***
Ночная мгла уже окутала город своими щупальцами, отшатываясь только от источников света, мужественно державших оборону до рассвета. Но возле порта ночная мгла испарилась вовсе, шум, так прочно впитавшийся в эти камни, не мог утихнуть и ночью. Полиция зажгла фонари, перешептываясь и занося в протоколы о случившемся. У порта Темзы, возле самой воды был найден молодой граф Генрих Монтегю. Он был без сознания, на лице была пара царапин, а бледные губы приоткрыты в немом крике. Дорогая одежда была грязной и изорванной, но, к удивлению присутствовавших, ни одна драгоценность с пальцев графа не была снята. Полиция задержала кэб, взмыленные лошади недовольно всхрапнули, с закрытой кареты с гербом королевской семьи вышли двое. Один был в теплом пальто и в цилиндре, кожаные перчатки сжимали трость с золотым набалдашником. Походка была решительной, отточенной до мельчайшей подробности, не было сомнений, таким людям раскрыты любые двери, даже в королевские залы. Серые глаза смотрели обеспокоенно, с неодобрением инспектора он провожал взглядом всякого, кто осмеливался заградить ему путь. На вид джентльмену было лет 35, но его слишком старили морщины возле глаз, а на темных волосах пробивалась еле заметная седина. Второй человек был ниже своего попутчика, несколько упитанное тело нисколько не меняло его быстрого и мягкого шага, которым он ступал по холодным мостовым Лондона. Губы были плотно сжаты, обеспокоенный вид, и пальцы, крепко сжимавшие ручку медицинской сумки. Прямой нос, и по–отечески теплые карие глаза сейчас были непроницаемо холодны. Это бывало в моменты, когда человек встречался с препятствием, которое ему необходимо преодолеть; это минуты, когда нужно быть собранным и готовым вступить в бой даже с самой смертью. Эта старуха умела копить людские жизни и с такой же легкостью отпускать их в земной мир. Но, если верить «Аду» Алигьери, лучше было не умирать или вести праведную жизнь до последних крупиц жизни. Он был, как и его спутник, в теплом пальто коричневого цвета, на голове – такого же цвета шляпа, скрывавшая от глаз окружающих уже начавшую лысеть голову. Полиция расступилась, открыв мужчинам зрелище весьма неприглядное: молодого графа завернули в одеяла, а местный врач пытался привести его в сознание. Он поклонился, увидев своего коллегу, обслуживавшего саму королеву, и предоставил наследника Монтегю его рукам. Никто из обитавших на тот момент людей не слышал и не видел ничего, что помогло бы восстановить хронологию тех часов. А грязный грузчик, возвращавшийся с попойки из местного паба, сказал, что заметил только тело молодого господина, лежавшего в куче тряпья у самого берега. Он клялся, что видел еще кого–то, но тот силуэт был так размыт и искажен переходами тени и света, что не было возможности описать предполагаемого нападавшего. Пьяница получил свой золотой и обязался молчать, как и все остальные свидетели этой сцены из биографии графа. Благодаря своевременному лечению королевского врача близкий друг королевы быстро пришел в себя, не заболев, однако в тот же день у него началось воспаление мозга. Воспоминания неизвестных никому часов тревожили аристократа, распаляли его воображение, ухудшали самочувствие и сделали его прикованным к постели. Его черные волосы слипались от пота, а лоб покрывался испариной. Он кричал и грозил, стонал через сжатые зубы, вводя слуг в смятение и набожный ужас. Дворецкий ни за что не хотел бы повторения этого случая: для него молодой господин был всей жизнью и ее смыслом.***
