Can we do without names?

      Наши отношения развивались медленно. Нет, на самом деле размеренно и поэтапно, как течёт густой мёд по ложке. Артист в начале вёл себя робко, застенчиво и несмело, но в то же время чувствовался его внутренний стержень. Он обращался со мной, будто бы это его первые отношения и симпатия в жизни, что меня притягивало только сильнее, вызывало детский восторг и тёплую, обдающую жаром волну внутри. Если честно, всё было сказочно. Мы абсолютно не торопились даже с поцелуями, будто у нас впереди ещё вечность, за которую успеем вкусить друг друга. И следующий раз, когда я позволил себе коснуться его губ, был только через месяц после того призового пряника под фонарём.       На первом свидании, которое состоялось совершенно случайно (мы просто встретились вечером в ванной, ну и решили сходить развеяться), я узнал его имя. И очень пожалел, что не сделал этого раньше. Джерард… Я смаковал его на кончике языка после весь вечер и всю ночь, стараясь распробовать все вкусы и все чувства, что пробуждались во мне. В первый раз я вообще закрыл глаза и почему-то глубоко вздохнул, не скрывая удовольствия. Такое певучее и… родное? Для меня на самом деле оно звучало как нечто невероятно гармоничное. Он просил меня сокращать его имя до «Джи», основывая это тем, что так делают близкие ему люди, однако я не любил этого. Трудно поверить, но я в полной мере наслаждался его именем. Когда я обращался к нему, то обычно или растягивал гласные, или в целом тянул слово, как ириску, или говорил быстро, но шепотом, чтобы оно осталось чуть ли не только у меня на слуху и губах. Наверное, имя можно добавить как ещё один пункт в очень и очень большой перечень причин, почему он мне нравится. Я даже хотел сделать татуировку с его именем, но он не позволил, правда, толком так и не объяснив причину.       А наше первое признание в любви — именно не в симпатии, а в более сильных чувствах — произошло совершенно сумбурно и спонтанно, при слишком угнетающих и неподходящих обстоятельствах.       В тот день мы с Джерардом решили отправиться к его родителям, чтобы сообщить новость: их сын уже достаточное для официального представления семье время — нам было почти полтора годика — встречается с парнем. Вся ситуация изначально была ужасно неловкой. Сперва родители думали, что я просто друг их сына, а мы всё никак не решались раскрыть правду, так как не хотелось говорить прямо в лоб. Его мать, Донна, постоянно пела дифирамбы разным девушкам, дочерям её знакомых и подруг, рассказывала, как прекрасно иметь семью и детей, не совсем тонко намекая на все эти причуды жизни и Артисту. Я понятия не имею, почему же она решила поговорить об этом при мне, как бы чужом человеке, в присутствии которого обычно такие темы не затрагиваются, но вышло то, что вышло. Когда же миссис Уэй начала советовать ему места, в которых стоит чаще появляться, чтобы найти действительно достойную девицу, Джерард не выдержал:       — Мам, хватит мне постоянно говорить про девушек, хорошо? — он облокотился о стол и устало прикрыл ладонью глаза. Я же всё это время не смел и слова вставить не только потому, что не знал, как это сделать, не мог предугадать последующую реакцию, но и по потому, что не имел на это право, ведь я нахожусь в чужом доме. — У меня есть Фрэнк, мам, и мы встречаемся, если ты не заметила, — он поднял наши руки, которые всё это время были сцеплены под столом. Повторюсь, всё было ужасно неловко, но после этого всё стало просто — ужасно.       Его мать поджала губы, сразу же замолчав и то ли от бессилия, то ли от разочарования уронив салфетку на пол; я опустил взгляд на скатерть, отчего-то ощущая себя виновным; Джерард продолжал молча сидеть на месте, прислонив кисть к глазам, но только теперь сложил наши руки на столе, нежно поглаживая большим пальцем выступающие косточки, которые он любил зацеловывать вечерами после очередной отыгранной мною песни, и только Дональд, доселе молчавший отец, нервно поправил газету, встряхнув ею, и строго полупрошептал, не отрывая взгляда от страниц:       — Будем считать, что мы не слышали этих глупостей.       