Can we do without names?

      — Галерея, милый, ты не мог бы мне кое-чем помочь? — перед глазами материализуется Бантик, мнущаяся на месте. Чёрт, да она с ума сошла осенью в одной маечке разгуливать, честное слово! — Мне так неудобно просить тебя, просто больше не у кого…       — Просто скажи, что тебе нужно.       — Ты не мог бы, — я вижу румянец? — одолжить мне свою байку? — она совсем отводит взгляд в небо, сворачивая синеющие пальцы. Ну, собственно, это не проблема. Странно, что я сам не кинулся натягивать на неё свою одежду, я же отлично вижу, как она трясётся. Да даже если мне будет холодно, то я, как парень, должен помочь и перетерпеть в случае чего. Ну и что, что это не для её "склеивания". — Вот спасибо, — она, вздрагивая, тянет свои руки в рукава, пока я стою сзади и учтиво помогаю скорее одеться. — Я тебе верну через пару часов, когда согреюсь, хорошо? — складывая руки на груди, она растягивает ткань, закрывая и запястья, слегка пританцовывая на месте.       — Нет, даже не думай об этом, — махаю рукой перед собой, как бы отводя от неё такие мысли. Да, тут ветерок небольшой, от которого мне уже стало прохладнее, даже сказал бы свежо, но этого недостаточно, чтобы обратно стребовать вещь. Да ничего недостаточно, чтобы так поступать с девушкой. — Вернёшь как-нибудь потом.       Она напоследок быстро целует меня в щёку, следом отправляясь к подругам. Мне ничего не остаётся, как стоять в одиночестве на ветру в майке и смотреть грёбанную подготовку к концерту, находясь среди компаний. Когда же становится уж слишком свежо, а аппаратура уже практически разложена, я с горечью отмечаю, что мне обязательно тут находиться по приказу сверху ещё минимум два часа. Два. Два! Да я тут околею за это время, мои пальцы отвалятся, а кожа огрубеет из-за мороза, я попаду в больницу в начале года, поэтому пропущу занятия, поэтому меня выгонят... Так, стоп, возьми себя в руки. Сделай хотя бы так, чтобы Бантик не чувствовала себя виноватой, что ли, покажи, что тебе отлично и без верхней одежды.       Выпрямляю спину и… продолжаю стоять. А почему я, собственно, тут бездействую, если могу сходить в общежитие? Я направляюсь к выходу из ограждённой площади, но там меня встречает суровый взгляд охраны и табличка, на которой огромными буквами выведено, что никто не имеет права выходить за пределы ни по какому поводу. Ну прекрасно! Что за правило-то такое? А если что-то срочное? Проситься на пять минут отойти, как я понимаю, вообще бесполезно. Так, ладно, я всю жизнь любил холод, конечно, не такой, чтобы промёрзнуть до костей, но и это можно стерпеть. Мне уже без разницы на эту сцену, тем более нет никакого интереса смотреть на вопящего оператора, которому недоклали сахара в кофе, поэтому подхожу к краю асфальтированной дорожки, где ходят толпы участников и просто зрителей, и отворачиваюсь ото всех, принимаю положение спиной ко входу, чтобы не видеть их вечно взлетающих бровей, когда они видят сумасшедшего в одной хлопковой майке.       Я начинаю пинать камушки под охрипший голос организаторов, жужжащих на сцене, перепроверяющих весь состав. Кажется, они недосчитываются пары человек. Ну вот что за грёбаная неорганизованность? Можно подумать, у них так много дел, чтобы не было возможности выкроить время раз в пару месяцев — а чаще у нас ничего нет — для выступления, за которое тебе ещё и оценки/зачёты будут просто так. Благо, я уже своё отстрелялся ещё днём. Мне сказочно повезло, что мой номер приходился на середину дня, когда и не так холодно, и не слишком много народу, чтобы увидеть этот позор. Старушки в основном, кстати, непонятно каких образом тут оказавшиеся, ведь этот день только для учащихся. Ну… они как-то не особо походят на спонсоров, чтобы иметь доступ. Резкий порыв ветра — да что не так с этой погодой сегодня? — заставляет меня крупно вздрогнуть и схватиться за плечи. Ну почему именно на улице нужно это делать?       — Я не хочу, чтобы ты заболел, — неожиданно кто-то вместо очередного «псих какой-то» накидывает мне на плечи тёплую, прогретую чужим телом куртку. Я сразу же узнаю этот голос и начинаю слегка нервничать. Я чувствую поцелуй в висок и тонну пьянящей заботы в свой адрес, из-за чего прикрываю в блаженстве глаза, ощущая такое нужное сейчас тепло. К сожалению, ничего ответить я не могу и попросту не успеваю, так как Артист — не трудно догадаться, что это он, — помахав мне ручкой, быстро убегает готовиться к своему выходу, поэтому мне ничего не остаётся, как только крепче укутаться, сгорая изнутри от чувства значимости, пусть и, возможно, мнимого.       Теперь, когда мне стало тепло не только физически, но и морально, я уставился на сцену в ожидании начала, чтобы отстоять, наконец, положенное время, неловко — я в этом уверен — отдать куртку Артисту, отблагодарить и свалить отсюда. Честно признаться, я избегал его всю неделю, что прошла с тех пор, как я сознался в ревности. Сам не понимаю, зачем я это сделал, но он был так непозволительно близко, что мне на момент показалось, что он воспримет это нормально. А потом, когда ему и шанса не дали ответить, я просто сбежал, потому что иллюзия взаимности растворилась, и мне стало так горько, что и после, когда он оказался рядом, я держался холодно. Мне было бы неловко с ним разговаривать после такого, ну а теперь у меня выхода не будет, так как он буквально привязал меня к себе этим знаком внимания, чтобы я не отвертелся и сам пришёл к нему. Нет, я могу забрать его вещь на этот вечер и чтобы дойти до дома, но всё равно придётся отдавать рано или поздно, так пусть это будет сейчас, среди толпы, чем когда мы будет наедине. Да и холодно ему, наверное.       Пока я был дома, я успел… я ничего не успел. Я хотел, было, чем-нибудь заняться стоящим, но теперь, когда у меня было не почти три месяца, а всего-то три недели, я просто-напросто растерялся, не зная, за что хвататься первым, и поэтому не сделал вообще ничего. Кажется, пытался начать повторять предметы с самого утра, как мне на глаза попадалась гитара, которую я почти не трогал весь учебный год, после чего мне нужно было находить в интернете подзабытые аккорды, а там и ссылка на давно отложенный для просмотра фильм мелькала, и только стоило мне начать просмотр, как меня уже мать звала — читай «настаивала» — сходить к подругам, похвастать мной, откуда я тактично сбегал, чтобы побродить по улицам родного города, провести немного времени со старыми знакомыми и вернуться домой для того, чтобы уснуть и начать завтра всё заново.       Но я сделал самое главное — рассказал всё отцу и матери в подробностях про Джеймса, Марка и Артиста. На это ушёл целый вечер, полный смущения, неудобных моментов и доверительной открытости — не очень-то удобно говорить родителям с кем ты целуешься и у кого на тебя встаёт, — но, признаюсь, мне стало легче от этого, учитывая, что они поддержали меня и даже не подумали осуждать. Позже, когда мама была в очередной раз на заседании до самого вечера, папа мне сказал, что будет действительно не против, чтобы я встречался с парнем и даже женился на ком-то своего пола в будущем. Это было действительно важно и ошеломляюще, ведь мать светилась, когда я рассказывал, что нашёл кого-то, кто мне действительно нравится и кто ещё наверх защищал меня, что и не нужны были слова, чтобы понять её согласие на мои отношения любого рода, что нельзя было сказать по отцу, когда тот просто сидел с вдумчивым видом, впитывая каждое моё слово и заостряя внимание на некоторых моментах, прося, чтобы я рассказал подробнее.       