В ловушке

      Эйдан проснулся от навязчивого мерзкого звука, жутко напомнившего ему былые времена, когда приходилось вставать по будильнику, быстро собираться, спешно вливать в себя обжигающий кофе и мчаться на кастинги, съемки, встречи с агентом, презентации. Короче, жить обычной, актерской жизнью. Глухо застонав, он приоткрыл один глаз и посмотрел на тумбочку. Старомодный будильник надрывался, и это верещание отдавалось в голове громовыми раскатами.       — Какого хрена… — пробормотал Эйдан, с трудом шевеля сухим, словно наждачка, языком, разлепляя второй глаз, с удивлением взирая на подпрыгивающего от нетерпения металлического садиста.       Ложась спать, а точнее отключаясь, он зачем-то завел будильник. Зачем? Куда ему спешить? Ни на какие кастинги, не говоря о съемках, Эйдан не ходил уже больше года, забив на все, глуша боль от своей невостребованности в море дешевых крепких напитков, став законченным, никому не нужным алкоголиком.       — Заткнись, — попросил парень, но бабушкин подарок даже не думал замолкать. Он отчаянно верещал, заставляя жмуриться от нестерпимой головной боли.       Эйдан приподнялся и его тут же замутило. С трудом сдержав приступ тошноты, он протянул руку и сбросил маленькое чудовище на пол. Будильник грохнулся и, как показалось парню, зазвенел еще пронзительнее.       — О, Господи…       Он сел, спустил ноги на пол и сжал пульсирующую голову руками, с ненавистью глядя на возмутителя его спокойствия, пытаясь унять очередной рвотный позыв. Наконец, он смог оторвать задницу от постели и, опустившись на четвереньки, подползти и вырубить чертов будильник. Наступившая блаженная тишина заставила его облегченно вздохнуть. Эйдан взглянул на циферблат — семь утра. Парень нахмурился и попытался напрячь пылающий мозг. Безрезультатно. Он, наверное, уже окончательно отпил "кукушку", раз не может вспомнить причину, по которой эта чертова штуковина была заведена на такую рань. Да вообще — заведена.       — Похер, — хрипло сказал себе Эйдан, поднялся и, пошатываясь, направился в душ. Все равно, уснуть уже не получится.       Включив свет, он услышал треньканье мобильника.       — Твою ж мать, — выругался актер, сразу решив не снимать трубку, — Это еще кто?       Телефон наигрывал незатейливую мелодию, настоятельно требуя к себе внимания. Эйдан вздохнул. Так и быть, он взглянет, кто звонит ему таким ранним утром, но отвечать не станет, не до разговоров ему сейчас. Пусть хоть сам Господь Бог звонит.       Заплетаясь о собственные ноги, парень подошел к комоду и взял мобильник. Со светящегося экрана на него смотрело веснушчатое лицо с аккуратной бородкой-чашечкой, в обрамлении огненно-рыжих волос, с серыми глазами за тонкими стеклами очков. Ник Чемберз, его бывший агент. И единственный человек, за исключением родителей, который все еще интересовался его жизнью и не уставал предпринимать попытки выдернуть из болота, в котором он увяз по уши. Добряк Ник — друг, бывший собутыльник и бывший агент, который когда-то был в него влюблен. «До сих пор, наверное, влюблен, — подумал Эйдан, разглядывая конопатое лицо, — иначе, какого хрена я ему сдался?»       Чемберз признался ему на одной из бурных актерских вечеринок. Так получилось, что они оказались одни, бок о бок сидя на диване, потягивая из бокалов какую-то шипучую дрянь, мало напоминающую шампанское, но от которой сладко звенело в голове и нестерпимо щипало язык. «Я люблю тебя, Эйд», — просто сказал Ник и робко потянулся к нему. Эйдан, пребывая практически в нирване еще и от парочки выкуренных косяков, не шарахнулся в сторону, а ответил на поцелуй и даже позволил расстегнуть на себе рубашку, после чего откинулся на спинку дивана, сотрясаясь в безудержном хохоте: «Эй-эй, Ники! Ты с ума сошел? Ты обратился не по адресу, друг! Я не педик!». Ник, растерянно хлопая глазами, жутко краснея, принялся извиняться. Бессердечная скотина — он сделал тогда своему единственному другу очень больно, посмеявшись над его чувствами, невольно оскорбив, но едва ли, хоть на мгновение, задумался об этом. И потом не задумывался, когда Ник возился с ним, в очередной раз, забирая из какого-нибудь занюханного паба. Вонючего, невменяемого, с безумными глазами и такими же безумными претензиями ко всему миру. Когда засовывал его под струи холодной воды, пытаясь привести в чувство, когда отпаивал горячим, приторно-сладким чаем, выслушивая жалобы на все и всех: на летящую под откос карьеру; на гребаных режиссеров, не приглашающих жгучего красавца-брюнета, коим он считал себя; на бездарных сценаристов; на родителей, сующих нос в его жизнь. И, конечно, на себя самого — ленивого агента, не шевелящего задницей для того, чтобы раздобыть великому актеру достойную роль…       На глаза навернулись полупьяные слезы и Эйдан, вместо того, чтобы сбросить вызов, нажал на прием.       — Привет, Ник. Не спится?       — Ну, слава Богу! — облегченно вздохнул бывший агент. — Я уж было подумал, что ты вчера опять нажрался, как свинья, и дрыхнешь, напрочь забыв о встрече! Надеюсь, вечер ты провел плодотворно, сидя в салоне и приводя себя в торговый вид?       Встреча? Торговый вид? Эйдан решительно ничего не понимал.       — Нуу… — начал он, подняв взгляд на свое отражение в зеркале комода и тихо ужаснувшись увиденному. — Во сколько, ты говорил, встреча?       — Эйд, признайся, бухал вчера? Опять нихера не помнишь? — голос Ника звучал сухо, как ветер пустыни.       — Ники, не начинай. Я в полном порядке. Правда, не совсем проснулся. Отвык, знаешь ли…       Агент тяжело вздохнул.       — Все… Я больше так не могу. Если ты подставишь меня перед Дином, я порву с тобой всякие отношения. Клянусь. В девять утра, Эйд, летняя терраса кондитерской Бейкер&Спайс на Денайер. И без опозданий.       — А кто это — Дин?       Ник тихо застонал.       — Чертов алкаш… Дин О’Горман — мой друг из Новой Зеландии, известный фотограф, приехавший поработать в Англию на пару месяцев и попросивший найти для него подходящую морду. Ты — подходящая морда, Эйд. Гребанное, свинячье рыло! — Ник сорвался на крик. — Твою мать! Мы же вчера с тобой все обсудили! Ты загорелся возможностью поработать с ним! Обещал привести себя в порядок, и я дал тебе на это деньги, ирландская скотина! А ты все пробухал?!       — Он из твоей братии? — спокойно спросил Эйдан, игнорируя оскорбления. Что уж там — заслужил, нечего обижаться.       — Что? А… Ну ты и урод, Тернер. Нет… не знаю. Да какая разница?!       — Никакой, — согласился Эйдан. — Я буду, не тряси хвостом.       Он разъединился.       Пройдя в ванную, актер уставился на себя в зеркало и фыркнул. Торговый вид?! Самое большое, на что он может претендовать в данный момент — это на звание Мистер бомж славного города Лондона. И то, с большой натяжкой. Опухшее лицо землистого цвета, длинные грязные космы, торчащие во все стороны, густая черная борода. Старик, а ведь ему всего тридцать…       Эйдан вздохнул и полез в душ. Он просто вымоется, бриться не будет. К черту все. Какой есть.       Ник нервно поглядывал на часы. Проклятый ирландец, чтоб ему пусто было, запросто мог опоздать, а то и вовсе — не придти. Не в первый раз, но, однозначно, в последний. Сил, на борьбу с зеленым змием, опутавшим Тенера, больше не осталось. Это последний шанс. У Ника есть своя жизнь, он вопреки рухнувшим надеждам нашел свою половинку в лице молодого, перспективного актера, ответившего взаимностью, и он счастлив. Ник тяжело вздохнул. Возиться и дальше с Тернером, разрываясь на два фронта, ставя под угрозу свое счастье, он не намерен. Любовь уже давно переродилась в жалость, которая периодически сменялась злостью, но махнуть рукой на Эйдана, не попытавшись в последний раз, он не мог.       Ник украдкой взглянул на фотографа, неспешно потягивающего кофе и сигарету, с любопытством рассматривающего прохожих.       — Привет.       Низкий, хриплый голос заставил Ника вздрогнуть, развернуться и обомлеть… Тернер, мать его за ногу! Неблагодарный урод! Агент закрыл лицо ладонями, боясь увидеть реакцию новозеландца. Вид у потенциальной фотомодели был еще тот: заросший бородой почти до самых глаз, с прилизанными, собранными в хвост волосами, в поношенной кожанке и знавших лучшие времена джинсах — он улыбался, с вызовом глядя на них горящими от похмелья глазами. Про остальную морду и трясущиеся руки, спрятанные в карманах, и говорить нечего, сразу видно — парень в глубоком запое.       — Привет, — тихим голосом ответил Дин.       Агент чуть развел пальцы для того, чтобы бросить на него взгляд, полный стыда. Никаких сомнений — в таком виде, Эйдану ничего не светит. А ведь Чемберз уверял фотографа, что Тернер — это то, что ему нужно.       О’Горман сидел, застыв, с поднесенной ко рту сигаретой, с выражением крайнего отвращения на лице. Тернер усмехнулся:       — Я полагаю, на этом наша встреча, равно, как и знакомство, окончена.       — Равно, как и наша дружба, — прорычал Ник, поднялся и схватил его за отвороты куртки. — Ты издеваешься?       — Хм… Очень интересный типаж…       Тихий голос вынудил обоих повернуться к Дину и удивленно приподнять брови.       — Несомненно, очень интересный, — повторил новозеландец, и гримаса отвращения на его лице сменилась мягкой, обаятельной улыбкой. Он привстал и протянул Тернеру руку. — Дин О’Горман, фотограф.       — Эйдан Тернер, неудачник и алкоголик, — актер ответил на рукопожатие.       Дин улыбнулся и покачал головой, сверля его ярко-голубыми, с хитрым прищуром глазами.       — Слишком откровенно…       — Зато, правда, — вставил Ник, со злостью глядя на актера. — Извини, Дин, нужно было тебя предупредить. Но я надеялся, что этот алкаш прислушается к моей просьбе и вернет себе человеческий облик, хотя бы на время.       — Благодаря облику мистера Тернера у меня родилась идея, так что сильно не расстраивайся, — Дин хлопнул Чемберза по плечу, не отрывая глаз от актера, внимательно изучая его лицо.       Чемберз, чуть встряхнув Эйдана, отпустил его куртку.       — Мне нужно бежать, Дин. Не побоишься остаться один на один со страдающим от похмелья ирландцем?       О’Горман покачал головой и махнул рукой.       — Думаю, справлюсь, Ники. Удачного дня.       Бросив на Тернера испепеляющий взгляд, Ник попрощался за руку с фотографом и покинул их.       Дин жестом пригласил актера присесть.       Эйдан, развязно развалившись на неудобном металлическом стуле, бросил на него исподлобья мрачный взгляд и ухмыльнулся. «Интересный типаж»! Плевать он хотел на подобного рода комплименты! На данный момент его заботило только одно — стакан со льдом, до краев наполненный виски.       Светловолосый фотограф чуть улыбался, продолжая с интересом изучать его лицо хитрыми голубыми глазами.       — Насколько я понимаю, крепче кофе нам в этой кондитерской ничего не подадут, а все питейные заведения открываются не раньше двенадцати. Посему, предлагаю: затариваемся в магазине и находим какое-нибудь тихое местечко в парке. Где и поговорим. Как ты на это смотришь? — спросил Дин, переведя глаза на подрагивающие тонкие пальцы актера.       Эйдан проследил его взгляд и убрал руку со стола, шумно вдохнув и ничего не ответив. Этот маленький киви читает мысли?       — Расслабься, я знаю, что ты чувствуешь, — Дин спокойно смотрел в ореховые глаза. — Я прошел эту школу…       Они выпили по паре бутылок «Гинесса», сидя на зеленой траве в парке, до которого пришлось неслабо прогуляться, но Тернер не захмелел. Рассеянно наблюдая за каким-то настырным жучком, упрямо карабкающимся по травинке, он слушал тихий, приятный голос нового знакомого.       Их беседа незаметно переросла в монолог фотографа. Не совсем понимая, почему он это делает перед совершенно незнакомым человеком, Дин начал рассказывать о своей жизни. Впрочем, нет. Он понимал, почему из него вдруг хлынул поток откровений — Эйдан до боли напомнил ему его самого, когда-то потерянного и обозлившегося на весь белый свет. О’Горман рассказывал о том, как сам опустился на дно, как не один раз гремел в полицию за пьяные дебоши, как отстранился от всего мира, считая себя никому не нужным, но старательно делая вид, что он выше этого. Ему было плевать — как сейчас Эйдану — на всех и он считал, что никто не сможет его понять. Он рассказал, как погряз в диких долгах, не имея постоянной работы, а, следовательно, и возможности рассчитаться за очередную порцию выпивки; как попробовал тяжелые наркотики и этот эксперимент чуть не стоил ему жизни. И как выбрался. Просто захотев жить. Захотев насладиться каждой, отпущенной ему секундой, каждым мгновением, жадно впитать в себя окружающую его действительность. И научиться ценить ее, какой бы она ни была. Ведь это ЕГО жизнь, с ее ошибками, взлетами и падениями. Он перестал убегать от нее. Он понял, чего хочет. Он хочет именно ЖИТЬ, а не существовать.       