Дагор Дагорат

Саурон вдыхает глубоко. Жадно. И смотрит перед собой уверенно и гордо. Жалкая кучка орков и прочих темных тварей, что удалось собрать, не идет ни в какие сравнения с настоящей армией, но это уже что-то. Гортхаур был уверен, что с Арды стерли любое упоминание о нем и его Учителе, но тьма Мелькора въелась в эту землю до самой сердцевины, укрывая верных ей от мерзкого света. Саурон плохой правитель, ему все равно кто и что перед ним, главное – чтобы служило делу. Но есть и тот, о ком черная душа тоскует, хоть и весьма поверхностно. Ему будет не хватать Короля-Чародея, славного генерала и мощного воина, убитого так бесславно какой-то людской девкой, чье имя майа никогда не знал и не узнает уже. Он встретит его снова, встретит довольно скоро, но уже не в том качестве и не в том обличье…. Если верить чертовому предсказанию, распахнутся ворота Мандоса, впуская в мир смертных перворожденных и всех, кому была дарованная «честь» поселиться на белых берегах после смерти или в ее преддверии. Великая армия Света, собранная из тысячи достойных воинов. Достойный соперник. Саурон неуверенно разминает плечи нового тела, пока еще несколько хлипкого и не во всем соответствующего духу, но вполне материального и живого. Сила его Хозяина хлещет через край, скопившись за бесконечные века, но Мелькор не был обучен «создавать», потому, как бы забавно это не звучало, подаренное верному ученику тело было несколько… недоработанным. Гортхаур, по мере возможности, укреплял бренную оболочку, исправлял погрешности и доводил до совершенства. Мелькор оставил ему огненные, чуть вьющиеся волосы, которые безумно нравились темному Владыке, напоминая пламя. Кошачьи кроваво-алые глаза с золотистой кромкой были неизменным атрибутом внешности темного майа, исключая лишь те случаи, когда он пытался «сгладить» облик в угоду смертным. Вот только ни хрупкой тонкой кости, ни нежной кожи – все это в беззаботном прошлом, все это бесполезно на Войне. Саурон движется, как кошка, вскользь, мягко ступая, пробуя крепкие мускулы, перекатывающиеся тугими формами под кожей персикового оттенка, скользит темным призраком меж нестройными рядами малочисленных орков, зачем-то всматривается в по-прежнему уродливые лица, ищет что-то в желтых пустых глазницах. Те вздрагивают, скалятся в легком, едва контролируемом страхе, но стоят смирно и не пытаются обернуться к своему будущему полководцу. Где-то за их спинами сотрясаются почти развалившиеся руины какого-то замка, покинутого всеми и всяким, послужившим временным пристанищем для Темных. Идти им все равно больше некуда: ни Дол Гулдура, ни Мордора, ни Ангбанда. Ничего. Массивные камни дрожат, постукивая друг о дружку, осыпается сероватая крошка, Наполняя ночной воздух затхлостью и пылью. Саурон готов поклясться, что земля под его ногами тоже ходит ходуном, но прислушиваться к таким мелочам он не собирался. Ему хватало ощущения силы, волнами накатывающей откуда-то из глубин жалких развалин, исходящей прямиком от Темного Владыки, разгоряченного ощущением долгожданной свободы. Беспокойный Мелькор не может усидеть на месте долго, и Саурон понимает, что скучал по этим коротким глупым спорам и вечным уговорам. Бауглир возникает громадной тенью посреди заброшенного, поросшего бледно-зеленой травой, двора, распугивая несчастных орков. Саурон почти сочувствует этим низменным созданиям – живешь так несколько веков, влачишь жалкое существование в дальних и темных уголках мира, а тут тебе на голову сваливается начальство, и какое! Орки хрипят, бросаются врассыпную, прячутся за каменными столбами и жмутся к лысым кустам, спасаясь от могущественного вала, излучающего всей своей сущностью желание убивать и разрушать. - Саурррррон! – рычит Моргот, так и оставшись чем-то средним между человеком и духом. Величественная фигура едва проступала из плотного черного густого тумана, окружавшего хозяина, укутывающего его в свои объятья – плащ, сглаживая обычно резкие движения. – Оставь этих презренных! Моей силы хватит на несколько армий! – и словно в подтверждение своих слов, Мелькор легким мановением пальцев сносит стоявшую поодаль башню, очевидно, некогда служившей дозорной в этом забытом безымянном замке. - Конечно, хозяин. – Гортхаур сдерживает обреченный вздох, устало трет переносицу и нехотя начинает объяснять все с самого начала. В третий раз. - Однако хотя бы небольшая армия, в качестве подстраховки, не помешает… Вы ведь помните, что