Hey, Dad

— А, Питер. Это ты. Чарльз чувствует пронесшуюся по лицу прохладу, волосы на затылке взметываются вверх, в ушах застревает характерный свистящий звук. Он оборачивается, наблюдая, как Ртуть по-хозяйски разваливается в одном из кресел, в наглую закидывает ноги на подлокотник. Солнечные лучи полуденного солнца путаются в вихрастых прядях, бликами отражаются в глубине темных глаз, и все это откровенно похоже на какой-то сюр. Серебристый мальчишка не выглядит настоящим, приносит с собой запах ветра пополам с юношеским авантюризмом и буквально вырывает Чарльза обратно в реальность. Чарльз не против. — Как дела, профессор? — по губам Питера расползается самодовольная ухмылка — обаятельная, почти нахальная. Знакомая. Чарльз пытается улыбнуться, не выходит. Смотрит в ответ прямым, каким-то больным взглядом. — Ноги, Питер. Питер забавно морщится, что-то бубнит под нос. Садится ровнее. — Что ж, — ручонка его ныряет в вазочку с шоколадным печеньем. Чарльз зачем-то день ото дня подкладывал туда сладости именно для Питера. — Я подумал, что, эм. Должен зайти, прежде чем… ну, знаете. Чарльз молча ждет. Питер ежится. — Магнето, профессор. Он типа снова нацепил на голову свое ведро и свалил мутить воду. — О, — пожимает плечами Чарльз, постукивает указательным пальцем по виску. — Я вроде как в курсе последних школьных сплетен. Эрик, знаешь, непостоянный фактор. Питер не отвечает, проглатывает печенье и в глаза не смотрит. Проходит пара секунд, прежде чем Чарльз клонится вперед, чувствуя нарастающую пульсацию внутри собственного черепа; рука сжимает подлокотник кресла добела и… ну, это дочерта внезапно и больно, знаете ли. Он старается заглушить оживление у себя в мыслях, делает глубокий вдох, затем еще один и наконец выпрямляется. У Питера так много сомнений, они похожи на мощнейший эмоциональный выброс — это то, что спидстер едва ли контролирует и то, к чему Чарльз никогда не может быть готов. Ртуть спохватывается: — Дерьмо, профессор. Простите. Чарльз качает головой, ненавязчиво наблюдая за Питером. Тот собирает себя по частям за долю секунды, мастерски выстраивает защитную стену, куда Чарльзу хода нет. Нацепляет на лицо привычную улыбку, что на автомате; сквозит натянутость, глаз не касается. Мальчишка мог быть не в меру контактным и голодным до общения, однако далеко не всегда спешил делиться чем-то личным, терзающим день ото дня. Чарльза это расстраивало. Он не знал, какую бурю в себе подавляет Питер, и помочь был едва ли в состоянии — незнание связывало ему руки, а глухая стена казалась непрошибаемой. Однажды — Чарльз не сомневался — это грозило привести Питера к краю. — Я хочу его увидеть, — наконец выдыхает Ртуть. — Мне нужно. Чарльз лишь губы поджимает, в горле собирается ком. Не нужно, Питер. Тебе не нужно. — Собираешься гоняться за ним, — констатирует Чарльз и мысленно дает себе пощечину. — Считаешь, это того стоит? Эрик того стоит? Питер как будто становится меньше, хотя Чарльз и не думает осуждать. Хмурится устало, какая-то неясная тень на секунду мелькает на его живом, по-детски наивном лице. — Нет, — Питер взъерошивает волосы. — Дело не в этом, мне просто нужно. Вот и все. И когда Питер решается, когда смотрит в глаза обнаженным донельзя и вместе с тем до страшного потерянным взглядом, Чарльз понимает, что да, ему действительно нужно. Нужно не опоздать в этот раз. Уголки губ Чарльза дергаются, растягиваясь в понимающей улыбке, немного горькой. Что-то изнутри тянет, выкручивает неимоверной силой — не продохнуть. Время неумолимо ползет вперед, несется галопом и где-то там, в мире, возможно, грозит развернуться целая революция, Эрик все такой же упертый осел, а Питер просто одинокий ребенок, несмотря на