Я почувствовал ещё более сильный стыд за происходящее. Ясно же, что нас не приняли, а пробовать что-то доказать, выходит, бестолку. И так получается, что из-за меня мой возлюбленный сейчас разругается с семьёй. А мог ли я гарантировать, что мы будем с ним навсегда, как обычно клянутся в книгах или фильмах? Конечно же, нет, как бы этого и не хотелось. Да, сейчас мы вместе проходим через это, но кто знает, что может произойти через год, или два, или даже завтра? А родные навсегда. Как видно, я его первый парень или, лучше сказать, первый, кого он представляет родителям. Вдруг этот порыв в нём пройдёт, он на самом деле случайно встретит в супермаркете какую-нибудь миловидную девушку и неожиданно для себя откроет, что обманывался всё это время? Я, было, хотел вынуть свою руку из его. Мне казалось, что после этого всё может как-то разрядиться. Уверен, что наши пальцы сейчас привлекали слишком много внимания. Но Джерард, не разрывая связи, только прижал мою кисть к своей груди тыльной стороной. И я почувствовал, как бьётся его сердце. Он отчаянно нуждается в поддержке, а я здесь, собственно, для этого, так почему же я должен поддаваться давлению со стороны?       — Это не глупости, отец, — обречённо проговорил Артист, — и тем более не пустой звук...       — Милый, может, не стоит? — я наклонился совсем близко, чтобы слышал только он. На самом деле очень страшно вот так потерять близких людей. Мне кажется, с него достаточно уже лишения практически всех друзей из-за меня.       — Не так близко, молодой человек, — теперь старший Уэй строго смотрел в нашу сторону, направив газету точно на меня, будто держал под прицелом. Скорее всего, он бы не был прочь, на самом деле окажись в его руках сейчас пистолет. Я снова отпустил взгляд на голубые цветочки, вышитые на скатерти, медленно откидываясь обратно.       — Мистер Уэй, пожалуйста, послушайте… — я не хотел терпеть тяжёлое дыхание Джерарда, мне нужно было хотя бы попытаться заступиться. Но что я должен сейчас сказать? Какие аргументы смогут их переубедить? Очевидно, что простого «мы любим друг друга» недостаточно, да и как-то о любви у нас между собой речь ещё не заходила. Искать аргументы в пользу наших отношений? Это так же бессмысленно, как и искать их же, заступаясь за обычные пары. Почему же именно парень с девушкой, а не парень с парнем, как в нашем случае? Да и какая вообще к черту разница?       — Да-да, я Вас слушаю? — не без тени издевательства поинтересовался Дональд. А я продолжал молчать, готовый сию секунду расплакаться от безысходности.       — А вы не подумали, что всё, что мне нужно, содержится в нём? — Джерард нетерпеливо поднялся с места, и через некоторое время я повторил за ним. — У меня нет абсолютно никакого желания выслушивать ваши претензии и придуманный перечень причин против, — он с укором и даже вызовом по очереди посмотрел сначала на удивлённую мать, а после на закипающего отца. — Я с ним счастлив, и этого достаточно, чтобы вы хотя бы попытались стать на мою сторону, на нашу сторону, а не быть, как все остальные. Это парень, которого я люблю и на котором, может, собираюсь жениться когда-нибудь, и что с того, почему бы не поддержать?! — он смотрел, то на мать, то на отца, ожидая хоть каких-то слов. Они в ответ только хлопали глазами, не ожидая такой позиции сына, а я застыл на месте, думая, что у меня начались внезапно проблемы с лёгкими. Они, кажется, отказали.       — Ты… Ты что? — я подал голос только после того, как мы наскоро обулись и покинули дом под вопли и угрозы глав семейства Уэй. — Это правда, что ты сказал?..       — Чёрт, прости, — он ударил себя пол лбу, — ты не должен был узнать об этом таким образом.       — Ничего страшного, — я тут же прильнул к нему ближе, заводя наши всё ещё переплетённые руки себе за спину, и улыбнулся, слегка рдея. — Какая разница, когда и каким образом, если взаимно, да? Тем более это выглядело убедительно, знаешь, — я тихонечко засмеялся, и он следом за мной, кладя руку мне на плечо.       Это было легко. На самом деле было ощущение, будто монолит недосказанности упал с плеч. Возможно, этого нам и не хватало обоим, чтобы быть уверенными в продолжении наших отношений, их дальнейшем развитии или что-то в этом роде. Сомневался ли я, что это больше, чем симпатия или влюблённость? Может, если только первые пару секунд, пока мои мысли приходили в норму, располагаясь по своим местам после землетрясения, вызванного такой взбучкой и нервным напряжением.       