Граф внимательно смотрел на побледневшего слугу, нет, он не напоминал ему демона, что являлся его сознанию. Хоть и был так похож. Аристократ сжал одеяло и отвернулся, смотря, как первая капля медленно скатывалась по стеклу. За ней последовала еще одна, заполняя собой пространство, провозглашая свой царственный бал на несколько часов, а может, и до самой ночи. До сих пор, после той памятной ночи, в теле графа ощущалась сладкая истома и легкое покалывание мышц, которые доктор отнес на перенапряжение во время бреда. Ведь сэр Перинэваль и сам видел, как метался в бреду подданный королевы. Сейчас же от графа требовалось быстрее встать на ноги. Письмо, полученное несколько часов назад, решило все за него. «Граф Монтегю, Я очень сожалею об обстоятельствах, произошедших с Вами несколько дней назад. Искренне надеюсь, что теперешнее Ваше состояние улучшилось и не вызывает нареканий у врачей. К сожалению, я не могу сейчас как–то облегчить Вашу участь: государственные дела ждут моего вмешательства, и я вынуждена на некоторое время покинуть столицу нашего государства. На это время Вашим непосредственным советчиком и посланцем моей воли будет сэр Моринор. Также я рекомендую Вам учесть мое желание, которое состоит в том, что с этого дня при выполнении моих поручений Вас должно сопровождать доверенное лицо. Англия в моем лице не желает терять своих ценных исполнителей. Насчет человека, который интересовал Вас прежде, сообщаю, что он покинул страну, и я не желаю более вспоминать эти горестные дни, участником которых Вы стали. Я рада, что Вы нашли в себе силы сражаться до конца, как и подобает подданному королевы». Молодой граф правильно понял намек, хоть он и вился призрачной лентой между строк. Английская королева недовольна тем, что он упустил своего соперника, и теперь рядом с ним должен быть кто–то, подстраховывающий его жизнь и волю Виктории. Ах, как же этим может воспользоваться упомянутый сэр Моримар. Хватило того, что он один из первых видел графа без сознания в том чертовом порту, теперь он не упустит возможности приставить соглядая к наследнику Монтегю. Нужно было решить этот вопрос и прежде, чем Виктории снова понадобится его помощь. – Ричард, я готов обедать. А также принеси мне письменные принадлежности, – Генрих склонил голову, вырывая своего слугу из невеселых мыслей. Кажется, он знал, как истолковать слова королевы в свою пользу. «Смею Вас заверить, что мое здоровье не должно вызывать опасений у Ее Величества. Я готов выполнять Ее Волю и, склонив голову, жду Ее приказаний. Мне также хотелось назначить Вам встречу через неделю, жду Вашего согласия и одобрения». Легкая рука аристократа заканчивала выводить последние символы, белоснежное перо танцевало над бумагой свой затейливый танец, передавая чернилами затаенные мысли графа. На его щеках проступил легкий румянец, что не скрылось от внимательного слуги, поддававшего белый суп, разносивший аромат муската по комнате. Сильный поток дождя смывал последнюю грязь с мостовых, покорно уносил за собой остатки чьего–то обеда; сизый туман уже устойчиво обосновался в городе, проникая в каждую трещину, обволакивая своим телом каждую деталь, повторяя все движения. Он рвал тонкие нити от чьего–то движения, заботливо соединялся после, для него не существовало ни времени, ни чувств. Он всего лишь выполнял свою работу, пропуская только редкие капли еще не успокоившегося дождя. Он не видел, кто и почему рассыпал на ночной улице яблоки, туман изогнулся, стараясь покрыть и их своим телом. Усиками он прошелся по плетению корзины и лишь испуганно отпрянул назад, когда коснулся руки женщины. Она уже не была теплой, нет, эта земная женщина уже успела стать частью тумана, таким же холодом и бездонной пустотой. Ее коричневые волосы грязными змеями скрутились на мокрой мостовой, а одежда пропиталась бурой кровью. Туман готов был обойти ее, оставить лежать тут в совершенном одиночестве, как и положено мертвецам. Только Смерть им подспорье, только сырая земля последняя перина, но сизый властитель улиц не мог, он чувствовал, как кто–то рвал его заботливые нити где–то рядом, уходя от этого места. Он не смог обойти эту несчастную, обведя контур ее несовершенного тела. Впился в каждую клеточку, смешал ее и себя, проник до самых охладевших мышц, довел до идеала ее отсутствовавшие пальцы на другой руке.