мягко оттянул назад. — Эйд, прошу тебя, давай доберемся до кровати. Я боюсь раздевать тебя на ходу, могу потревожить твою ногу, — срывающимся голосом попросил он. Тернер кивнул, не без сожаления убирая руку. Он был бы не против заняться любовью прямо в гостиной, на жестком ковре. Ему было все равно. Он был настолько возбужден, что, казалось, сможет кончить от легкого прикосновения. Но Дин, как всегда, был прав. Опустившись на кровать, Эйдан потянулся к плюшевому медведю и перекинул его на кушетку. — Маленький еще, — пробормотал он, скинул футболку и откинулся на спину, предоставив фотографу возможность осторожно стянуть с себя мягкие домашние штаны вместе с бельем. — Черт… какой же ты красивый, — прошептал О’Горман, не веря тому, что столь желанное тело сейчас будет принадлежать ему целиком и полностью. Он склонился над ним, провел носом по дорожке темных волос, вдыхая терпкий аромат горящей желанием кожи, поцеловал в плоский, подрагивающий живот, поднялся выше, к возбужденным горошинкам сосков и, чуть прикусывая, обласкал их языком. Сжимая руками гибкое тело, он наслаждался каждой выпуклостью налитых мышц, перекатывающихся под его ладонями. Совсем так, как он мечтал. Даже лучше… Эйдан прерывисто дышал, запустив руки в светлые волосы, вздрагивая от каждого поцелуя. — Дино, пожалуйста… не тяни… Дин оторвался от его шеи и растерянно посмотрел затуманенными глазами. — Ты хочешь, чтобы я?.. А… как? — О-о! За что мне это? — застонал ирландец и развел в стороны ноги, — Наверное, как-то так! Как девочку. По-другому, из-за этой гребанной ноги пока не получится! Так что поздравляю, ты — первый! — А я думал… — Ты слишком много думаешь, — перебил Тернер, обхватывая его рукой, привлекая к себе, стягивая с него боксеры, — Я же совсем не против. Я хочу этого, неужели ты не видишь? И… ты же предоставишь мне потом возможность отомстить тебе?.. Он хитро сверкнул глазами и впился в мягкие губы долгим поцелуем, подталкивая Дина, вынуждая его лечь на себя. О’Горман тихо застонал, когда их возбужденные тела соприкоснулись. Это было необычное и очень яркое ощущение. Рука Эйдана скользнула вниз, обхватила вместе их члены и плавно задвигалась. — Боже… — выдохнул фотограф, целуя припухшие губы, — Боже, Эйд… Ирландец чуть улыбнулся, жмурясь, словно кот. — Необычно и охренительно… черт возьми… — он задохнулся от удовольствия, не прекращая ласкать их обоих, то нежно, то сильно сжимая и поглаживая горячую плоть. Потом его рука выпустила их и спустилась чуть ниже. Взяв в ладонь яички Дина и слегка сжав их, он шепотом спросил: — Хочешь меня? Новозеландец ахнул и, закусив губы, кивнул. — Давай, я — твой, — Эйдан убрал руку и чуть приподнял бедра. Прерывисто дыша, О’Горман поудобнее устроился и… замер. — Эйд… мы кое-что забыли, — виновато произнес Дин, понимая, что второй раз слегка обламывает их общее возбуждение, — Мы забыли про смазку… — Ч-черт… Эйдан закатил глаза. Все происходящее начало напоминать ему его первый раз, когда сначала он не мог расстегнуть на девушке лифчик, потея и чертыхаясь, возясь непослушными пальцами с застежкой, а потом, в самый ответственный момент вспомнил, что не надел презерватив, и очень долго его искал. — Можно использовать масло, — процедил он сквозь зубы. — Какое? — Ну, не сливочное же! — зашипел Тернер, — Ты издеваешься, что ли? Не ответив, Дин выскочил из постели и полетел на кухню. Схватив первую попавшуюся под руку бутылку, лишь мельком глянув на этикетку, чтобы убедиться, что это именно масло, а не что-нибудь другое, он вернулся в комнату. Эйдан тихо кис в беззвучном смехе. — Ты чего? — спросил Дин, ложась рядом. Эйдан хрюкнул и затрясся еще больше. Новозеландец с недоумением смотрел на него. Да, уж… Какой-то странный получается у них первый раз. — Я… я просто представил, что было бы, если бы Мюренн не уехала! Ой, не могу! — Тернер застонал от смеха, — Представь, заходит она на кухню, а там — ты в неглиже и полной боевой готовности, выбираешь, каким бы маслом смазать задницу ее любимого внука, чтобы ему не было больно! «Что случилось, Дин? Ты собрался пожарить блинчиков на ночь глядя? О, нет, Мюренн, что вы! Блинчики на ночь — очень вредно! Я собрался пожарить вашего внука!» Изобразив разными голосами диалог Дина и своей бабушки, Эйдан захохотал в голос. — Ничего я не выбирал… только убедился, что взял именно масло, а не… ну, не знаю… — ляпнул О’Горман и ирландец