Тогда была весна, и мы уже оканчивали университет, а это означало, что Джерарду в любом случае понадобится поговорить с родителями, так как минимум в жилье он нуждается. Нет, я, конечно же, предложил ему жить со мной, даже если придётся делить с ним комнату в родительском доме, но я взял с него обещание, что он обязательно разъяснит ситуацию со своими матерью и отцом. Я даже высказался, что согласен прекратить отношения и всяческое общение, если потребуется, лишь бы он принял верное решение, всё точно взвесив, потому что — действительно — семью после такого будет практически невозможно вернуть. Через неделю я его выпроводил из общежития, чтобы как можно раньше решить этот вопрос, ведь ни я, ни он не могли существовать нормально, пока мы не получим конкретный ответ. Он вернулся не в самом лучшем расположении духа с двумя сумками наперевес, молча сгрёб меня в охапку (я на кухне готовил ему оладьи) и уволок в комнату, где бросил свои вещи у входа и тяжело дышал в мне волосы, обнимая посреди помещения так тесно, будто здесь и сейчас хотел стать единым целым со мной.       Я позволил себе спросить о произошедшем только один раз. Джерард стал часто оставаться у меня на ночь, но только из-за надоедливого соседа и по совместительству бывшего друга, что постоянно донимал Артиста своими издевательскими расспросами о нашей личной жизни. Мы тихо отужинали и уже улеглись спать, тесно прижавшись друг к другу из-за узости кровати и ширины наших чувств. Меня съедало любопытство, но я еле решился спросить. Через два вздоха и принятие решения, он повернулся лицом ко мне, доверчиво и с грустью вглядываясь в мои глаза.       — Мне было страшно, они говорили пугающие слова, давали много ужасных обещаний, пока я собирал вещи после получасовой лекции о вреде таких отношений, но я не поддался. Никто, даже старший брат не захотел меня выслушать. Они сказали, что это гормональный сбой и что меня срочно нужно лечить. Но, знаешь, Фрэнк, я совершенно не хочу этого делать, потому что если я перестану чувствовать это давление в твоём присутствии вот здесь, — он прислонил мою руку к своему рвущемуся наружу сердцу, — если мне разонравится наблюдать за тобой и слушать тебя, если мне расхочется видеть тебя каждый день и касаться твоей кожи, то мне уже не нужно будет абсолютно ничего, я уверен.       Эти слова были и горькими, и сладкими одновременно. Так же больно было услышанное, как и осознание произошедшей трагедии — буквально развал семьи, отказ от одного из детей, — и так же трогательно, как и последующие поцелуи и объятия, признания и касания.       После получения дипломов и бланков со списком адресов журналов, фирм, газет и прочего, подходящего нам по способностям, мы отправились к моим родителям, чтобы пожить у них некоторое время, ведь денег у нас не было, чтобы сразу позволить себе снять квартиру или хотя бы комнату. Это решение не обошлось без проблем и уговоров, потому что мой благоверный думал, что будет только мешать и стеснит наш быт. Но как, и на кого, и где я должен был его оставить? Совесть бы меня сгрызла в первые пару минут дороги. Они приняли нас радушно, так как я предупреждал их, что приеду не один. Джерард удачно прошёл через знакомство с мамой и отцом, правда, мне приходилось часто спасать его от назойливых расспросов, густо краснея и затыкая ему уши, стоило маме начать: «Мальчики, а вы уже?..».       Уэя, как только мы очутились у меня дома, смутила и удивила обстановка. Он и подозревать не мог, что я из вполне обеспеченной семьи. Он рассматривал первый этаж моего дома около двух часов, подолгу задерживаясь на некоторых незначительных вещах, которые для меня были обыденными и привычными. Его расположили в гостевой комнате, но это не мешало нам начать пробираться друг к другу посреди ночи. Я очень удивился, когда узнал, что у нас, оказывается, горит свет в прихожей на первом этаже по ночам, как раз удачно освещая часть прохода, помогая мне или Артисту не удариться о что-нибудь и не наделать шума. Позже мама проболталась, что в первую же ночь узнала о наших похождениях, застав мою пустую, охладевшую за ночь кровать на следующее утро. Мне до сих пор не известно, заходила ли она к нам с Джерардом, потому что было вполне логично предположить, что я вышел, например, в ванную или на кухню.       