И вот теперь я приехал назад и неделю практически игнорирую того, с кем твёрдо решил объясниться. Вдруг я что-то не так понял? Нельзя исключать вариант, что то было просто подставой или типа того. Конечно, никому нет нужды вытворять такое, я сам отлично понимаю, но это была чуть ли не единственная маловероятная, но всё же мысль, за которую я мог зацепиться, чтобы у меня оставался шанс и надежда.       За примерно полчаса набежало ещё больше народу, и теперь возле меня стали какие-то два парня, которые толкались всё время, пока смеялись. Из-за уже достаточно большого количества студентов и преподавателей, скопившихся рядом, они с каждой минутой становились всё ближе и ближе, а я начинал всё сильнее волноваться за свою и Артиста одежду, потому что они размахивали руками, держа при этом таявшее мороженое. Мне иногда кажется, что некоторые вещи в этой Вселенной не подчиняются законам физики, химии и природы в целом, потому что я около получаса назад готов был от малейшего удара расколоться, как ледышка, а они мороженое едят, которое ещё при этом умудряется таять. Я, натягивая куртку выше, недовольно бубнил под нос проклятия и мольбы, чтобы всё обошлось и позже мне не пришлось бы краснеть и отчищать чужую вещь, до тех пор, пока один из них не обратил на меня внимание. Он тут же замолчал, чему я сразу не придал значение, как и его дружок. Потом он толкнул второго и кивнул в мою сторону, а я старался делать вид, что не замечаю их действий. Они уставились на меня, я чувствовал и видел боковым зрением, а паника медленно, но уверенно приближалась. Эм… Что я не так сделал?       Мы отстояли так несколько минут, и я не выдержал, решившись повернуться и взглянуть, что они такого интересного во мне увидали. Я надеялся, что это просто плоды моего воображения, подкрепленного раздутой на данный момент самооценкой. Но нет, я повернул голову всего на секунду, которой мне хватило, чтобы увидеть их разинутые рты и шокированные глаза, уставленные точно на меня. Мало будет сказать, что меня тут же напрягла эта ситуация. Я сразу стал проигрывать в голове возможности побега с этого места, случись что. Усиливал моё волнение ещё тот факт, что это, мать вашу, оказались друзья Артиста, а я в его куртке. Они всё ещё не прекращали глазеть на меня, как на восьмое чудо света, а я хотел лишь помощи со стороны, чтобы их отвлекли от такого досконального изучения моей персоны. Я сильнее сжал края куртки и решительно повернулся в их сторону, тщетно стараясь придать себе уверенности, ибо вздрогнул, когда послышались первые звуки фанфар, предшествующих началу торжественного действия. Их же это привело в чувства, и они, переглянувшись, всё с таким же непонимающим(?) видом пошли куда-то совсем в другую сторону.       Это было странно, очень странно, пугающе странно. Я видел, что они как-то отдалились между собой, но что это, блядь, было? Так, ладно, всё кончилось, и это сейчас главное. Сначала выступил с речью поздравления наш декан, рассказав, какие мы молодцы и поддерживаем статус университета, не покидая страницы журналов, начиная публиковаться ещё с первых курсов, участвуя и побеждая в конкурсах и блаблабла. Дальше шёл ну очень скучный концерт, который мне и слушать не хотелось из-за отстойного качества исполнения. Действительно хорошие номера перемешали с непонятно чем, серьёзно. Ладно бы они брали что попроще, так взялись же за сложные композиции и песни, которые еле-еле смог бы сыграть даже я — я уже на этом деле собаку съел — и чуть вытягивали солисты. Неужели они не могли подойти к администрации и объяснить, что им это не по силам? Ай, ну к чёрту.       