нам предстоит битва с объединенными войсками… - Саурон начал загибать тонкие пальцы, пытаясь ничего не забыть: - гномов, эльфов, людей и айнур вместе взятых. Мелькор отмахивается от него, как делал это всегда, но не спорит, позволяя ученику в который раз сделать по-своему. Подходит слишком близко, всматривается в вертикальные зрачки и неожиданно усмехается бескровными тонкими губами: - Как в старые времена, да? Саурон довольно мурлычет, ластится к самой Тьме Мелькора, впитывает ее всем своим существом, стремясь оказаться как можно ближе. Мысль о том, что все как прежде, приятно греет темную душу, и он согласно склоняет голову в ответ на озвученный вопрос. - Однако… - неожиданно строго продолжает Моргот, обрывая сладкую негу своего незадачливого и слишком доверчивого ученика, - ты провинился… - Где? – озадаченно выдает майа, озвучив вопрос прежде, чем успел его обдумать. Откровенно говоря, косяков он мог вспомнить много, благо память вечного духа редко подводила его, но озвучивать свои предположения он не спешил, опасаясь, что случайно просветит Владыку в ненужное. Бауглир коротко раскатисто хохотнул, и его низкий бас отразился мощным эхом от камней, зазвенел в воздухе, казалось, усиливаясь с каждым мигом. - Мой глупый майа забыл своего хозяина, возгордился своей силой и властью, и это меня очень огорчило… - Владыка почти нежен, когда касается окутанными черным туманом кончиками пальцев щеки Гортхаура, с нажимом проводит по мягкой податливой коже. Цепляет за подбородок и вздергивает лицо слуги вверх, заставляя смотреть в свои черные бездонные глаза, отчетливо мерцающие даже в этой расплывчатой форме. Гортхаур облизывает подсохшие в волнении губы, смотрит с легкой опаской и жаждой. Отступает на полшага от черной тени, растягивает губы в льстивой улыбке, почти шутливо склоняется пред своим господином, тихим голосом оправдываясь: - Вы отсутствовали бесконечно долго, мой Тано, я потерял всякую надежду! - Моринготто только усмехается в ответ на жалкие оправдания, не веря ни единому слову своего хитрого ученика. Саурон и не пытается его обманывать, лишь немного играется для приличия. - Так значит, ты не верил, что я вернусь? - Мелькору почти удается захватить скользкого Саурона, сковать своей волей дух и сжать в сильных руках пока еще не окрепшее тело, но майа снова ускользает от него, легкой поступью отскакивая вбок, дразня господина сильнее победной усмешкой и наглым оскалом темных губ. - Вовсе нет, мой Тано! Но я не знал, когда… - в этот раз удрать не выходит, черный туман окутывает высокую фигуру целиком, прячет в темных клубах дыма. Гортхаур удивленно вздыхает, когда легкая завеса вдруг становится невыносимо тяжким грузом, как если бы его обмотали с головы до ног цепями. Туман тихо шелестит, клубясь вокруг растерянного Майрона, лаская его тело сквозь легкий доспех прохладными прикосновениями, с каждой секундой становясь все гуще и темнее. Мир медленно уплывает из-под ног, чернея, обращаясь в пустоту. Последнее, что слышит майа – довольное хрюканье одного из орков, затаившегося неподалеку, предчувствующего интересное зрелище. Мир теряется, гаснет где-то за пределами этого черного тумана, и неожиданно возвращается яркой вспышкой, складываясь в иную композицию. Они в спальне заброшенного замка. Они одни. Моргот более не окружен странным туманом, и выглядит почти как человек. Немного выше, немного крупнее, намного зловеще. Майа делает шажок назад, спотыкается о низкий край полуразвалившейся кровати и падает прямо на проеденное молью покрывало, поднимая в воздух столб пыли. Легкие режет непривычной затхлостью воздуха, Саурон задыхается и кашляет, прикрыв рот ладонью, прикрыв глаза, а потому не замечая склонившегося над ним мрачной тенью Мелькора. - Какой же ты все-таки нежный,– насмешливо шепчет Моргот, усмехаясь, поглаживая кудри незадачливого майа, легким движением пальцев расстегивая застежки легкого чешуйчатого доспеха, без труда вытаскивая ремни из пряжек. Саурон замирает, как зверек перед охотником, отстраненно наблюдает за тем, как испаряется одежда самого Тано, исчезая призрачным дымом в воздухе, растворяясь безвозвратно; смотрит на кожу цвета слоновой кости, несколько сероватую в свете прячущейся в облаках луны. Смотрит на крепкие стальные мускулы под ней, жесткие даже на взгляд, на проступающую вязь вен на предплечьях, и тянет шершавую ладонь, чтобы погладить хозяина по груди, почувствовать неживой холод