Во время нескольких вылазок обратно в Нью-Йорк, где проходило наше обучение и где располагались все те здания с открытыми дверьми для нас, мы вместе обошли абсолютно все понравившиеся нам предложения и выслушали условия работы, заинтересованность в нашем труде. Мы решили, что не будем устраиваться в одну фирму — хотя многое у нас совпадало — и оставим трудовые будни пресными, не приправленными нашими отношениями. Естественно, находись мы где-то рядом друг с другом, наши головы были бы забиты совсем не тем, чем следовало. И это же могло дать нам время немного отдохнуть от бесконечных нежностей-слащавостей и конкретно соскучиться, чтобы после даже на шаг не отходить от любимого весь оставшийся вечер.       В конечном счёте я устроился в газету с небольшим тиражом, а Джерард — официантом в кафе на неполный рабочий день, но так, чтобы мы могли проводить обеденное время вместе. Так вышло, что абсолютно все уготовленные для него должности либо требовали слишком много и сразу, либо были неудобны для транспортировки, либо соседний стол занимала противная особа со слишком кричащим о её намерении соблазнить хоть кого-то вырезом и скрипучим голосом.       Да, было странно и малость пугающе, что четыре года его жизни прошли практически впустую, но я поддержал его в этом решении, да и нас это не слишком стесняло в финансовом плане, и поэтому уже через пару недель мы перебрались — не без помощи моих родных — в большой город, а к осени смогли оплачивать жильё самостоятельно. Мы поселись в тесной однокомнатной квартире, но грех было жаловаться. Всё же это было наше личное, отдельное место обитания, а тесные проходы только добавляли шарма и игривости в наши отношения.       Изначально мы планировали переезжать с места на место, чтобы постепенно оказаться как можно ближе к работе, но наши головы посетила прекрасная идея просто накопить денег и купить после стопроцентно наше гнёздышко. Это было ответственным шагом, ведь просто так разъехаться после — тьфу, тьфу, тьфу — разрыва будет не так просто, а для деления жилплощади мы, возможно, будем морально истощены. Общая квартира означала новый этап нашей жизни.       Так и протекали наши дни, и через два года мы смогли наскрести достаточное количество денег для переезда в полностью пустую, без мебели, отдающую эхом от стен просторную квартиру. Не обошлось, конечно же, и без тёмных времён в этот период.       Иногда нам приходилось туже затягивать пояса, так как Нью-Йорк — достаточно дорогой город. Мой аванс зависел от настроения начальника, как мне кажется. Я был новым, ещё непроверенным годами сотрудником, поэтому и посадили меня на обычное редактирование текстов. Иногда платили за работу с задержками и откуда-то взявшейся комиссией, из-за чего выходило почти что в разы меньше положенного. Иногда могли попадаться достаточно крупные заказы на статьи или интервью, и мне изредка перепадало удостоиться чести их выполнить, но чаще моя работа не отличалась от работы учителя английского языка, потому что ничего больше исправления ошибок в тексте мне обычно не представлялось возможности увидеть. Джерарду же часто не выплачивали зарплату, вычитая приличные суммы за разные празднования, подарки ко Дням рождения, разбитые чашки — на новую посуду скидывались все вместе, а не только провинившийся. Но, несмотря на всё это, мы находили небольшие подработки, вроде тайной помощи жениху в написании свадебной клятвы, красивой речи для выступления солидному человеку или типа того, и откладывали сбережения на счёт в банке.       Не обходилось и без ссор, как мелких, даже более шуточных, так и крупных, иногда даже ставящих наши взаимоотношения на грань разрыва, но какие пары обходятся без этого, ведь так? Мы, как двое взрослых мужчин, просто садились за стол на кухне, подальше убирая чашки и тарелки, и оговаривали все вопросы произошедшего, терпеливо выслушивая объяснения и извинения и трезво оценивая ситуацию. До избиения у нас не доходило, максимум — звонкая полноправно заслуженная пощёчина. Как-то при первых наших разногласиях Джерард сказал: «Вот подумай сейчас внимательно, взгляни со стороны: стоит ли этот пустяк того, чтобы нам расставаться?» И действительно! Смешанные по неосторожности краски того не стоят, забытый, позже украденный неизвестным ноутбук того не стоит, случайно выброшенные сборники стихов и коллекционные диски и винилы, пылившиеся до этого в коробке, тем более не имеют значения, если я не хочу потерять Артиста. Это всё приходящее. А он? Он… навсегда? Уж очень этого хотелось бы.       