Всё остальное время я провёл в телефоне, слушая через один наушник музыку и просматривая обновления у друзей в Facebook и расписания концертов моих любимых групп. Оторваться от этого меня заставил лишь голос, который я уже не спутаю ни с чьим другим и который более, чем прекрасно выполнял свою роль на фоне отвратной игры аккомпанемента. Артист, исполняя самую важную часть этого вечера, то есть завершение, которым являлся гимн, сам кривился на сцене, практически бесполезно стараясь вытянуть этот номер вокалом. Я не мог этого стерпеть, поэтому ушёл к самому краю ограды, облокотившись о неё и закрыв ладонями уши.       Я не могу сказать точно, сколько это длилось, но уже затихла музыка — Аллилуйя! — и это означает, что скоро должны дать салют. Это же и означат, что прошло почти два часа, как планировалось, а значит сейчас около восьми вечера. Мне невообразимо тепло, чему я рад, но как же сам Артист, ведь ветер не особо-то и отступил? Как бы мне не хотелось греться дальше, но это его вещь, во-первых, и он, скорее всего, сейчас в одной рубашке, выдающейся обычно для выступлений, из-за чего ему холодно, во-вторых. Я просто не имею права просто так отобрать у него вещь. Пусть я и окоченею, но не позволю ему угробить своё здоровье. И в этот же момент я ощущаю руки на своих плечах. Мне даже не нужно напрягаться, чтобы понять, кто стоит за моей спиной. Я разворачиваюсь к Артисту, тем самым скидывая его руки.       — Привет, — он как-то глупо улыбается, а я ничего не отвечаю, лишь стаскиваю его куртку со своих плеч и… — Что ты..? — протягиваю ему. — О, нет, ты не должен этого делать, — да кто бы тебя спрашивал? Натягиваю ему на плечи одежду, конечно, не без усилий, так как это чудо постоянно чертыхалось, убеждая, что мне нужнее. Что ж ты сопротивляешься, если я уже чувствую холод твоих пальцев, когда ты стараешься оттолкнуть мои руки? — Ну ты посмотри, какой холодина! Ты не можешь так просто стоять! — А ты можешь? скрещиваю руки на груди, становясь в позу, и ощущаю первую дрожь, раздающуюся где-то в районе солнечного сплетения. Дьявол. — Пожалуйста, — моё сердце вздрагивает и тут же оттаивает от вида провинившегося ребёнка, осознающего свою ошибку. Он говорит это крайне тихо, смотря уже на свои пальцы, сцепленные в замок. — Я действительно не хочу, чтобы тебе было холодно, — я будто чувствую, что ему уже противна эта куртка, судя по тому, как он ёрзает, сжимая плечи, и во мне просыпается совесть при виде его, такого раскаивающегося и отчаянного. Но за что? За то, что по праву ему принадлежит?       Отбросив все предрассудки в дальний ящик, я проскальзываю руками по его бокам, подаваясь вперёд, и обнимаю его, после чего слышу тихое аханье. Упс, кажется, я погорячился. Через секунду он усмехается и кладёт свои запястья мне на пояс, и я успокаиваюсь, позволяя себе утонуть в пучине нежности его поглаживаний спины.       — Видишь, мне тепло, — счастливо улыбаюсь, забыв где мы и почему, потому что — чёрт! чёрт! чёрт! — это же Артист и я его обнимаю. Он снова целует меня в висок, пока я продолжаю плавиться в его руках, чуть дыша, чтобы не спугнуть этот мираж. Я придвигаюсь чуть ближе, потому что это, скорее всего, мой последний шанс вот так к нему прикоснуться. Эта мысль действует на меня не хуже того самого ледяного ветра, и я распахиваю глаза, пребывая в состоянии, схожем со страхом. И что я вижу? Эти же два парня, что смотрели на меня в начале вечера, снова разули глаза. Ну вот, теперь у Артиста могут быть проблемы. — Там твои друзья, — я опираюсь о его плечи и отодвигаюсь, стараясь отлипнуть поскорее. Он хмурится и оборачивается на мгновение назад.       — Они мне не друзья, — Артист обвивает руки вокруг моей талии и кладёт подбородок на плечо ничего не понимающего меня.       — Ты… — я снова отклеиваюсь, чтобы посмотреть на него, а он в свою очередь расстроено хмурится, глядя куда-то вбок. Гадство, я же совсем не хотел его обидеть или давить на больное. Что придумать?! — … слышал, как ужасно и по-дилетантски играл парень, с которым ты выступал? — буквально прислоняюсь к нему обратно всем телом, уже смелее, складывая руки у него на спине, а он возвращает голову в прежнее положение. И в этот момент мы оба выдыхаем, как-то легко, невесомо и непривычно глубоко, опуская грудную клетку, будто только это действие и нужно было нам для облегчения. Всё кажется таким правильным и гармоничным, что и слова произносить не хочется.       — Я думал, ты не смотрел, — эй, ну как же так.       Не даёт мне ответить звук взрыва, резко ударивший по барабанным перепонкам. Мы оба вздрогнули, но я даже и не подумаю повернуться, чтобы посмотреть. И дело даже не в том, что я не на самом деле люблю фейерверки и не вижу в них смысла, не нахожу восторга, а в тёплом теле, греющим меня не хуже уютного пледа.       — Ты знаешь, — он меня слегка укачивает, от чего ещё сильнее хочется в тёплую постель и спать, — я, наверное, пожалею, что скажу это, — его сердце ужасно быстро бьётся, из-за чего я начинаю волноваться за его здоровье, — но ты мне нравишься, — он выдыхает это мне в волосы. — Очень нравишься.       — Я… О Господи Иисусе, — что обычно люди делают, когда им признаются во взаимной симпатии? Это было — было ли? — со мной так давно, что я и не помню, поэтому мой организм решат сам за себя, пока мозг старается придумать что-нибудь получше молитв и проклятий.       Артисту приходится сильнее сдавить мою талию и немного отклониться назад, чтобы я не упал, так как я совсем не чувствую ног и начинаю полностью поддаваться силе тяжести. Я не контролирую своё дыхание, но, думаю, оно больше похоже на приступ астмы. Вся кожа, а особенно ладони, начинает зудеть, колоться и чесаться из-за напряжения нервов и появляется ощущение, будто сейчас слезет эпителий. Внутри всё щекочется и грудная клетка сладко сжимается, передавая давление в горло, и теперь, после принятия мозгом сути его слов, у меня широкая до безумия улыбка, и даже хочется сделать себе больно, чтобы хоть немного сбавить обороты счастья, чтобы не разорвало от внутренних эмоций. Я начинаю буквально вдавливать его в себя, так как не знаю, куда себя лучше деть. Хочется всем рассказать и то же время никому не говорить, потому что «только моё». Моя личная вселенная распахнулась до невероятных размеров, открывая мне все тайны мира, следом сжимаясь до одного человека, которого я так отчаянно сейчас обнимаю и которому в который раз шепчу «ты мне тоже», как заведённый.       Я счастлив? Я очень счастлив.       Не дожидаясь объявления окончания праздника, мы нашли лазейку и ускользнули оттуда, чтобы побыть только в нашем маленьком зарождающемся мирке. Мы успели поесть мороженого в ночном кафе, напугать людей на улицах своим видом, потому что мы почти посреди ночи шли только в майках, так как он отказался идти в куртке один, пока я буду мёрзнуть — собственно, как это сделал и я, из-за чего мы чуть не подрались и не поукутывали друг друга в ткань, — и повязал её себе на пояс. Он рассказал, что из-за меня он поссорился с друзьями. Мне стало и приятно, и противно от себя одновременно. А если бы мы не начали встречаться? А сейчас начали вообще? Нет? Он отшутился, что этим выявил ненастоящих товарищей, которые, возможно, могли бы его и подставить в будущем или ещё чего. Также выяснилось, что это он присылал мне те милые подарки в виде сладостей, подговаривая знакомого на эту авантюру. В тот момент я чувствовал себя девочкой, за которой ухаживал самый классный парень в школе из старших классов.       Когда же настало время прощаться, мы получили наш первый поцелуй как пары, неуверенный и чарующий, мимолётный и нежный до замирания сердца, совершённый под луной и потухшим фонарём на прощание символом завершения вечера, как в старых фильмах, и от того ещё более сладкий и желаемый. И был только один момент, про который я совсем забыл. Я не спросил его имени.