Эйдан слушал, невольно сравнивая нового работодателя с собой, и какое-то, доселе неведомое чувство доверия возникло в его очерствевшем сердце. Слова фотографа не выглядели нравоучениями, он просто рассказывал о своей жизни, не требуя от него взамен таких же откровений, не пытаясь сказать: «Видишь, Тернер, я — смог. Значит, и ты сможешь, было бы желание». С удивлением, он осознал, что Дин — человек, которому он может доверять. Нет, не так. Которому может и хочет доверять. Человек, которого он хотел бы видеть своим другом. Вот так, сразу, не зная его, впервые с ним повстречавшись? Странно, но это было именно так.       «Я очень хотел бы поработать с тобой, но при одном условии: на время нашей совместной работы ты — в завязке. Я знаю, Эйдан, что это такое и, поэтому, прекрасно понимаю, что самое большое желание, которое ты сейчас испытываешь — это послать меня на хер со всеми моими требованиями. Но не спеши, подумай и реши, чего ты хочешь — уйти, плюнув в мою сторону и покрутив пальцем у виска, учитывая, что я слишком разоткровенничался с тобой, или остаться и попробовать что-то новое. Я знаю, что ты никогда не работал фотомоделью, но поверь, это неплохой шанс, чтобы снова раскрутиться. Тем более, у тебя для этого все данные. Просто ты об этом забыл». Так сказал Дин в эту первую встречу. И Эйдан остался.       Для съемок Дин выбрал Брайтон — курортный городок в восьмидесяти километрах от Лондона. Неплохое местечко, с чистыми песчаными пляжами и самым большим в Европе пирсом. Они мотались туда на арендованном минивэне, до отказа набитом всевозможным фотооборудованием. Тернера это не напрягало, ему нравилось трястись в машине, смотреть в приоткрытое окно, погрузившись в собственные мысли, в которых все чаще мелькал худощавый, невысокий фотограф. Возможно, потому что сидел рядом.       Неделя пролетела незаметно.       Дин чувствовал себя на подъеме. Работать с Эйданом было интересно. Хмурый, заросший, с глазами, в которых, казалось, застыла вся боль и безнадежность мира, послушно выполняющий все просьбы — он завораживал своей внешней обреченностью. Дин сделал кучу кадров: Эйд, в замызганной дерюге, облокотившийся о причал, задумчиво смотрящий вдаль; Эйд, растерянный, сидящий на куче обломков, словно жертва кораблекрушения; Эйд, со слабой надеждой в глазах проверяющий пустые рыбацкие сети; Эйд, повернувшийся, словно кто-то окликнул его, изогнувший черную бровь, и так далее, и так далее…       Тоскливый, угрюмый образ человека, шагнувшего за грань, познавшего большую часть бед, уготованных жизнью…       Дин был доволен, но он был бы больше доволен, если бы хоть раз увидел его улыбку. Фотографу почему-то казалось, что улыбка Эйдана может произвести не меньшее впечатление, чем мрачный взгляд ореховых глаз.       — Улыбнись, — попросил он, в очередной раз настраивая выдержку. Тернер недовольно зыркнул на него.       — Не хочу…       Чудненько. Мы начинаем брыкаться?       — Улыбнись, — уже потребовал Дин.       — Не хочу, — упрямо повторил актер, — Не хочу, нечему…       — Так уж и нечему? Оглянись вокруг, Эйд. Этот мир не так мрачен, как тебе кажется. Смотри, — фотограф повел рукой, — разве не забавно наблюдать, как спорят вон те две чайки из-за маленького кусочка водорослей? Одному Богу известно, зачем он им сдался. Мне они напоминают двух рыночных торговок, доказывающих, чей товар лучше: кричат, пихаются, и ни одна не хочет уступать. А, вон, смотри: пожилая пара прогуливается рука об руку вдоль берега. Разве они не способны вызвать улыбку умиления, Эйдан? Да просто — порадуйся яркому солнцу, шелесту волн и соленому ветру. Улыбнись тому, что живешь, что можешь видеть, слышать и чувствовать.       Ирландец слушал его, продолжая упрямо хмурить брови.       Дин обреченно вздохнул, пристально посмотрел в его глаза и вдруг скорчил до безобразия забавную рожицу. Эйдан прыснул и О’Горман мгновенно защелкал фотоаппаратом.       — Ну, ты гад, — смеясь, сказал Тернер и вдруг притих — Дин смотрел на него каким-то особенным, задумчивым взглядом.       — Ты совсем другой, когда смеешься, — серьезно произнес киви, — Совсем другой…       Перед очередным съемочным днем, Эйдан предупредил О’Гормана, что немного задержится. Пусть Дин, не теряя зря времени, отправляется в Брайтон, подготавливать оборудование, а он доберется самостоятельно. Фотограф не стал возражать.       Эйдан заглянул в парикмахерскую. Вряд ли он смог бы внятно объяснить причину своего поступка, но ему вдруг жутко захотелось избавиться от надоевших косм и старящей его бороды, пусть она, хоть сто раз, прекрасно и импозантно смотрится на фото. Взглянув в зеркало после продолжительной экзекуции, он не узнал себя. Он забыл, каким может быть. Приоткрыв рот от удивления, на него смотрело молодое, довольно красивое лицо, с горящими чуть раскосыми глазами. Лицо, благодаря которому, он, в свое время, купался в лучах славы и истеричной любви поклонников. Лицо, благодаря которому актер, подающий большие надежды, безмерно зазвездился, опрометчиво посчитав, что достаточно лишь его обворожительной улыбки для того, чтобы режиссеры подползали к нему на животе с предложениями, заискивающе виляя хвостами. Лицо, которое он возненавидел, поняв, что одной улыбки недостаточно, что нужно, как и раньше, бегать по кастингам, соревнуясь с такими же молодыми, красивыми, перспективными. Не приняв этого, разобидевшись на всех, Эйдан очень быстро рухнул вниз, найдя утешение на дне бутылки. Он грустно улыбнулся. Красивое лицо, смотрящее на него из зеркала — это всего лишь очистившаяся оболочка. Внутри — мрак так и остался мраком.       «Любопытно, как отреагирует Дин на кардинальные изменения в моей внешности? — подумал ирландец, встряхивая кудрявой головой, привыкая к новой длине волос, — Надеюсь, не сильно расстроится».       Эйдан волновался как мальчишка, подходя к месту съемок.       На берегу уже было установлено необходимое оборудование. О’Горман возился рядом со штативом, что-то подкручивая, подвинчивая, тихо ругаясь сквозь зубы.       — Привет.       Дин поднял глаза и застыл в полусогнутом состоянии, открыв рот. Эйд смущенно улыбнулся.       — Я тут подумал…       — Ни слова больше, — сказал фотограф, оседая на песок и запуская руку в золотистые вихры. — Что ты сделал?..       — Побрился, — быстро ответил Тернер, ероша остриженные выше плеч черные кудряшки. — Ну, и постригся немного…       Дин закрыл глаза и тихо спросил:       — Ты себя в зеркале видел?       — Плохо? — голос дрогнул и Эйдан потупил взгляд. Он все испортил.       