Наша первая близость произошла почти после года после начала отношений. Это было ошеломляюще, ведь даже с Марком мы обходились хотя бы руками друг друга всё то время, что встречались, а здесь даже намёков не было на домогательство любого рода. Я видел и, что немаловажно, чувствовал, как он мучается, всё чаще и чаще просыпаясь утром в щекотливом положении, упирающемся мне в ягодицы, скорее убегая в ванную, не разрешая себе заходить дальше жарких поцелуев и тесных объятий. Собственно, в этом не отличался и я, следуя его примеру в уборной. Но сколько это должно было длиться? Видимо, года мне было достаточно, чтобы убедиться в искренности его чувств, ощутить его заботу, терпение и понимание в этом плане, что в один вечер я не выдержал, прижав его к стене. Доходчиво объяснив, что от него требуется, я бесцеремонно утащил его на кровать, срывая одежду с обоих, выворачивая своё сознание, кишащее грязными мыслишками, наружу словами. Он же, захлёбываясь воздухом, из последних сил ворочая языком, предлагал принимать, если мне действительно страшно побывать снизу, но сделать что-то не так я, наверное, боялся ещё сильнее, и поэтому решился отдаться в его умелые(?) руки.       Не сказать, что в первый раз всё было комфортно и безболезненно, но затем, сосредоточившись на более приятных ощущениях, а не на плохом, я осознал, что не так всё ужасно, как мне представлялось, а даже слишком хорошо, чтобы отказываться повторить. И после, "наловчившись", мы вытворяли друг с другом такие вещи и так долго, что, кажется, краснели от смущения стены. Мне откровенно нравилось стонать ему на ухо и звать по имени, растягивая своё же удовольствие, в такт его движениям, ощущать еле проступающую саднящую боль и дискомфорт на следующее утро и получать извиняющиеся поцелуи, задыхаясь, находить силы пройтись по всему запасу нецензурных слов, тем самым раззадоривая и распаляя его, подталкивая к более решительным, резким и уверенным действиям.       Сейчас же я в сотый — сто первый? — раз пробегаюсь взглядом по нотам, выученным ещё пару дней назад, заостряя внимание на более трудных для меня моментах. Я просто случайно наткнулся на эту песню, где была пометка какой-то девочки «сильно нравится, обожаю, красиво». Не сказать, что я падок на такие описания и сразу начинаю переслушивать, что там нравится уж очень, видно, впечатлительным, но все мысли вмиг улетучились, стоило мне вдуматься в текст. Мысль, зародившаяся мгновенно, обожгла разум, на протяжении суток мучая меня сомнениями. Но я отлично себя знал. Если мне в голову пришло предположение по какому угодно вопросу, лучше просто поддаться, потому что в конечном счёте так и будет сделано. И вот через пару часов я переписывал в старую нотную тетрадь новую песню, заодно надписывая и чуточку изменяя текст.       Мы с Джерардом часто устраивали концерты только для нас двоих. В этом была львиная доля романтики. Я играл ему песни, хорошо известные и знакомые нам обоим, а он пел только для меня, и таким образом мы поддерживали общение, доказывали, что значим в жизнях друг друга. Почему-то я никогда не брался даже подпевать ему. Возможно, была виновата моя неуверенность и нежелание всё испортить своим непопаданием в ноты, что так отлично получалось у него. А в общем, это даже значения не имеет, потому что устраивало нас обоих.       Из глубины нашей уютной полупустой квартиры, находясь в спальне, содержащей только кровать, светильник на полу, стоящий перед множеством альбомных листов, и тумбочку, я услышал, как открывается наша тяжёлая дверь.       — Джерард! Иди сюда, — вскакивая, в волнении пряча помятые листки под матрас, проверяя и поправляя подушки, позвал его я.       — Что-то случилось, Фрэнк? — через пять минут в комнату проскользнул Уэй, обеспокоенно хлопая глазами, всё ещё источая свежесть улицы, где он только что побывал.       — Присядь, — я в неловкости махнул рукой на кровать, прокручивая в голове небольшой сценарий этого вечера. Он проследовал указанию, покорно садясь практически у изголовья. Опасно. — Сейчас-сейчас, — я приложил усилия, чтобы скрыть дрожь в руках, схватил гитару, стоящую с другой стороны тумбы относительно постели. — Я тут разучил новую песню, послушаешь? — я застыл, положив руку на гриф, и смотрел на него, ожидая одобрения. Он кивнул, по-родному улыбнувшись, и я глубоко вздохнул. Случайно зацепив включенный светильник так, что он повернулся на стену, делая освещение более тусклым, расползающимся по стене, я решил ничего не поправлять, так как, наверное, сейчас мне было бы проще выбросить его к чертям, чем поставить снова на прежнее место.       