Его звали ...

      Жизнь в столице была невыносимой.       Граф презирал каждое утро в этом пропитанном ложью городе. Он задыхался от подхалимажа слащавых тетушек, что так и норовили его сосватать за свою «чудную племянницу» или племянницу своей лучшей подруги. Эти «вы обязательно должны познакомиться, она такая милая, тебе обязательно понравится, вот увидишь» - уже откровенно надоели. Нескончаемый поток балов давно утомил юношу, но отказываться от приглашения было просто некультурно. Граф «лез на стену», когда курьер приносил новое приглашение, так и хотелось разорвать, растоптать, кинуть в огонь камина и контрольно выстрелить в пепел, что бы точно наверняка.       Как же Тому не хватало своего особняка, подальше от суетной толп. Закрыть все двери и окна, стать затворником в маленьком городе с цветными крышами. «А там, наверное, выпал снег» - порой думал Граф, сжимая в руке упавший с дерева очередной листок.       Но хуже чем день проходила для графа ночь. Порой он бревном лежал на широкой кровати, а иногда метался как в лихорадке, сбивая подушки, сбрасывая одеяло и комкая простыни. После таких ночей он чувствовал себя разбитым на тысячи осколков.       Ему всегда снилась площадь, Скрипач, солнечный день и много музыки. Иногда он был самим собой, сидел на балконе; иногда мальчишкой, что прибежал послушать. Хуже всего было тогда, когда он был скрипкой в руках джентльмена.       Скрипач брал его нежно, но властно. Зажимая своими пальцами струны, он водил смычком по ним, вынуждая Тома «петь». Всхлипывая, жарко и шумно выдыхая, Граф рвался из этих руки, шептал и умолял не останавливаться, извивался всем телом, подставляясь под эти пальцы. Он хотел большего контакта, хотел всего скрипача, но тот будто издевался, смотрел на него по-лисьему хитро и страстно. Блондин изводил его, то быстрыми и резкими движениями, то тягаче-медленными и размеренными минуэтами, от которых юноша задыхался. И когда сил уже не оставалось, а голос начинал срываться, его «предавало» утро, солнечные лучики что слепили глаза. Так и не закончив маленький «концерт», Том просыпался.       Как же Граф ненавидел такие дни. Тело все еще плыло от жары, неудовлетворенность превращалось в раздражение. Томас собирал все косяки и углы в особняке, не замечал мебель, наталкивался на слуг и не мог выкинуть из головы сон, от которого становилось так томительно-сладко.       Терпению Графа пришел конец после очередного такого «кошмара». Он приказал готовить экипаж, он возвращается в маленький городок, который стал для него домом. Томас Уильям Хиддлстон встретит рождество там, вдали от этой суматохи. Да, придется соорудить прием, но это малая беда. * * *       Потянулись унылые дни, череда нескончаемой серости. Крису порой казалось, что он смотрит со стороны черно-белый фильм о себе. Как он встает, умывается, идет на работу в пекарню, следит там за порядком. Иногда он подметает улицу перед магазинчиком, но последнее время убирает снег и посыпает вход солью.       Теперь он не Скрипач, он безликий охранник-тире-дворник. Музыка больше не греет, нет даже желания как обычно пробежаться мимо клубов джентльменов, что бы услышать новую мелодию. Нет желания взять в руки карандаш и начать чертить такие привычные закорючки на пяти полосках. В голове больше нет музыки, как будто его посадили в стеклянную банку.       Вакуум.       Крису больше ничего не чувствовал. Теперь все метания были лишены смысла. Сон, работа, ужин, сон. Замкнутый круг, однообразное повторение стандартных, вызубренных действий.       В какой-то момент блондин сам себя возненавидел, раскис как кисейная барышня. Подумаешь, Граф, все равно им было не по пути. Подумаешь, влюбился как мальчишка, он не первый и не последний страдает от этого недуга. Подумаешь, что тянул до последнего, так ему и надо. Заставив себя выйти на улицу, Крис пошел к одному из клубов, что бы послушать музыку.       Пусть, гитарные переборы, рояльный аккомпанемент и легкие виолончельные трели не грели душу, но стало как-то спокойнее. Впервые за долгие месяцы джентльмен почувствовал боль, что сдавила сердце.       