О’Горман ничего не ответил. Положив одну руку на ножку штатива, другой рассеянно перебирая песок, он молча отвернулся к морю. Эйдан, переминаясь с ноги на ногу, боялся потревожить его, поглядывая сквозь ресницы на светлую макушку. Наконец, Дин повернулся.       — Ты же, дьявол тебя раздери, красив как… Черт, хорошо, что успели отснять серию «Британское дно»! — Он поджал губы, разглядывая нового Тернера. — Эйд, ты разрушил все мои планы.       Фотограф потянулся к дорожной сумке и извлек из нее американскую солдатскую форму середины прошлого столетия. Хмуро рассмотрел ее, засунул обратно и опять глянул на ирландца.       — Я так долго вынашивал идею о Вьетнаме и ты, со своей изможденной бородатой физией, мог очень гармонично вписаться в нее. Я собирался сегодня попробовать, нарядив тебя в эту форму. А теперь… что теперь прикажешь делать? Начинать серию «Ангелочки к Рождественским открыткам»?       — Здесь нет пальм. И не думаю, что американские солдаты носили густые бороды — в них могли завестись вши, — улыбнулся Эйдан и почесал гладкий подбородок.       — Не умничай, — буркнул Дин. — Я — свободный художник, и вижу этот мир так, как вижу… Вши… вот, черт!       Он тоже улыбнулся, а через мгновение, фыркнув в унисон, они оба зашлись в диком хохоте.       — «Британское дно»? — запричитал Эйд, давясь смехом.       — Нет, ангелочки! — возразил ему Дин, покатываясь на песке и, вдруг вскочил. «Ну, что ж, Тернер. Раз ты решил изменить внешность без спроса, не согласовав, не поинтересовавшись дальнейшими планами, то придется за это поплатиться. Решил сменить имидж? С какого перепугу, интересно? — О’Горман, прищурившись, посмотрел на него. — О’Кей, Эйд. Теперь не обижайся».       — У меня родилась идея! Будешь русалкой!       — Кем?!       — Ну — русалом, если тебе так больше нравится. Хвост смонтируем в фотошопе, не проблема. Давай, раздевайся!       Эйдан помедлил, с сомнением поглядывая на фотографа. Но, что делать — сам виноват в своем внезапном преображении из угрюмой, запущенной личности в милую мордашку. Контракт подписан и выбора нет. Русалка! Надо же додуматься до такого, и откуда столько фантазии? Или он издевается?       — Ты — сумасшедший, — усмехнулся ирландец, нехотя расстегивая рубашку. — Все снимать?       — Нуу-у… — протянул фотограф, весело глядя на него, покусывая нижнюю губу, зачем-то желая потянуть время, — дай подумать… ладно, белье оставь.       Он отвернулся, чтобы не смущать Тернера.       — Русалка в трусах? — спросил Эйдан, почувствовав, как его накрывает дурашливо-игривое настроение. Впервые за долгие месяцы, и это было так непривычно, и так здорово. — Никогда не видел.       Дин повернул голову и скользнул взглядом по рукам Тернера, расстегивающим ремень и замок на ширинке. Ирландец заметил это и прикусил изнутри щеку, чтобы не расплыться в шкодливой улыбке.       — Да, ты прав, — серьезным тоном сказал О’Горман, — Снимай все.       «Вот непробиваемый!» — пронеслось в голове Тернера, абсолютно не представляющего, какого ляда вообще он пытается спровоцировать фотографа.       — Вообще-то, я пошутил, — быстро сказал он, поправляя резинку синих боксеров, немного съехавших вниз вместе с джинсами, предательски оголившую островок темных завитков.       — Я тоже, — Дин обезоруживающе улыбнулся и снова отвернулся от него, но уже для того, чтобы скрыть собственное смущение. — Ну что, готов?       — Готов, — пробурчал Эйдан. — Ох, Дин… Ты хоть представляешь, какая здесь холодная вода?       — Вперед, Эйд! Ты — актер, тебя не должны смущать подобные мелочи…       О’Горман повернулся и окинул взглядом будущего «русала».       — Замечательно. Теперь постарайся соблазнить меня… — Дин запнулся, поняв неоднозначный смысл произнесенной фразы. — То есть, в смысле — будущего зрителя. А так как русалки всегда соблазняли своим пением, но голоса на фото, увы, мы не услышим, попробуй сделать это одним взглядом. Дуй в воду.       «Взглядом, так взглядом, — подумал Эйдан, усмехнувшись про себя — он прекрасно знал свою способность „стрелять глазами“. — Посмотрим, „зритель“, сможешь ли ты устоять». Задержав дыхание, он шагнул в воду, взвизгнул и рассмеялся.       Дин автоматически щелкал затвором. Глядя в лицо ирландца, он с восторгом оценивал его живую мимику и тут же невольно переводил взгляд на стройное сильное тело. Странные, беспорядочные мысли лезли в его голову: «Он так изменился! Это же совсем другой человек. Но ради чего? Или… кого? Черт, как он красив! А его взгляд… да он прекрасно знает себе цену, лицемер!.. Интересно, у них с Ником что-нибудь было? Сомневаюсь… Несчастный Чемберз. Столько лет пылать любовью к этому дьяволенку, видеть его каждый день и не сметь даже мечтать о взаимности, безропотно терпеть издевательства и пьяные насмешки. Быть разочарованным, но не оставить». Дин замер, опустил фотоаппарат и, задумчиво глядя на хохочущего Тернера, почесал поросшую светлой щетиной щеку. Эйдан заметив это, притих, хитро улыбнулся, сверкнул на него из-под бровей томным, убийственным взглядом и тут же снова рассмеялся, распластавшись на песке, позволив волнам обласкать свое тело. О’Горман легко тряхнул головой, избавляясь от внезапно возникшего странного чувства зависти этим серым волнам. «Хм, мне кажется, что теперь я понимаю Ника — от Эйдана невозможно отказаться, он притягивает как магнит и хочется быть рядом. Всегда… вот, черт! Что за идиотские мысли? Что со мной?!»       А Эйдан все заходился безудержным хохотом, будто пытался наверстать упущенное за год. Это был глупый смех, беспричинный, но ирландец чувствовал себя счастливым. Почему, он сам не понимал. Он выбивал руками тучи брызг; соблазнительно раскидывался на песке, дрожа от холода, но не жалуясь; откидывал налипающие на глаза черные кудри, смотря зовущим взглядом в бездушный объектив и смеясь, смеясь…       А потом его смех затих. Перестав хохотать, поддавшись внезапному порыву, он встал и развернулся лицом к морю. Глубоко вдохнув соленый свежий воздух, Эйдан запел старую ирландскую песенку, которой в детстве научила его бабушка:       — В эту пятницу, утром       Неслись мы вперед,       Оставляя маяк вдалеке.       Видим: следом за нами       Русалка плывет       С круглым зеркальцем,       С гребнем в руке.       Показалась русалка       И скрылась опять.       И сказал наш матрос молодой:       — Я оставил на родине       Старую мать.       