возраст. Чарльзу грустно от всего этого, впрочем, он и не строил особых надежд, не был тем, кто оправдывал выверты старых друзей. Помилуйте, сколько ж можно? Чарльз лишь хотел, до ужаса хотел сказать Питеру, развернуть его в иную сторону, отличную той, куда шел его отец. Но Питер резкий и порывистый, существует на одних эмоциях — возможно, в силу мутации — и обжигается на них же. Питер не поймет, не захочет. А Чарльз и пытаться не станет, нет у него такого права. — Расскажите мне. — Ртуть в это время ведомый скукой серебристой дымкой проносится по кабинету. Отворяются дверцы книжного стеллажа, а на пол под тихую ругань падает пара увесистых томов. — Пожалуйста? Чарльз думает, что все-таки гордится им. Питер был потрясающим созданием, потрясающей частью своего отца, на которого не походил даже слегка. Они с Эриком казались полярными противоположностями. Мальчишка обладал поистине неиссякаемым запасом доброты и оптимизма, это очаровывало. Впрочем, неважно, насколько большое у Питера сердце — Эрик все еще оставался Эриком, верно? В какой-то момент он должен был случиться в жизни Питера. Про Эрика и не сказать иначе, только так — случился. Или наоборот — это Питер неожиданно случился в их жизнях. — Думаешь, мне известно, где он? — Типа… да? — непринужденным тоном отзывается Ртуть, с увлечением пробегая быстрым взглядом по запылившимся корешкам книг; наугад вытаскивает одну, бегло пролистывает, кривится: — Генетика? Анатомия? Блин, вы это серьезно? Вы это читаете? Правда читаете? Ску-у-у-ка, — и ставит обратно. Затем вырывает из внушительной стопки пухлый, потрепанный временем журнал. С преувеличенным интересом разглядывает цветастую обложку. — Я знаю, что вы знаете, — Питер чихает от пыли и трясет головой, отбрасывая за спину в момент ставшую неинтересной макулатуру. — Скажите мне. Я буду осторожным, обещаю. Чарльз прослеживает рассеянным взглядом зарождающийся в кабинете беспорядок, прикрывает на мгновение глаза, касается пальцем виска и почти сразу выныривает обратно. Сознание Эрика Леншерра все еще оставалось для него глубокой бесконечной болью. — Профессор? — Питер оставляет стеллаж с книгами в покое, делает несколько кругов в поисках еще чего-нибудь занимательного и, наконец, усаживается за стол. Чарльз направляет инвалидное кресло к распахнутому окну, окидывает взглядом летний пейзаж, что опоясывал школу для одаренных подростков. Пахло свежестью и дождем. — Питер, послушай. — Где он? — Ртуть складывает руки на груди, притопывает ногой в нетерпении. Кажется, он просто физически не может оставаться без какого-либо движения. — Я и сам бы нашел, просто не хочу тратить время. Не хочу облажаться еще раз. Не могу потерять его сейчас. Чарльз подставляет лицо горячим лучам солнца. За грудиной скребется нечто неопределенное и рвет, рвет на части. Ярость, почти слепая, знакомая жалость к самому себе. Будущее изменилось. А Эрик остался прежним. Эрик, который собирается забрать Питера. Забрать у него Питера. Мальчишку, оказавшегося внезапно нужным, до смешного необходимым. Эрик вознамерился все забрать у него? Чарльз приходит в себя, смаргивает с глаз изображение Рейвен, и оборачивается, слыша позади шаги. Питер больше не носится по кабинету, не хватает и не переставляет вещи, напротив— кажется, впервые на памяти Чарльза — ступает размеренно и осторожно. — Пожалуйста? — Стоит напротив, глядит в упор нетерпеливо. Губы Чарльза растянуты в теплой улыбке — потому что Питер. И все, что делает Питер. Наверное, сложно смотреть на него и хоть немного не улыбаться. Чарльз вот действительно не мог. Когда Питер неожиданно отвечает на улыбку, у Чарльза едва ли воздух не выбивает из легких. Замирает и смотрит с долей необъяснимой