тела, убедиться в реальности происходящего. Моргот молча позволяет касаться себя, расправив широкие плечи, упершись коленом в край едва живой кровати; Моргот смотрит на ученика, и с удивлением возвращается мыслями в далекое недостижимое прошлое. Когда беспечный майа, пугливый, обласканный светом прекрасного Валинора, только пришел к нему. Когда он так же, как сейчас, осторожно касался своими тонкими шершавыми пальцами, стертыми о молот кузни, смертного тела, изучая его, исследуя границы дозволенного. Мелькор касается его разума, его духа своим, как и тогда, чтобы понять причину столь странной осторожности и неторопливости, и обнаруживает все тот же страх. Саурон не боялся его в бою, не боялся и того, когда отчитывал импульсивного вала за какую-то глупость, так, словно имел на то право, но всегда боялся в постели. Тано чувствовал, что то был не ужас перед болью, но понять истинную причину не мог. Гортхаур же старательно воскрешал в памяти видения прошлого, стараясь вспомнить все, что знал о доставлении удовольствия своему господину. Это было иначе, чем с людьми, намного иначе! Что жалкие смертные, влекомые лишь жаждой тела? Майа не столько гладил широкими ладонями литые мышцы мужского тела, сколько касался своим слабым духом Тьмы Мелькора, позволяя ей проникать в себя все глубже и глубже, окутывать изнутри, впиваться острыми иглами в сознание. Моринготто жадно изучал его фэа, подтягивая ближе за золотистые волосы, утыкая слегка курносым носом в обнаженный пах, с легким любопытством наблюдая за едва заметным смущением на высоких скулах. Саурон приоткрывал губы, вбирая в рот налившуюся кровью головку члена, лаская теплым языком нежную кожу, насаживаясь до боли в горле. Мелькор жадно впитывает эту боль, сжимая светлые локоны в кулаке сильнее, принуждая Саурона двигать головой до того, как он привыкнет. Майа трагично хмурится, упирается ладонями в бедра и с силой втягивает воздух в легкие, слегка вздрагивая от непривычных ощущений. Он уже почти забыл, как это – чувствовать. Горло раздирает так, словно он проглотил точильный камень, тугие влажные мышцы судорожно сжимают крупный мужской орган, стремясь в естественном позыве вытолкнуть его прочь, и Майрон испытывает слабое облегчение, когда ему позволяют ненадолго отстраниться, чтобы сглотнуть накопившуюся слюну, облизать подсохшие губы. Гортхаур томно выдыхает, трется щекой о черные завитки паховой поросли, преданно смотрит вверх, на безучастное, почти каменное лицо хозяина, не обронившего ни стона. Моргот наблюдает за ним с легким снисхождением, как будто это глупый майа стал инициатором их близости, а не он сам, гладит по мягким огненным волосам, наматывая их на кулак и пропуская пряди между пальцев. Саурон почти разочарован, но не оставляет своего занятия, возвращаясь влажными горячими губами к возбужденному органу, ухватывается ладонью за тяжелую мошонку, несильно сжимая в пальцах. Не встречая ни сопротивления, ни поддержки, майа начинает двигаться смелее, самостоятельно заглатывая член глубже, крепче сжимая его губами и сильнее прижимая языком к небу, слизывая соленую смазку с самого кончика. Он дышит прерывисто и жадно, с развратным звуком выпуская плоть изо рта всего на несколько мгновений и возвращаясь к ней вновь и вновь, старательно отсасывая своему безразличному хозяину, ласкаясь к нему духом, касаясь всем своим существом его души, мысленно транслируя все, что испытывает, открываясь до последней капли перед внимательной Тьмой. Мелькор впитывает каждое его чувство, мягко касается чужой души в ответ и позволяет глупому ученику услышать слабый отголосок собственного удовольствия. Майрон вздрагивает, снова поднимает на него взгляд вертикальных зрачков и довольно сопит. Мелькор отстраняет его почти бережно, все так же потянув за волосы, как безвольную игрушку, и жестом велит развернуться к нему узкими бедрами. Саурон хмурится, досадливо закусывает губу и наконец произносит вслух: - Нет, мой Тано. - Глупый Майрон, ты боишься? – почти шипит Моргот, медленно склоняясь к растерявшемуся ученику. Тот осторожно отползал от него, сначала откинувшись назад, потом сдвинувшись подальше, до тех пор, пока не уперся прямой спиной в потемневшее от времени изголовье кровати. Тано все это время склонялся к нему, преследовал, опустившись на кровать, как дикий зверь подкрадываясь к своей добыче с неизменной грацией. - Нельзя, мой Тано! – Уперто повторял Гортхаур, приняв то строгое выражение