Я присел возле него, подогнув ногу для удобства, и поправил инструмент. Так, соберись, всё должно пройти лучшим образом. Я почувствовал, как дрожат не только мои похолодевшие пальцы, но и как что-то трепещет внутри, отдаваясь тяжестью и в живот. Немного успокаивая нервную систему, я вздохнул два раза.       Пора. Slipknot — Vermillion Pt. 2       Я задел струны новым железным медиатором, купленным специально для большей яркости звука, извлекая мелодию по большей части из глубины души, чем из инструмента. Моё внимание обратилось на парня, молодого мужчину напротив, и это позволило мне почувствовать прилив уверенности. Он же удивлённо вскинул брови, не узнавая мотив. Как только он открыл рот, чтобы сказать, что понятия не имеет, что и как стоит петь, его перебил я первыми строками, из-за чего поразил его ещё сильнее, ведь я никогда не пел перед ним. До сегодняшнего вечера. Это было отрепетировано мной уже много раз, но голос — предатель — ни разу до этого не дрожал. Этот недостаток, благо, не было слышно, так как я практически шептал слова в силу своего тембра. Теперь он смотрел точно на меня, впитывая смысл спетого, а я старался смотреть только на свои руки, чтобы не сбиться в самый ответственный момент. Через какое-то время Джерард сел ко мне боком, закрыл глаза и слегка улыбался.       Так и прошло всё моё недовыступление. Когда же подошёл черёд последних аккордов, он, почувствовав завершение, снова обратил взор на меня. В его горящих счастьем глазах стояли еле проступившие слёзы. Я быстро отложил гитару, аккуратно беря его руки в свои и наклоняясь ближе, чтобы украсть первый поцелуй за сегодняшний вечер. Немного неподрассчитав, мы, самозабвенно целуясь, упали на кровать, и он оказался снизу. Ну, или рассчитав. Я тут же придавил его запястья к матрацу, скользнув правой рукой по ткани под подушку, прячась лицом в его волосах.       — Джерард, ты будешь моим? — прошептал я ему на ушко, медленно натягивая аккуратное, заранее припасённое колечко на безымянный палец возлюбленного. Изначально мне хотелось сделать это — спеть в том числе — публично, кричать чуть ли не на всю Вселенную, но зачем мне толпы, когда весь мой Мир — Он.       Джерард вмиг посерьёзнел, чуть ли не с испугом — надеюсь, мне просто показалось, просто показалось — поглядывая сначала на руку, а после на меня. Практически столкнув меня, он, нахмуренный, выбежал в коридор, откуда послышалась возня. Я обессиленно опустился на кровать, стараясь вдохнуть глубже запах его подушки, может, в последний раз, борясь с липким и противным чувством, по ощущениям в животе похожим, будто заживо вынимают внутренности. Через полминуты он втащил сумки с нашими вещами, которые мы даже не пытались разбирать, потому что некуда было, и стал выкладывать некоторую одежду на постель.       Неужели это конец?       Есть ли смысл его останавливать? Что ему стоит сказать, чтобы оправдаться после предложения стать мужем? Как прежде отношений уже не выйдет, потому что на нашем счету уже будет неудачная попытка, осадком отдающаяся каждый раз, стоило бы нам увидеть женатую пару, пройти мимо ЗАГСа и прочее.       Он подскакивает на месте, подлетая к кровати, разворачивает меня за плечо лицом к себе, отбрасывает что-то на тумбочку, и после слышится глухой удар о пол.       — Конечно буду, — он быстро одевает мне на безымянный палец… кольцо?! — Буду… Буду. Буду! — я ошарашено смотрю вперёд, сквозь него, ощущая приятный холод на пальчике, а он берёт моё лицо в свои руки, многократно и кратко целуя в губы. — Только твоим, Фрэнки, только твоим…       — Сволочь ты, Уэй, — откидываюсь назад, за предплечья притягивая и его за собой. — Ты хоть можешь себе представить, как напугал меня?       — А ты можешь себе представить, что я сейчас чуть говорю, парализованный счастьем? — он укладывается совсем рядом, начиная рассматривать маленькую гравировку «to my artist ♡» на поверхности украшения. — Ты должен спеть мне ещё раз, — пробубнел он куда-то под кровать, нагибаясь всё ниже и ниже к полу, пытаясь рассмотреть что-то ещё в слабом освещении светильника, всё так же отвёрнутого к стене. — Это же сердечко, да? — он обернулся ко мне, выпрямившись, указывая пальцем на колечко и по-детски заинтересованно спрашивая.