нежности, умиротворением, схватывая проступившие черты Эрика в лице Ртути. О, как Чарльз ошибался. Питер — какой бы он ни был — продолжение Эрика. Болезненно непостоянный, невыразимо притягательный, знакомый до давящей боли в желудке. Упрямый и себе на уме, он игнорировал любого вида правила. Отпечаток дерьмового характера Эрика, что и говорить. И у Чарльза просто нет шансов. — Хорошо, Питер. Но прежде. Питер, старательно сдувая с глаз назойливую серебристую прядь, достает из кармана куртки чупа-чупс. — Не стоит сжигать мосты. — Чарльз хочет удержать. Чарльз тоже не хочет терять во второй раз. — Эта школа останется местом, двери которого всегда будут открыты для тебя. Потому что Чарльз привязывается. Питер хоть и был тем еще маленьким засранцем, но имел способность каким-то неведомым чудом располагать к себе если не с первой встречи, то со второй уж точно. Заноза в заднице. Раздражающая, но чуть ли не фантастически очаровательная. Порой, он настолько сильно бесил Ксавьера, что тому нестерпимо хотелось связать его веревками и оставить полежать без какого-либо движения хотя бы пару часов. И телепатия не решала. Неудивительно, что Чарльз в конечном итоге ощущает на своих плечах тяжкий груз ответственности за Питера. Это Чарльз забрал его, вырвал из привычного ему мира, привел в свою школу, привел в свой мир. Чтобы в итоге наблюдать, как тот его покидает. Ну, Питер никогда не принадлежал лично его миру. Мальчишка был не его. Питер — это буйная юность, эхо прошлого и надежда будущего, что несла в себе бесконечную боль и бесконечный трепет. И, возможно, Эрику он нужнее. Чарльз не против вовсе. Чарльз это переживет, в отношении же Леншерра он уверен не был. — Да, — Ртуть смеется и принимается грызть чупа-чупс. — Это круто. Серьезно. Спасибо. Я бы… хотел когда-нибудь сюда вернуться. — Замолчав на мгновение, он поспешно тараторит: — У Курта есть мой номер, профессор. Ну, знаете, вдруг приспичит погреться под солнышком где-нибудь в Майами. За миг домчу, вообще без напряга. Или если скучно станет. Скука — о, нет, только не со мной. Я не исчезаю, профессор, я просто ищу свои ответы. Мне кажется, я не смогу жить, если не получу их. Как будто предать самого себя. Это будет грызть меня, а когда меня что-то грызет, я типа просто невыносим. Оберегаю вашу голову заранее. Он размывается ленивым сквозняком, обдувает лицо ветром, и вот уже возле двери, хватается за круглую металлическую ручку. Все слишком быстро. Чарльз готов дать ему один из его ответов. — Питер? Тот уже распахнул дверь, запуская внутрь обрывки чужих голосов. Он ведь уйдет, он действительно уйдет, меланхолично думает Чарльз. Прихватит с собой и его изорванное потерями сердце. Чарльз бы и сам отдал, лишь бы не болело хоть день. — Береги себя, — он надеется, что голос его звучит совершенно нейтрально. Он не хочет казаться беспомощным. Не хочет казаться нуждающимся. Хотя это так дерьмово, так чертовски дерьмово. Вообще все так дерьмово. — И, знаешь… никогда не меняйся. Ради всего святого, сохрани в себе все самое лучшее, светлое. Сохрани себя. Парень мнется на месте, но это длится лишь секунду. Улыбается снова, не хочет раздумывать о чем-то слишком серьезном сейчас, не захочет понять, выслушать, он и не попытается… не сейчас. А когда — Чарльз не знал. Потому что Эрик. Человек, которого Ртуть был лишен едва ли не всю сознательную жизнь. Все случается так: вот Питер есть, а вот его уже нет, и Чарльз утопает в одиночестве и тишине. Ту секунду, что Чарльз смотрит в спину Питеру, приходит пугающее чувство дежавю. Проносится мимо вместе с запахом соленой воды и ощущением горячего песка Кубы под скребущими в приступе боли пальцами. И Питер, бросающий его в лучших традициях Магнето.