Пусть не ждет она сына домой…       Дин остолбенел. Перестав щелкать фотоаппаратом, он слушал низкий, приятный голос, с грустью поющий о русалке и несчастном моряке. Он смотрел на стоящего в воде актера и чувствовал, как покрывается гусиной кожей.       — Выйдет к берегу мать,       Будет паруса ждать       При бессчетных звездах и луне.       Пусть напрасно не ждет,       Слез горючих не льет,       Пусть поищет, пошарит на дне…*       Эйдан повернулся к фотографу и виновато улыбнулся.       — А дальше я не помню. — Он поежился, обхватывая себя руками. — Холодно, однако.       О’Горман, выйдя из ступора, засуетился. Схватив свою куртку, он подбежал к Эйдану, и, не обращая внимания на окатившую ноги холодную волну, накинул ее на дрожащие плечи.       — Ты красиво поешь…       Тернер благодарно кивнул и, посмотрев вниз, тихо сказал:       — Дин, ты стоишь в воде.       Снова подняв взгляд, он чуть улыбнулся посиневшими от холода губами. Но в его глазах не было улыбки: они смотрели настороженно, напряженно, недоверчиво. Новозеландец не шелохнулся, продолжая молча пялиться на Эйдана.       — Дин?       О’Горман моргнул, сообразив, что его руки так и лежат на плечах актера. Смутившись, он убрал их, проклиная себя за свою глупость. Что за дурацкие порывы? Что подумает Эйдан? Молча отвернувшись, он направился к машине.       Почти не разговаривая, исподтишка бросая друг на друга короткие взгляды, они собрали оборудование и отправились обратно в Лондон.       В дороге, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Дин спросил:       — Это английская песня? Та, что ты пел?       — Нет, ирландская, но в английском варианте, — ответил Тернер, кутаясь в куртку. — Ты бы ничего не понял, спой я ее на родном языке.       Они снова замолчали. Обстановка никак не хотела разряжаться. О’Горман вел машину, а Эйдан задумчиво смотрел в окно. Каждый из них опять погрузился в свои мысли.       Дин хотел довезти ирландца до дома, но тот отказался, сославшись на то, что ему еще нужно заскочить кое-куда и он будет благодарен, если О’Горман просто подкинет его до Луишема — района, в котором Эйдан живет.       Дин высадил его на автобусной остановке и теперь Эйдан возвращался домой, трясясь на жестком сидении автобуса, смотря на проплывающие мимо серые дома, на такой же серый быт жителей одного из самых бедных районов Лондона, клацая зубами от переохлаждения, и… думая о фотографе. Ему было интересно с Дином, неугомонным выдумщиком и фантазером. Интересно и комфортно, будто он знал его всю свою жизнь. О’Горман за такой короткий промежуток времени стал для него другом. Очень близким другом, понимающим, готовым выслушать, с которым он мог поделиться своими мыслями и мечтами. Да, он снова начал мечтать. Не только о возрождении своей карьеры. Наслушавшись историй фотографа о путешествиях по миру, ему тоже захотелось промчаться на джипе по пустыне, подняться на воздушном шаре над африканской саванной, увидеть мраморные пещеры Чиле-Чико или фантастические рисовые террасы Китая и еще множество мест, о существовании которых он даже не подозревал. Тернер был удивлен тому, что Дин отказался от дальнейших путешествий по красивейшим местам планеты, переключившись на работу с людьми. На что фотограф возразил, что с живым человеком работать гораздо интереснее, что ему нравится передавать с помощью фотографии различные эмоции людей, будь то в реальной жизни или в постановочных ситуациях: грусть, радость, отчаяние, страх, счастье. Открывать внутренний мир человека, который, по его мнению, ничуть не уступает миру окружающему. Нужно только суметь рассмотреть его, понять и правильно преподнести. Да и сама работа с людьми нисколько не ограничивала его в передвижениях, наоборот — давала возможность путешествовать дальше, заводить новые знакомства, общаться, наблюдать.       Так получилось и с Эйданом — Дин смог разглядеть за глухим отчаянием и обреченностью любовь к жизни и веселую беспечность. И вытянуть все это наружу, дав ирландцу возможность снова почувствовать себя нужным, дав ему шанс вновь обрести себя.       Эйдан все чаще ловил себя на мысли, что расставаясь с фотографом, почти сразу начинает скучать, с нетерпением ожидая наступления следующего съемочного дня. Они много говорили в коротких перерывах на отдых, потягивая и термоса крепкий кофе, предусмотрительно приготовленный Дином. Говорили и смеялись. Говорили и грустно вздыхали, вспоминая не самый светлый момент жизни. А иногда просто молчали, сидя рядом на песке, вглядываясь в бескрайний простор моря, каждый думая о своем. Тернер не переставал удивляться жизнелюбию и оптимизму Дина, его стремлению во всем видеть только хорошее. Ирландец удивлялся и себе самому. За время их совместной работы, мысли о выпивке если и посещали его, то не становились, как раньше, навязчивой идеей. Он держался, причем, не так уж сильно напрягаясь.       Но сегодня он очень устал, сильно продрог и…       «Мне нужно расслабиться», — подумал Эйд.       «Приедешь домой, прими что-нибудь, — сказал на прощание Дин, — Я не хочу, чтобы ты заболел».       Эйдан вышел из автобуса и, немного помедлив, направился к старому, облезлому кирпичному зданию, по дороге пиная пустую жестяную банку. Не вопрос, он примет то, что нужно. Совсем немного, только чтобы согреться и не заболеть.       Толкнув дверь до боли знакомого паба, он прошел внутрь и, сев за стойку, обратился к бармену:       — Привет, Стив у себя?       Бармен кивнул и исчез за маленькой, неприметной дверью.       Эйдан уставился в столешницу, опять погрузившись в мысли о Дине. Что-то он слишком часто и подолгу стал о нем думать. Но это были хорошие мысли. С киви он чувствовал себя на удивление легко и комфортно. И не смотря на то, что Дин появился в его жизни, выскочив, словно чертик из табакерки, ирландцу казалось, что они знакомы всю жизнь. «Как же вовремя ты появился, — подумал Эйдан, — Так неожиданно, но в самый нужный момент, когда мне уже начало казаться, что эта трахнутая жизнь потеряла напрочь всякий смысл. Что я в ней — лишний».       