А тем временем, наступил декабрь, люди во всю украшали дома рождественскими венками. Прилавки были забиты разнообразными сладостями. Дети орали, кидались снежками, катались на санках и ледянках, лезли под ноги как могли.       Блондин впервые задумался, а, может, стоит выйти и сыграть для поднятия настроения. Рождество скоро. Вот так, выбравшись в свой выходной, Крис зашагал к площади, крепко держа в руке футляр со скрипкой.       Скользя по мостовым, с каждым шагом к центру, сердце все сильнее сжималось. В какой-то момент, джентльмен подумал, что он зря все это затеял, но, сжав зубы, упрямо шел вперед. Руки чуть дрожали, не от холода, от напряжения.       Выйдя привычно к фонтану, Крис взял скрипку и на пробу провел смычком по струнам, те нежно отозвались на прикосновение. Чуть смелея, перебирая струны, Скрипач затянул мелодию легкую и такую родную. Сменяя минорные нотки на озорные мотивчики. Улыбаясь самому себе, Крис играл, надрывно и так трепетно. Рассказывал о своей влюбленность, о том какой он мальчишка, о том как сладко было любить Графа.       Эта мелодия шла от сердца, в ней не было печали и боли, не было той тоски съедающей заживо. Была только любовь, нежная, солнечная, с озорными кудряшками, тонкими пальцами, в идеальном костюме с накрахмаленными рубашками и отутюженными брюками. О тех глазах, что не отрываясь смотрели, казалось, в самую душу и кроткой улыбке. Бархатный смех или тихий, но уверенный голос Графа.       Крис рассказывал о том как впервые увидел его на балконе в то морозное, но по весеннему солнечное утро. О том как юноша улыбнувшись Скрипачу, вздернул подбородком, будто призывая сыграть что-нибудь задорное. Джентльмен рассказывал, как каждое утро он спешил разбудить своего, именно своего Графа мелодией, удивить новыми мотивами. Увидеть в его глазах ту страсть, что порой витала в его собственной душе.       Скрипач закончил мелодию не на той горестной ноте, что сжирала его, он позволил себе помечтать. Он представил в музыке тот миг их встречи после такой страшной разлуки. Как бы тогда на него посмотрел Граф. Как бы он сам отреагировал. Что бы он сыграл?       Площадь погрузилась в тишину, поле такого выплеска эмоций, казалось замер даже снег, что лениво падал на городок.       Скрипач открыл глаза, на какую-то секунду ему показалось, что он просто рехнулся. Перед ним стоял Граф. Сколько же было всего в его глазах, и боль, и страсть, и усталость, и радость. Крису казалось, что он видит призрака, но Граф произнес то, что джентльмен никак не ожидал услышать.       - Я бы хотел вас попросить, если вам не затруднительно. В Рождество я собираюсь устроить небольшой прием, мне бы было очень приятно, если бы вы сыграли нам на этом маленьком торжестве. Если, конечно, у вас не будет других дел. – Бархатный голос с легкой хрипотцой так шел юному Графу, что Скрипач не сразу сообразил, что ему задали вопрос, на который надо ответить.        - Да, разумеется – сипло произнес Крис, все еще не веря в происходящее.       - Вы, наверное, замерзли. Могу я угостить вас чаем в своем доме? Мы бы могли обсудить оплату и музыкальные произведения на вечер – несколько встревоженно произнес мужчина. - Да. Да я с удовольствием, действительно немного замерз – тут же соврал музыкант. Себя же он убеждал в том, что это только для того рабочий момент, не более.       Кажется, кто-то там, наверху, сжалился над ним. Теперь Крис не хотел больше упускать момент. * * *       Том шел к особняку. Он думал, что все будет куда сложнее, что он не найдет Скрипача, что тот не согласится тратить Рождество, а предпочтет семью. А тут, это сиплое «Да» - было самым желанным. Джентльмен согласился на чай, это определенно была маленькая победа.       Вот так, идти к дому, печем касаясь того, о ком не смел и мечтать, было удивительно приятно. А еще, спокойно, будто так и должно быть. Может быть, может быть Граф наберется храбрости и расскажет о своих чувствах. Но это будет потом, а сейчас – горячий чай, пирог и небольшой разговор ровно на маленький заварочный чайник.