зашелся окончательно. — Например, скипидар! Хотя, откуда на кухне скипидар? Спасибо, Дино! Представляю, что бы со мной было! Фотограф, глядя на него улыбнулся, а вообразив себе все эти картины, прыснул. Минут пять они не могли успокоиться, заходясь в истерическом смехе. Наконец, Тернер перестал смеяться и, отдышавшись, повернулся к другу. Приподнявшись на локте, с хитрой улыбкой глядя в голубые глаза, он вытянул из его руки бутылку и отвинтил крышку. — Ну, что? Ты собираешься жарить меня? Или так и будем ржать всю ночь? — он посмотрел на этикетку, — Ммм… оливковое! Да ты гурман… — Эйдан! Я думал ты романтик, а ты — пошляк! — усмехнувшись, сказал Дин. — Еще какой, — согласился Тернер, взял его руку и капнул на раскрытую ладонь немного масла. — Я очень прошу тебя, отключи мозги. Полностью. — Постараюсь, — ответил Дин, опрокидывая его, приникая к горячему телу, целуя приоткрытые губы. Подготавливая Эйдана, он действовал очень осторожно, отчаянно боясь сделать ему больно. Бережно растягивая незнакомое с подобными ласками тело, он нежно целовал мягкие губы, собирая с них легкие стоны, и заглядывал в прикрытые глаза. Ирландец оглаживал его плечи, проводил по коже коротко остриженными ногтями, с готовностью отвечая на поцелуи, ощутимо и очень страстно покусывая его губы. И дрожа от желания. — Кажется, я готов, — задыхаясь, прошептал Тернер и шевельнул бедрами, освобождаясь от ласкающих пальцев. — Хочу тебя… Он просунул между их телами руку и, обхватив член Дина, направил его. — О, господи… — выдохнул фотограф, толкнувшись и встретив сопротивление. Но Эйдан тут же постарался расслабиться. Он плавно подался навстречу, принимая, обволакивая, сжимая жарким телом. Еле слышно охнув, он закусил губу, поморщившись от малоприятных ощущений. Дин тут же попытался отстраниться, но ирландец не позволил, прижав сильными руками к себе, замотав головой и выгнувшись. — Я люблю тебя, Эйдан. Люблю тебя, — голос О’Гормана сорвался. Медленно и неглубоко двигаясь, давая возможность привыкнуть к себе, он целовал его шею, лицо, глаза, в которых поблескивали слезы. — Тебе больно… — Нет, — ответил Эйдан, приникая к его губам, — Нет. Мне хорошо. Я люблю тебя, Дино… С этими словами, он крепко обнял друга, резко двинул бедрами, раскрываясь полностью. Дин зарылся лицом в темные кудряшки, пытаясь удержать рвущийся из груди полустон-полувскрик и не смог. Почти прокричав его имя, потеряв остатки разума, он схватил Эйдана за запястья, вжал их в подушку и позволил себе толкнуться еще глубже и сильнее. Эйдан протяжно застонал. — Я люблю тебя… ох, Эйд… ты… чертов ирландец… я люблю тебя… Дин мощными и быстрыми толчками входил в любимого, такого горячего и тесного, теряя голову от звука соприкосновения их взмокших тел. А Эйдан жмурился, запрокинув голову, захлебываясь адской смесью наслаждения и боли. Его плоть, зажатая между животами горела и пульсировала, готовая к разрядке. — Я… уже… — задыхаясь, прошептал ирландец и задрожал. Высвободив руки и прогнувшись, он впился ногтями в ягодицы фотографа, — Ох, Дино!.. Дин почувствовал, как между их телами разлилась горячая влага. Это оказалось крышесносным ощущением, и он с громким стоном кончил вслед за Эйданом, упал ему на грудь и замер. Переждав фейерверк, взрывающийся перед глазами, новозеландец пробормотал: — Эйд… это было… — Охренительно… — закончил за него Тернер, дыша так, словно только что пробежал, как минимум, стометровку, — Никогда бы не подумал, что можно испытать такое… такое… Он явно не мог подобрать нужного слова. — Удовольствие? — улыбнулся О’Горман, откидывая черную прядку, зацепившуюся за длинные ресницы. — Наслаждение. Смесь боли и наслаждения. Это что-то… — прошептал ирландец и чуть усмехнулся, — Только не подумай, что я мазохист. Надеюсь, что так больно было только в первый раз. Ну, а тебе как? Дин, счастливо улыбаясь, откинулся на спину. — Покурить бы сейчас… — мечтательно сказал он. Эйдан приподнялся на локте. — Я не понял. Я спросил, как тебе все, что сейчас произошло, а ты думаешь о покурить?! — он цапнул О’Гормана за плечо. Дин пискнул и рассмеялся. Но Эйдан не отстал, продолжив легко кусать его, перемежая укусы поцелуями, улыбаясь и сжимая худощавое тело. Опустив руку вниз, он с удивлением посмотрел в голубые глаза. — Опять?! Так быстро? — Вот и ответ на твой вопрос, — прошептал Дин, прикусывая яркие губы, — Я бы тоже хотел попробовать