Тернер провел рукой по лицу. Что-то произошло сегодня на пляже. Что-то изменилось в их отношениях, неожиданно и кардинально. Он не мог объяснить, что именно, но это «что-то» заставило сердце ирландца пуститься в галоп. На одно короткое мгновение Эйдану показалось, что фотограф, положивший руки ему на плечи, захочет его поцеловать. Тогда это удивило и немного напугало. А, если уж совсем честно: он настолько охренел от происходящего, что, задержи новозеландец руки чуть дольше, Эйдан послал бы его по вполне конкретному адресу. Но сейчас, прокручивая в голове этот момент, он неожиданно для себя осознал, что, возможно, и не стал бы сопротивляться. Не из любопытства, а потому, что Дин ему нравился. Эйдану нравились его глаза, хитрые, с чертовщинкой, милые ямочки на небритых щеках, его полуулыбка, чуть насмешливая, но безумно обаятельная. Он весь ему нравился, маленький и какой-то… уютный.       «Стоп-стоп-стоп, дружок! Куда это тебя понесло? С какой такой радости ты начал рассуждать о его внешности?! Эйдан, о чем ты думаешь?! Допился? Ты же всегда был противником „голубых“ отношений, вспомни Ника! Да, но Чемберз совсем не в моем вкусе. Значит, Дин — в твоем?! О, черт, нет…»       Тернер взъерошил шевелюру и хмыкнул.       «Наверное, все дело в том, что мы слишком много времени проводим вместе», — подумал он, закуривая сигарету. Ага, ну, конечно. Именно поэтому он привел себя в порядок? А, может, ему просто захотелось понравиться новозеландцу? Эйдан чуть не рассмеялся в голос, настолько глупа была эта мысль — он захотел понравиться мужчине! Не режиссеру, не директору по подбору актеров, просто — мужчине. Ха-ха-ха… Нет, это совсем не смешно. Это, мать твою, мягко говоря — странно. Но ему так хорошо с О’Горманом, и… было бы неплохо узнать о нем кое-что. Зачем? Да так, просто чтобы быть в курсе.       Недолго раздумывая, он набрал номер Чемберза.       — Ну, что? Соскучился по мне, старая задница?       — Еще чего не хватало! Обломись, Тернер! Ты достал меня по самые яйца, и теперь я счастливо отдыхаю, сплавив тебя О’Горману.       — Я всегда знал, что ты урод, — рассмеялся Эйдан, — Но я все равно тебя люблю, и мне тебя иногда не хватает. Совсем иногда. Вот как сейчас.       — Эйд, что с тобой? Что-нибудь случилось? — озабоченно поинтересовался Ник, не привыкший слышать признания в любви от ирландца. Это было подозрительно, — Черт, ты где? В пабе? Тернер, ты опять сорвался?! Я убью тебя!       — Бля, Чемберз! Иди ты знаешь куда… Почему сразу «сорвался»? Я в завязке, ты же знаешь! — вспыхнул Эйдан, — Бля, нахер я тебя набрал?! Потрепать себе нервы?!       — Ладно, ладно! Не горячись! — поспешно ответил Ник, — Просто ты на две недели пропал, а теперь звонишь и говоришь, что любишь меня, вот я и подумал…       — Мог бы и сам меня набрать, — пробурчал Тернер, — Поинтересоваться, как идут съемки.       — Как идут съемки? — послушно спросил Чемберз, прекрасно знающий, как обстоят дела. С Дином они созванивались каждый день, но знать об этом ирландцу было совсем не обязательно.       — Спасибо, все в порядке. Работаем потихоньку, — сказал Эйдан. Вспышка злости миновала, и он уже жалел о том, что позволил ей вырваться.       — Я очень за тебя рад, Эйд. Честно. Не обижайся, пожалуйста.       — Ладно, все нормально. Извини, что наорал. Я чего звоню, Ник. Э-э… я хотел кое-что у тебя спросить. Только сильно не удивляйся, — Тернер выдохнул, не зная, как правильно сформулировать вопрос, — Э-э… черт, в общем, у О’Гормана были когда-нибудь такие связи? Ну, ты понимаешь?       — Вообще-то, не совсем, — ответил Чемберз, — Ты не мог бы выразиться поконкретнее, Эйд?       Ирландец закатил глаза. «О, Господи, Ник! Ты — тормоз!», — очень хотелось сказать ему. Вместо этого, прикрыв трубку рукой, он тихо и раздраженно спросил:       — С парнями, Ники. У него были связи с парнями?       — Как тактично! — усмехнулся Чемберз, — А что же ты не спросишь прямо: «Не педик ли мой работодатель?»       Эйдан зарычал, готовый снова сорваться и послать старого друга куда подальше, но взял себя в руки.       — Все вспоминаешь старые обиды? Ну, извини. Я не хотел тебя тогда оскорбить. Прости, правда…       — Ладно, — Чемберз снова усмехнулся, — А почему тебя это заинтересовало? Повод появился?       «Появился», — подумал Тернер, но промолчал.       Ник вздохнул. У Дина, насколько он знал, никогда не было интимных отношений с мужчинами. Но, в то же время, он и не был ярым противником радужного движения, относясь к нему с полным спокойствием и пониманием, считая, что каждому — свое. Однако в последнее время Чемберзу стало казаться, что все может измениться. Прямых доказательств он пока не имел, но подозрения уже закрались в его душу.       — Я тебе уже говорил, Эйд, что не знаю, просто ты не помнишь. Но мне кажется, что нет. Во всяком случае, я ничего такого за ним не замечал. Но, видишь ли, жизнь такая непредсказуемая штука…       — Хорошо. Я понял, Ники. Спасибо.       Тернер положил трубку. Разговор с Чемберзом не внес ясности и не принес облегчения.       «А что ты хотел услышать? Что Дин — гей, старательно скрывающий это? — ирландец с тоской посмотрел на телефон. — Ох, Ники, если честно — хотел. Так было бы проще. Нет, это полный трындец. У меня определенно поехала крыша, и мне определенно необходимо расслабиться».       — Мать-моя-женщина! — громкий возглас выдернул Тернера из раздумий, и он растерянно уставился на рослого, лысоватого мужчину лет сорока пяти, с крепкой, подкаченной фигурой, уперевшего руки в бока и удивленно его рассматривающего, — Малыш, ты ли это?       Эйдан широко улыбнулся.       — Привет, Стив. Да, это я.       Стив Доусон, владелец маленького паба, перегнувшись через стойку, пожал ему руку.       — Я в шоке, Эйд. Что случилось? Ты заболел? Или ты хочешь, чтобы мое сердце остановилось?       Эйдан откинул непослушные пряди с лица и смущенно посмотрел на хозяина.       Уже почти год парень был постоянным клиентом этого полуподвального помещения, именуемого пабом, с обшарпанной, но удобной деревянной мебелью, с грубо сработанными полками, висящими на кирпичных стенах, уставленными, на первый взгляд, неподходящими друг другу, но странно гармонирующими предметами. Это были сувениры, привезенные хозяином паба из разных стран, и запыленные пузатые бутылки всех возможных цветов и размеров. Здесь щекотали ноздри застоявшиеся запахи табака, недорогого алкоголя, висящих под потолком гирлянд засушенного хмеля и вечно протекающего сортира. Обычный гадюшник, носящий слишком пафосное название — «Золотая лилия», ставший для ирландца вторым домом.       И все это время Стив наливал ему в долг. Почему, Эйдан догадывался — хозяин не особо скрывал своей страсти к мужчинам, равно, как и своего отношения к Тернеру, которого такая ситуация немного веселила, но и озадачивала. «Рано или поздно придется платить по счетам, — иногда думал Эйд, поеживаясь под раздевающим взглядом хозяина, — Только, чем?». Но Стив никогда ничего не требовал. Ну, а Тернер, естественно, этим пользовался. Это было удобно.       — Новая работа, Стив. Но ты, как всегда, зришь в корень — еще немного, и я заболею, — он улыбнулся очередному удивленному взгляду и пояснил: — Я теперь фотомодель, и сегодня полдня барахтался в холодных волнах. Так что, самое время подлечиться. Но… у меня сейчас нет денег. Гонорар — по окончании съемок, сам понимаешь. И, если мой счет все еще открыт… я совсем немного…       Стив кивнул, разглядывая Тернера черными как ночь глазами.       — Ты же знаешь, как я тебя люблю, малыш.       Эйдан снова улыбнулся, но сердце почему-то сжалось. Ему совсем не понравился взгляд Стива. И то, что он собирается выпить после двухнедельного воздержания, ведь он может очень быстро захмелеть, сам того не заметив. Ох, зря он это делает.       «Я совсем чуть-чуть, — подумал Эйд, принимая от бармена наполненный стакан, — Только согреюсь и немного расслаблюсь. Выброшу из головы эти странные мысли».       Он выпил. Потом еще один. Потом, убеждая себя, что сейчас остановится, гордясь собой, заказал всего полпорции. А потом Стив пригласил его к себе в кабинет, чтобы пропустить еще по стаканчику и поговорить о жизни. Дальше Тернер ничего не помнил…       Эйдан не приехал в назначенное время.       Дин какое-то время ждал, потом раздраженно набирал его номер, тыча дрожащими пальцами в телефон, потом, уже не на шутку разволновавшись, позвонил Нику.       — Ты не в курсе, что с Тернером? — спросил он, отчаянно сжимая трубку. — Он не приехал, не отвечает на звонки!       Чемберз невесело усмехнулся.       — Как это на него похоже… Наверняка лежит дома, в полном отрубе. Дино, мне так жаль…       — Не может быть, — перебил О’Горман, — Он, наверное, заболел. Я вчера заставил его померзнуть. Идиот, надо было настоять и самому отвезти его домой, проследить, чтобы согрелся как следует. Точно заболел, лежит с температурой…       — Дино, нет у него никакой температуры, — тихо сказал Ник, тяжело вздыхая, — Это же Тернер, ему нельзя доверять. Черт, зачем я вас познакомил…       — Ники, дай мне его адрес, — попросил Дин, — Я хочу съездить и убедиться, что с ним все в порядке. Я должен убедиться и, если надо, помочь. Я не могу его оставить!       — Можно тебя кое о чем спросить? Но это очень личный вопрос.       — Что? — фотограф рассеянно смотрел перед собой, рисуя в воображении картины мечущегося в лихорадке Эйдана. — Да, конечно, спрашивай.       Чемберз помолчал немного, не решаясь озвучить то, что так беспокоило его в последние несколько дней. Но, если дело зашло так далеко, если он прав в своих догадках по поводу О’Гормана… Чертов ирландец, даже, когда не хотел, с невероятной легкостью влюблял в себя, а Дин слишком восторженно отзывался о своей фотомодели последнее время. Имя Тернера не сходило с его губ и это заставило Ника задуматься о том, что, возможно, отношение О’Гормана к ирландцу перестало быть чисто профессиональным. Эйд зацепил его. Ох, неужели новозеландец каким-то образом намекнул об этом Эйду? Ведь недаром Тернер звонил ему со странным вопросом. Ошибка, Дин. Это большая ошибка. Наконец, он выдавил:       — Эйдан тебе нравится?       — Да, он мне нравится и… — Дин запнулся, — Погоди, в каком смысле? Что ты имеешь в виду?       — Ты понял меня, Дино…       — Черт, — фотограф вздохнул, мысленно поблагодарив бога за то, что Ник — гей, и ему можно открыться, не опасаясь быть осмеянным, — Не думал, что когда-нибудь скажу такое, но… да, Ник. Я… вот дерьмо! Жизнь все еще преподносит сюрпризы…       — Ты влюбился?       — Не знаю, не уверен, слишком мало времени прошло, мы едва знакомы, но… я думаю о нем постоянно! Вот, черт!       — Раз не уверен, тогда оставь Тернера, пока не поздно. Дин, тебе тридцать семь лет, ты взрослый, можно сказать состоявшийся и успешный человек. Тем более, извини, что напоминаю, ты не так давно уже пережил трагедию. А Тернер, Дино… он — неуправляемый мальчишка, и останется таким навсегда. Оставь его. Пока он не вынул из тебя всю душу. Он это умеет, Дино.       — Не могу, — тихо ответил О’Горман. — Как и ты не смог. Дай мне его адрес, Ник.       Эйдан жил в Луишеме — одном из самых дешевых районов Лондона. Сюда редко заглядывали туристы. Да и смотреть-то, в общем, тут было не на что. Чем мог привлечь этот район туриста, избалованного красотами великого города? Обшарпанными домами, разрисованными граффити? Грязью на улицах, не говоря уже о подворотнях, напоминающих отстойники? Или мрачными, подозрительными лицами разношерстной публики, проживающей здесь? Луишем — полунищий спальный район, дающий пристанище разному сброду, начиная с молодых, и изначально не самых благополучных семей, не имеющих достатка, заканчивая криминальными воротилами. Ничего удивительного, что Эйдан так упорно отказывался от предложений забирать его из дома и привозить обратно. Он, наверняка, смущался того места, в котором жил.       Дин стоял у дверей, не решаясь нажать на кнопку звонка. Он набирал номер актера еще пару раз перед тем, как приехать к нему домой. Но Эйдан так и не взял трубку.       «Не мог он так тяжело заболеть, — подумал Дин, дотрагиваясь до кнопки и снова убирая руку, — Господи, а, если Ник прав? Разве мне нужна эта головная боль?»       Нужна, решил он и вдавил палец в звонок. Никакого звука не последовало и он, нахмурившись, повернул ручку. Дверь оказалась не заперта. С замирающим сердцем, О’Горман вошел в квартиру.       Жилище Эйдана представляло собой типичную холостяцкую нору, скромно, но со вкусом обставленную и погруженную в полумрак, благодаря тяжелым плотным шторам, закрывающим окна. Беспорядок немного покоробил Дина, привыкшего видеть все вещи на своих местах и, возможно, слишком болезненно реагирующего на любые проявления грязи в доме. Хоть он и творческая личность, но жить в свинарнике Дин себе никогда не позволял.       — Эйд! — позвал он, осматриваясь, переступая через стопку старых журналов, с лежащей на ней открытой коробкой с остатками пиццы. В ответ — тишина.       — Эйд!       Дверь в соседнюю комнату тихонько скрипнула и Дин вздрогнул. С гулко бьющимся сердцем, он подошел и толкнул ее.       Запах перегара ударил в нос тяжелым молотом и заставил фотографа скривиться.       