Дагор Дагорат

Он уже забыл, с чего все началось. Война Гнева, падение Ангбанда… Лишение Хозяина… Свобода… Он уже забыл о невероятно синем небе без единого облачка, простирающемся над разрушенной крепостью. Забыл о страхе перед мощью объединенного войска людей, эльфов и... валар. Он всегда считал их слишком ленивыми, слишком безразличными к бедам Арды. Минула не одна сотня лет с тех пор, когда Моргот пришел в Арду и развратил ее. Что за все это время сделали валар? Ни-че-го. Саурон категорически не понимал, как им вообще можно поклоняться, и как их можно.... любить? Это все равно, что поклоняться воздуху вокруг тебя - вроде бы, ты знаешь о его существовании, но не пощупать, ни обнять. И уж тем более не стоит ждать помощи от воздуха. Но именно в тот час он осознал, как ничтожны все те силы, что ему и Хозяину удалось собрать. Войска смели бесчисленных орков, как море сметает песчинки с пляжа. Великие драконы пали, сбитые с неба меткими стрелками, сброшенные в рвы. Он понимал, что это — конец. Но не хотел верить до последнего. Он искал своего хозяина — единственного, кто мог противостоять этой мощи, единственного, кто мог защитить и охранить от гнева этой войны, от праведного света. И нашел. Закованным в цепи, в ошейник, сделанный из его же короны. Павшего, униженного и разбитого. Саурон не помнит, как в праведном ужасе опускался пред презренным герольдом на колени, как каялся в грехах, как смиренно просил прощения. Не помнит жалостливого взгляда отвратно голубых глаз, не помнит мягкого утешающего голоса и руки на плече. Не помнит, как провожал стеклянным взглядом сгорбленную фигуру того единственного, кто понял, кто принял, кто научил. Не-пом-нит. И не помнит того, как впервые отрекся от Моргота. Там же, на развалинах Ангбанда, на еще неостывшей от горячей крови и пламени балрогов земле. Не помнит, как испугался предложения вернуться в Валинор, предстать пред грозными валар, подобно господину, и провести остаток долгих нескончаемых дней в рабстве и презрении. Не помнит и того, как пронеслась в грязной от сажи и пыли голове, омытой эльфийской кровью, самая темная из его мыслей. Как щелкнуло в глубине сознания, заставляя мир окрасится в совсем иные, ранее не изведанные краски. Свобода. Нет больше вечно недовольного Мелькора, с его глупыми, необдуманными приказами и жаждой к бездумному бессмысленному разрушению. Уйдут и валар... Нет! Он скроется от них! Затаится в самой темной яме, соберет силы и встретит их еще большей мощью, чем сейчас! Нет, иначе... Он заставит самих валар навсегда отречься от Арды и отдать ее в его власть! Так думал он, уходя с остывающего поля боя, больше не оборачиваясь к закованной в священные цепи фигуре. Больше не оборачиваясь в прошлое. Теперь он — темный владыка Арды. Нет никого выше над ним. Нет никого, кто мог бы оспорить сей факт. Не помнит... Или помнит слишком хорошо? Пожалуй, он боялся возвращения Моргота. Это означало бы конец его свободе, конец его правлению и наказание за предательство. Предательство, о котором он запретил себе думать. Он ведь всего-лишь... заменил мастера до возвращения? Поначалу было трудно. Саурон чувствовал себя виноватым, Саурон чувствовал себя беззащитным — больше некому прикрыть его спину. Но все решает случай. Он называл его «Мой Мелькор». Ар-Фаразон, явившийся к окраинам его владений, нещадно разбивавший еще слабое и малочисленное орочье войско без особых потерь, раздражал майа. Несносный смертный, считающий себя настолько сильным, что может бросать вызов самому Гортхауру. У майа тогда не было особого выбора — переводить войско на эту зазнавшуюся мелочь было глупой тратой ресурсов, опускаться до личного сражения с каким-то человеком не хотелось. И он решил поиграть. По-началу это было... интригующе. Грубо стянутые за спиной руки, конвой из нескольких воинов и надменный, но чуть осторожный взгляд короля. Он всматривался в карие глаза своего пленника, склонявшего светлую голову в знаке глубокого почтения, изучал обольстительную улыбку тонких бескровных губ, вслушивался в тихий нежный голос, баюкающий на своих волнах ласковым тембром. Ар-Фаразон был человеком в расцвете сил. Высокий, широкоплечий, с темной копной густых волос, убранных частично в косы у лица, чтобы не лезли в глаза. Саурон тогда всматривался в него, искал что-то особенное, но нашел лишь обычного человека. С морщинками вокруг рта и глаз, с темной щетиной, пробивавшейся на темной, покрытой загаром, коже. И холодным взглядом воина. Когда человек впервые возлег с ним, Саурон чувствовал себя противно — до связи со смертным он ранее не опускался. Король был груб, король был эгоистичен, король был... похож. Похож на совсем другого эгоиста, с черными волосами и черными бездонными глазами. Мелькор всегда брал то, что хотел, и считал, что окружающие должны быть благодарны за то, что он не захотел большего. Пока не захотел. Потом, кажется, он начал привыкать. Увлекся. Сложно удержаться от такого прекрасного секса — Фаразон всегда брал его так, словно это был последний раз в его жизни. Сильные мощные движения, жаркие поцелуи-укусы, оставлявшие след на бледной