Cherry

      До начала урока считанные минуты, и я должен прибавить ход, чтобы не опоздать к началу занятий. Но каждый шаг даётся всё труднее, и ноги будто наливаются свинцом, намертво прирастая к земле. Костяшки пальцев, сжатых на ремне перекинутой через плечо сумки, белеют и дрожат от напряжения. Я смотрю под ноги не потому, что боюсь оступиться, а лишь для того, чтобы ненароком не встретиться взглядом с кем-то из учителей или еще хуже – одноклассников, и молю о том, чтобы этот день поскорее кончился. Как и любой другой день моей жизни.       Наверное, в любой компании есть свой козёл отпущения – изгой, предназначенный лишь для вымещения на нём злобы всех окружающих или развлечения. И, хотя у каждого человека в жизни своё предназначение, так уж вышло, что мне выпала роль именно «игрушки для битья», которую я сам себе никогда бы не выбрал. Светлые волосы, в купе с маленьким ростом и хилым телосложением – природа от души наградила меня всем необходимым для этой роли, приукрасив сей непривлекательный букет еще и тихим характером, благодаря которому я никогда не мог ответить обидчикам. Но я не был слаб, потому что научился терпеть. Я верил, что перетерпеть можно всё, что угодно. Хотя подростки порой бывают слишком жестоки.       Я успокаивал себя мыслями о том, что рано или поздно всё кончится, "нужно всего лишь набраться терпения", и так - день ото дня, когда находил букет могильных цветов на своей парте, всерьёз поставленных для меня "за упокой" кем-то очень остроумным из ребят моего класса. Они уже даже не надеются увидеть мою смерть, а просто ждут. Ждут, когда это, наконец, случится.       Я никогда не плакал на людях, но уже едва сдерживаю слёзы от осознания собственной беспомощности, когда высокая фигура одного из старшеклассников вырисовывается в дверном проеме кабинета. Прячу взгляд и готов молиться всем богам за то, чтобы просто быть пустым местом. За то, чтобы никто и никогда меня не замечал. Страх - дикий и почти панический - горьким комом клокочет у самого горла, и все собственные убеждения и надежды на то, что я "должен всего лишь перетерпеть", катятся к чертям, оставляя за собой только пустое отчаяние и дрожь в коленях, потому что я знаю, что последует дальше.       Несколько тяжелых ударов, и моё лицо вжато в грязный кафель школьного туалета с размазанной по нему моей же собственной слюной и кровью. Рёбра ноют и будто скрипят от каждого вдоха, дающегося с огромным трудом, а глотка всё еще горит и отвечает рвотными позывами, до сих пор ощущая на языке отвратный вкус чужого члена. "Я должен терпеть", - до скрипа стискиваю зубы, больно зажмуриваясь и из оставшихся сил едва могу приподняться на локтях, но мне помогают, притягивая вверх за волосы. Глаза застилает едкими слезами от боли, и скрип открывающейся двери и голос учителя на доли секунды дают мне иллюзию спасения. Я плачу. Плачу от отчаяния и молю о помощи, хрипло откашливая собственную рвоту. Кажется, лёгкие сейчас вывернутся наружу. "Я должен терпеть..."       Удар сапогом не отрезвляет меня, а, наоборот, лишает всяческого осознания происходящего, еще больше превращая моё лицо в кровавое месиво. Решив, что ртом я больше не способен работать, они переходят к другой тактике. Сквозь громкий смех слышу звон пряжки на собственном ремне, учитель крепко держит мои руки.

***

      Пряча разбитое лицо от матери, с трудом перемещаю свое тело в комнату на верхнем этаже. Каждое движение, каждый вдох причиняют невыносимую боль. Больно настолько, что, кажется, кровоточит каждая клеточка изувеченного постоянными побоями тела, и даже мысли вызывают нестерпимые болезненные судороги. "Я должен..." - едва различимым эхом отзывается на границе сознания.       Ремень, снятый со школьных брюк и затянутый на дверной ручке, причиняет гораздо меньше боли, сдавливая моё горло.