Тернер спал на животе, уткнувшись в подушку и обхватив ее руками. Он был в той же одежде, что и вчера, с одним лишь отличием — рубашка и джинсы были заляпаны грязью. Дин подошел к окну, раздвинул шторы, поднял раму, впуская свежий воздух, и повернулся к кровати, сложив руки на груди. Яркий свет залил комнату и Тернер, глухо застонав, постарался еще глубже зарыться носом в спасительную темноту.       — Эйдан!       Взъерошенное воронье гнездо зашевелилось, и Тернер приподнял голову, уставившись на фотографа опухшими, пустыми глазами. И сразу зажмурился. Подождал немного, снова посмотрел на О’Гормана. Проделав это несколько раз — то жмурясь, то распахивая красные, воспаленные веки — и убедившись, что перед ним не галлюцинация, Эйдан хрипло спросил:       — Как ты сюда попал?       — Через дверь, — сухо ответил Дин, — Она была не заперта.       — А… — Тернер, сев на постели, взъерошил и без того торчащие в разные стороны волосы. Голова гудела, его мутило и, вдобавок ко всем «прелестям» похмелья, жутко саднило горло, — Черт… ничего не помню…       — Неужели? Не помнишь, под каким забором валялся? Не помнишь, что сегодня съемка? Я с утра обрываю твой телефон, а ты… — Дин почувствовал, как в нем закипает ярость.       Какой же он наивный дурак, убеждающий себя в том, что Эйдан заболел, не желающий верить в то, что актер снова мог сорваться! Накупил кучу лекарств и примчался к нему. Идиот! Нет, Тернер не заболел, он просто-напросто не выздоравливал.       — Дино, я, правда, ничего не помню… — промямлил ирландец, разглядывая свою грязную одежду, проверяя карманы, — Черт… я, кажется, потерял мобильник…       — Не «Дино», а — мистер О’Горман! — рявкнул Дин, — Будьте любезны проявлять хоть какое-то уважение к бывшему работодателю, мистер Тернер!       Эйдан сжался, втянув голову в плечи, с ужасом и удивлением глядя на разъяренного фотографа.       — Бывшему?.. — пролепетал он, игнорируя требование О’Гормана называть его на «вы», — Дино, нет… прости, пожалуйста. Это больше не повторится…       — Вспомните нашу договоренность, мистер Тернер. Работая со мной, вы в глухой завязке. Нет — разбегаемся!       — Прости…       Дин подошел к кровати и чуть склонился, сверля Тернера глазами, ставшими в ярости ярко-голубыми.       — Прощу один раз, потом второй. Потом пойдет, как по накатанной дорожке. Нет, Эйдан. Я не Ник, я не собираюсь с тобой возиться, постоянно прощая неуважение к себе. Я… — он замолчал и нахмурился, рассматривая опухшее, со следами от смятой подушки лицо, потом протянул руку и провел большим пальцем по легкой небритости под идеальным носом актера. — Что это?       — Н… не знаю, — похолодев от тона, каким был задан вопрос, Эйдан непонимающе глядел на О’Гормана.       Дин лизнул палец и его глаза превратились в две узкие щелочки. Тернер был готов умереть на месте, только бы не видеть такого презрения в его взгляде.       — Это кокс, Эйдан…       Лицо Тернера вытянулось. Не обращая внимания на стучащую в висках боль, он вскочил на ноги и подлетел к комоду, уставившись в зеркало на свою помятую рожу. Небритость под носом была едва заметно припорошена чем-то белым.       — Нет. Не может быть, — простонал парень, замотал головой и повернулся к О’Горману. — Дино…       Дин не смотрел на него. Отвернувшись, он подставил лицо легкому ветерку, залетающему в открытое окно, и молчал.       Закрыв лицо руками, Тернер привалился к комоду.       — Ты прав. Нечего со мной возиться. Я — конченный мудак, которому плевать на все…       — Эйд, что ты с собой творишь? — спросил, не оборачиваясь, Дин, — Ты совсем с ума сошел? Мешаешь кокс с алкоголем?! Ты понимаешь, что уже плотно сидишь в деревянной лодчонке, насквозь прогнившей, провонявшей дешевым виски, несущейся навстречу, если повезет, то к Господу?.. А теперь еще и наркота, Эйд? Ты же вбиваешь гвозди в крышку своего гроба быстрее любого гробовщика. Ты…       Он повернулся. Тернера в комнате не было.       Хлопнула дверь в ванную, щелкнул закрывшийся замок, а сердце Дина, сделав в груди сальто, забилось где-то в горле. Подлетев к двери, он дернул ручку.       — Открой! Слышишь, Эйдан? Блять, немедленно открой!       — Оставь меня… уходи, — глухо ответил ирландец и вдруг заорал: — Хватит лечить меня! Понял?! Как же вы все меня достали! Убирайся!       — Слушай, псих, прекращай этот спектакль! — Дин с силой ударил кулаком по дереву, — Открой, или я вынесу эту дверь к гребаной матери! Слышишь?!       Тернер не ответил. Дин услышал шум полившейся воды и, сочно выматерившись, ударил по двери ногой. Крепкое дерево лишь задрожало, ни на йоту не поддавшись.       — Эйдан, твою мать! Открой! Что ты задумал, идиот?! Чокнутая ирландская скотина!       Молчание Тернера заставило его покрыться холодным, липким потом, но прибавило решимости. Дин перестал кричать, чтобы зря не расходовать энергию, и продолжил сильными, методичными ударами выносить преграду, в очередной раз, вознеся благодарность Господу Богу за то, что, в свое время, не бросил занятия каратэ. Наконец, затрещав, дверь поддалась и, распахнувшись, повисла на одной петле.       Эйдан стоял, облокотившись о раковину, сжимая в руке маленькие ножницы. Растрепанные черные кудряшки скрывали лицо, но по вздрагивающим плечам, О’Горман понял, что он плачет. Дин подошел к ирландцу, осторожно вытянул из руки ножницы, отбросил их в сторону, развернул его к себе и обнял за дрожащие плечи, крепко прижав к груди.       — Дурак, — еле выдавил из себя Дин, чувствуя, как нестерпимо защипало глаза.       Эйдан по-детски всхлипнул.       — Я ничтожество, — прошептал он, уткнувшись в плечо фотографа.       — Ты — дурак, потерявший себя, — сказал О’Горман, — А теперь заткнись и слушай. Я объявляю перерыв в работе. Подумай, куда мы с тобой можем отправиться на недельку-полторы. Природа предпочтительнее, я дико устал от города.       Эйдан отстранился, глядя воспаленными глазами на Дина, и нахмурился.       — Мы с тобой?       «Поторопился! — в панике подумал О’Горман, внешне оставаясь абсолютно спокойным. — Он же сейчас пошлет меня, и будет прав. Дин, ты идиот».       — Хочешь еще кого-нибудь прихватить? Пожалуйста, я не возражаю…       Тернер замотал головой.       — Нет, не хочу. Замечательная идея, Дино. О, прошу прощения… — он вытер глаза, — мистер О’Горман.       Дин усмехнулся.       — Раз шутишь, значит еще не все потеряно. Ты можешь научиться жить, Эйд. Можешь вновь обрести себя.       На этот раз Эйдан притянул его к себе, сжав сильными руками.