коже, шершавые ладони, оглаживающие самые чувствительные места. И хоть Мелькор никогда не уделял своей жертве такого внимания, никогда не пытался погладить, приласкать, они все равно были похожи. Наверное, тогда он предал Моргота во второй раз. Называть человека «мой Мелькор»... Именно в то время Моринготто стал лишь средством для достижения цели. Средством заставить людей отвернуться от валар и Эру, средством обольщения глупого человека, средством выживания. Саурон ни о чем не жалеет. Не жалеет и тогда, когда снова сталкивается взглядом со светло-серыми глазами Нуменорского Короля. - Ты... - шипит мужчина, крепче перехватывая рукоять меча, покрытого черной кровью, широкой, покрытой мелкими темными волосками, смуглой ладонью. Гортхаур заливисто смеется, запрокидывая голову. В последнее время ему было безумно скучно. Для восстановления армии его участие не требовалось — орки сами собирались под темными знаменами вновь, сами занимались воспроизводством себе подобных, приумножая армию. Жестокий скучал, не зная куда себя деть, от скуки посылая мелкие отряды разузнать чем там занят противник. И кто же ожидал, что ему перепадет такая удача — застать самого Ар-Фаразона. Конечно же, он не смог удержаться и сорвался сам на встречу с такой известной персоной. - Мой Мелькор, разве вы не довольны? - Игриво мурлыкал темный майа, откидывая огненные кудри за спину, крадущейся походкой подбираясь ближе. С королем было не больше нескольких десятков людей, очевидно, он отправлялся на разведку или что-то вроде того. Все они, как один, были обряжены в светлые блестящие на солнце доспехи, скрывающие тело от неприятельского оружия. Латная броня поскрипывала при движениях, звякала друг о друга, наполняя неожиданную лесную тишину звуками. Столпившись в круг, они ощетинились копьями и мечами к врагам, и орки из разведывательного отряда могли лишь издалека рычать на людей. Ар-Фаразон вел их, Ар-Фаразон был в шикарном доспехе с гербом Нуменора на нагруднике, Ар-Фаразон был.... напуган? - Не зови меня так. - Грозно рычал мужчина, потряхивая оружием. Он нисколько не изменился за годы отсутствия — отметил Саурон, ухмыляясь. - А раньше Вам нравилось... Мой король, за что вы сердитесь на меня? Ведь все это время вы были бессмертны, как и хотели! - Игриво восклицал Жестокий, смеясь звонко и высоко, покачивая головой. Глаза с вертикальными зрачками жгли человеческую душу, вытаскивая наружу все воспоминания о жарких ночах, о сладких речах и о предательстве. - Мы были в заточении! Ты обрек нас на это! - Низкий голос с хрипотцой заставляет Жестокого вздрогнуть, улыбнуться уголком и сделать шаг на встречу смертному. - Разве ж я виноват в том, что вы так отвратительно слабы, смертные создания?! - Не слушайте его, мой Господин! - Пробормотал рыцарь, стоящий ближе всех. Он был с опущенным забралом, что несколько огорчило Гортхаура — он предпочел бы видеть его лица. Видеть его глаза. И вырвать их вместе с языком. Однако, действия его часто расходились со словами: - Пожалуй, твой воин прав, Ар-Фаразон. Я подарил тебе твое мнимое бессмертие — и его и заберу. Игры кончились. Орки воющей толпой кинулись на тяжело дышащих от напряжения воинов, накалываясь на копья, втыкая свои кривые зазубренные мечи в слабые места железных коробок — в места соединения лат, в подвижные участки, засаживая по самую рукоять, отрубая рыцарям руки и ноги, расплескивая их кровь по черной земле в округе. Саурон менялся. Черный туман ласкал его тело, окутывая в черную броню, скрывая под собой слишком высокое для человека тело, увеличивая своего носителя в размерах и массе. В стальную перчатку легла тяжелая булава, блиставшая в свете серого, едва пробивающегося сквозь тяжелые облака, солнца черным огнем. Высокие стальные сапоги вминают землю при каждом шаге, оставляя после глубокие огромные следы, трава под ними темнела и начинала гнить, превращаясь в отвратно пахнущую грязь. Гортхаур без труда расшвыривал мелких смертных, отбрасывая легким ударом булавы прочь от себя, ломая несчастным кости сквозь бесполезные доспехи, размазывая по стволам засохших деревьев, как глупых мошек. И смеялся без конца, наблюдая за праведным ужасом застывшего в нескольких метрах поодаль Фаразона. Черный шлем скрывал лицо Саурона, остроконечными шпилями-короной возвышаясь над его головой, но это не мешало темному майа следить за полем боя, не мешало и наслаждаться происходящим. Он медленно, но верно вычеркивал из своей судьбы того, кого когда-то называл «Мой Мелькор». Фаразон умер последним, вынужденный следить за тем, как погибают все его солдаты, как им перерезают глотки жадные до крови и мяса орки, как их разбивает безумный Гортхаур. Умер так же бесславно, как и его солдаты — разбитый стальной черной палицей, размазанный о землю, как жалкий червь. Саурон не жалеет ни о чем. Даже о такой гадкой смерти того, кого когда-то звал «Мой Мелькор». Но только сейчас думает о том, что, возможно, в то время он просто бессознательно искал кого-то, кого можно было бы назвать «Мой Мелькор», чтобы заглушить тоску. Как бы то ни было — Саурон никогда и ни о чем не жалеет.