лица, с каким обычно отчитывал своего хозяина, но неустанно жадно следя за тем, как буграми встают мышцы на руках мужчины, как подтягивается рельефный пресс в напряжении, как покачивается оставленная без внимания возбужденная плоть при каждом движении. – Я не смогу принять вас! Мой дух и тело еще слабы, и силы могут вскоре мне понадобиться, поэтому…. - Заткнись, глупый Майрон, – рычанием обрывает его вала, уже добравшись до ученика, остановившись лицом к лицу с ним. Саурон против воли, против разума и голоса рассудка льнет к его широкой груди и сгибает ногу в колене, чтобы упереть его в пах хозяина. Моргот сжимает его торс в сильных широких ладонях, оглаживает бока и спускает их на бедра, оставляя синяки там, где касались его пальцы. Гортхаур приглушенно шипит от каждого прикосновения, но сдвинуться с места не смеет, придавленный чужим телом и чужой силой к пропахшей гнилью перине. Тихо стонет, когда сильные пальцы касаются его слабо возбужденного члена, и прикрывает глаза, чтобы не видеть глумливую усмешку на лице своего хозяина, но чувствовать всей фэа. Моргот не растрачивается на ласку. Для него не существует подобного слова. Лишь изощренное удовольствие, неотделимое от боли. Он входит быстро, раня смертное тело, проталкиваясь сквозь сопротивление безумно тугих мышц тела, впервые познавшего подобную близость. Майрон стонет, громко, запрокидывая голову до хруста в шейных позвонках, до черных кругов под веками, хватая воздух подобно рыбе. Под кожей узкого тела взбугриваются тугие мышцы, проступают вены сеткой темной паутины, майа задыхается от раздирающей боли и жуткого удовольствия, которым с ним делится Тано. Вала не думает позволить ученику привыкнуть, мерно покачивая бедрами, вбиваясь с силой в дрожащее безвольное тело. Саурон тихо хрипел, закатив глаза, слабо шевелясь под могучим телом, пытаясь податься на встречу или отстраниться, в своих решениях он не был до конца уверен. Длинные ноги, согнутые в коленях, разъезжались под каждым мощным толчком, майа жмурился, цеплялся за проеденные молью простыни, кусал костяшки пальцев и изредка тихо выл подобно волку. Моргот, вопреки всему, был молчалив, и даже ритм его дыхания (а было ли оно?) не сбился, и Гортхаур в тайне завидовал подобному самообладанию и самоконтролю. Саурон забывает о том, когда все это кончилось – Тано невероятно вынослив, и под конец резких быстрых фрикций тело Гортхаураа почти немеет, абстрагируясь от всех ощущений. Лежа, словно сломанная кукла, на почти развалившейся койке, он смотрит куда-то в сторону, изучая отстраненным взглядом обсыпавшийся камень стен, темные пятна на сером фоне, мелких жучков, ползущих куда-то по своим делам, не подозревающих о том, что рядом с ними два самых могущественных существа всего мира. Майа подозревает, что слабое тело едва ли сможет хотя бы возбудиться, не то что достичь оргазма, но внезапный импульс удовольствия и безумства, исходящий от Моргота, заставляет его встрепенуться, вскинуться на кровати и громко застонать. Он выгибается дугой, стискивает ногами бедра застывшего меж его ног Тано, и неожиданно даже для себя бурно кончает себе на живот, выплескивая белесое семя на плоскую гладкую кожу. Мимолетно майа чувствует, как что-то горячее заполняет его изнутри, как это что-то течет по разорванным мышцам, обжигая, и выплескивается на бедра, стекая омерзительными каплями на разворошенную постель. Мелькор медленно отстраняется, темный туман вокруг него на миг облепляет внушительную фигуру липкими прикосновениями, а после словно впитывается, возвращая хозяину одежду, скрывающую режущую глаз наготу. Саурон так не может. Саурону приходится сесть, мучительно скрипя зубами, и оглядеться в поисках одежд. Между ног противно хлюпает, все бренное тело ломит, но оставаться здесь и дальше не возникает никакого желания. Гортхаур чувствует себя неожиданно уязвимым. Ему холодно, ему больно и… страшно? Пожалуй, да. Он боится этой боли, боится повторения этой странной пытки, боится Тано. Чертово тело изранено, чертово тело трясется, будто в лихорадке. Майа с досадой понимает, что теперь вынужден растрачивать силы, которых и так нет, на его восстановление. Моринготто уходит, растворившись во мраке комнаты, так, словно его здесь и не было, оставляя ученика наедине с самим собой, бросая его наедине с болью и страхом. Саурон думает о том, что не этого он хотел, когда думал о возвращении своего господина из-за Грани. И… хотел ли вообще?