эту адскую смесь. Жаль, что сейчас ты не сможешь мне отомстить. Тернер скромно пожал плечами, пошевелил забинтованной ногой, поправил повязку и хитро посмотрел на друга. — Ну-у… даже не знаю, что тебе возразить… разве, что… — он прижал Дина к себе, — Я думаю, что смогу потерпеть. Не собираюсь упускать такую возможность даже под дулом пистолета, а уж какая-то там царапина и вовсе не остановит меня… Он потянулся за маслом. — Эйд, швы разойдутся… — Это я сейчас разойдусь, — тихо ответил Эйдан, нависнув над фотографом. Глядя в глаза любимого, он раздвинул его ноги и провел скользкими пальцами по нежной кожице промежности, спускаясь ниже. Дин прерывисто задышал. — А, если ты и дальше собираешься причитать по поводу ноги, швов или еще чего-нибудь, то я свяжу тебя и заткну тебе рот кляпом. И буду делать с тобой все, что захочу. Дин мечтательно изогнул бровь. — Заманчиво звучит… ох… — Эйдан закрыл его рот поцелуем, потом отстранился. — Хочу попробовать кое-что… Он начал медленно опускаться вниз, проводя языком по груди Дина, его животу, поцеловал островок золотистых волос и вопросительно посмотрел на друга. — Эйд, я же не ходил в душ после… ну… — прошептал дрожащий от возбуждения новозеландец. — Только очень быстро, — ответил Эйдан, улыбнувшись тому, как друг стрелой метнулся из постели. Откинувшись на спину, он закрыл глаза и счастливо вздохнул, все еще с трудом веря в происходящее. — Я люблю тебя, Дино… — прошептал ирландец. — Я тоже люблю тебя, — ответил тихий голос. Эйдан улыбнулся и мягко опрокинул вернувшегося Дина на кровать. Он ласкал его, стараясь уделить внимание каждому сантиметру покрытой золотистыми волосками кожи, купаясь в ее сиянии и тепле. Он никогда никого так не хотел, как своего золотого друга. Эйдан дрожал от нетерпения и желания познать его, ощутить внутренний жар его тела. Но еще больше он хотел сам дарить ему наслаждение. Целуя островок сияющих завитков, он мягко обхватил рукой его горячую плоть, нежно сдвинул тонкую кожицу с головки, раскрывая ее, и тихо спросил: — Теперь можно?.. Получив ответ в виде сладкого вздоха и закрывшихся глаз, он прикоснулся к нему губами, игриво провел языком по всей длине, наслаждаясь его силой. Дин громко застонал, возбужденный до предела, и когда мягкие губы обхватили его, непроизвольно двинул бедрами, глубоко проникая во влажный рот. И тут же пожалел об этом. Эйдан подавился, приглушенно вскрикнув. Яркой вспышкой, мозг пронзило шокирующее воспоминание. Отпрянув, он с испугом уставился на фотографа. — Прости, прости, — зашептал Дин и приподнялся, беря его за руки, — Черт, Эйд, прости… я не хотел… — Все в порядке, Дино, — растерянно пробормотал ирландец, вытирая губы, — Это ты прости. Наверное, я переоценил свои способности. Но все приходит с опытом. Я могу попытаться еще раз, но только ты… больше так не делай… Он улыбнулся, но его взгляд остался растерянным и испуганным. — Не пытайся делать то, что тебе противно. Хорошо? — дрожащим голосом произнес Дин, притягивая его к себе. «Я уже это делал, Дино. Только не с тобой, — содрогнувшись, подумал Эйдан. — Вот откуда все эти блядские кошмары. Но я не помню, кто это был. Я помню только его стояк, раздирающий мою глотку». Он тряхнул головой, отгоняя мерзкую картинку, и влажными глазами посмотрел на друга. — Мне все это вовсе не противно. Наоборот, — Эйдан припал к его губам, отчаянно целуя и задыхаясь от отвращения к себе. — Ты позволишь мне продолжить начатое? Я хочу этого, правда. Поверь… — Иногда я поражаюсь твоей глупости, — ответил Дин, запутываясь пальцами в его кудряшках и всматриваясь в ореховые глаза. — Ты сводишь меня с ума, Эйд. Своей глупостью и наивностью. Но тем ты и прекрасен… Конечно, продолжай, если ты, правда, этого хочешь. Я постараюсь быть паинькой… с тобой это невозможно, но я постараюсь… Они не спали почти всю ночь, то любя, то разговаривая, то выходя покурить. Дину не удалось убедить Эйдана не разжигать камин, и потом он был дико ему за это благодарен. Потому что это было потрясающее зрелище: нависший над ним в пляшущем свете огня — ирландец походил на дьявольского искусителя. И Дин с упоением и восторгом отдавался на растерзание этому дьяволенку и с таким же упоением любил его сам. Они провались в сон только под утро, когда тусклый свет едва забрезжил на востоке. Уставшие и удовлетворенные, они уснули абсолютно счастливыми, сжимая друг друга в объятиях.