***
И вот я снова в пиццерии, у большого окна, за столом с парой кружек какао. Хелен сидит напротив, серьёзная и настроенная решительно. Я рассматриваю её лицо, на котором прибавилось морщин, и пытаюсь слушать то, что она говорит. — Понимаешь, наша жизнь уже не такая, как раньше. Я переживаю за Джейка, он постоянно пребывает в унынии, прячется от меня, но я знаю, что он часто плачет, запираясь у себя в кабинете. Я переживаю за Квин, потому что у неё нет друзей, поэтому она так виснет на шею этому Бобу, кстати, представляешь, эту ночь она провела у него! Я понимаю, что нынешнее поколение быстро взрослеет, но… — А что ты делала в свои двадцать три, мам? Кажется, мне тогда уже был год. — Да, я понимаю, о чём ты, — Хелен недовольно поджала губы, — но у нас с отцом была тяжёлая жизнь, и мы не хотим такой же для вас. Квин нужно образование, а не брак: тебе ли не знать, что быть независимой от мужчин — это преимущество? Она продолжала рассуждать о Квин, Бобе, их с отцом прошлом, феминизме и женской солидарности, а я смотрела в окно и думала о том, что сама уже не понимаю, что правильно в этой жизни. Чем мне помогла моя независимость от Тома, если я всё равно всегда буду лишь его тенью в глазах общества? Всю свою жизнь я жила «правильно», «так, как нужно», но счастлива была лишь вчера, мчась на большой скорости по этому чёртову шоссе, не думая ни о чём. Так почему же мама хочет, чтобы Квин жила так же, как я, и при этом говорит, что желает ей счастья? Почему она думает, что счастье — это вот так? — …она так и не появилась дома сегодня, а её телефон остался у меня, и я не могу ей позвонить. Я знаю, что она с этим парнем, и просто обижена на меня, поэтому не хочет выходить на связь. Я надеюсь, ты как-то повлияешь на неё, потому что Квин очень уважает тебя, хоть и никогда не признается. — Так ты считаешь, что Боб ей не пара? — попыталась я хоть как-то поддержать разговор, на что Хелен так знакомо глубоко вздохнула. — Он, конечно, мальчик из хорошей семьи, да и встречаются они довольно долго, но… — Ты боишься, что, отпустив Квин, ты останешься одна, и единственный, кто будет рядом — это папа и его намечающаяся депрессия? Я сама не ожидала, что скажу это. Хелен оторопела и непонимающе посмотрела на меня. — Ты правда так считаешь? — её голос был непривычно тихим и грустным. — Я даже не знаю, мне жалко Джейка, но он… Мне так тяжело снова и снова вытаскивать его из этой ямы… — Мы должны это делать ради тех, кого любим. Я отвернулась к окну и взяла со стола кружку остывающего какао. Всё это время я отмахивалась от родительских проблем, а сейчас, когда я начала понимать, что происходит, мне вдруг стало безумно жаль своего отца. Он, как и я, всегда был в тени супруги, но если у меня потихоньку складывалась научная карьера, то Джейк терпел провалы раз за разом, прямо как бедолага Джейн. Единственной тихой гаванью был для него дом, но теперь и там было неспокойно, а ему даже не с кем было поделиться накопившимся негативом, ведь в этом случае он предстанет неудачником, а это то, чего боится каждый американский менеджер среднего звена. Разговор с мамой был долгим, но спокойным. Находясь вне «поля битвы», которым был для неё дом, она была не такой воинственной и бескомпромиссной, и я снова почувствовала себя её дочерью. Она рассказывала смешные истории из жизни семьи, о которой я знала так мало, и постепенно лёд между нами таял, а дистанция становилась всё меньше. — Ну, мне, кажется, пора. Сегодня у меня ещё одна встреча с психоаналитиком. — Отчитайся ей за выполненное задание «разговор со старшей дочерью». — Обязательно, милая, — Хелен привыкла к моему сарказму как никто другой. Она промокнула губы салфеткой — в уголках осталось немного какао. — Ты всё-таки останешься у Джейн? — Да, мне хочется побыть с ней, — возникшее между нами доверие так и подталкивало меня к тому, чтобы рассказать о событиях вчерашнего вечера, но я сдерживалась. — Это здорово, что вы поддерживаете связь, но… Знаешь, возможно, тебе следует кое о чём знать. Я насторожилась и вопросительно посмотрела на маму. Что она может знать о Джейн, чего не знаю я? — Это было примерно три года назад. Мы сопровождали Квин на каком-то сомнительном рок-концерте в Бостоне и видели там Джейн. Она была с девушкой… Я машинально поджала губы. Во мне, непонятно почему, поднималась злость. — Высокая длинноволосая шатенка с татуировками, как у её брата? — Да, так вот, они вели себя совсем не как подруги, а как пара, поэтому я должна тебя предупредить, что… — Хелен прервала себя на полуслове и изумлённо подняла брови: — А ты знакома с этой девушкой? — Нет, — ответила я, быстро схватила сумку и вышла из пиццерии.***
Злость, овладевшая мной, постепенно затягивала меня в свой вихрь и превращалась в ненависть — безотчётную, слепую, направленную одновременно и на маму — за то, что рассказала мне об этом, казалось бы, незначительном инциденте, — и на Джейн — за то, что утаила от меня это, — и на себя — за то, что позволила случиться тому, что случилось. Мой холодный разум недоумевал, ведь я никак не могла логически объяснить, почему любовные похождения Джейн и, чёрт её дери, Элисон, должны меня касаться, но сам факт неимоверно выводил меня из себя. Мой путь домой пролегал через супермаркет, и я не могла не заметить — даже на таком состоянии — что приготовления к ярмарке идут полным ходом: я как раз застала момент развешивания дешёвых цветастых гирлянд вокруг площади, а пока смотрела на это, задрав голову и чуть замедлив шаг, один из промоутеров всучил мне несколько листовок мероприятия. Да уж, интересно, как в этот праздник жизни впишется моя весёлая и оптимистичная подруга… Размышления об этом немного привели меня в чувство, и когда я пересекала порог дома, захватив по дороге пару сэндвичей, моё настроение было уже приближено к обычному спокойному цинизму. Однако когда я поднялась в комнату Трента, которая переквалифицировалась в мастерскую Джейн, меня ожидала картина маслом (да простит меня читатель за каламбур): Джейн и моя полуголая сестра! Да, конечно, Джейн была погружена в рисование, суетясь у мольберта, а Квин стояла у стены с закреплённым на ней национальным флагом — в бейсболке, полузавёрнутая в простыню, повернувшись голой спиной к художнице — и пыталась изобразить на своём милом личике некое подобие одухотворённости, но тогда мой мозг почему-то среагировал только на «Джейн и моя голая сестра», и я чуть было не выронила пакет с сэндвичами. — Какого чёрта! — вырвалось у меня, и обе героини моего кошмара обернулись. — Я позирую, — с нескрываемой гордостью в голосе пояснила Квин. — Рисую образ типичной молодой американки среднего класса, мне кажется, неплохая идея, а ты что думаешь? — невозмутимо добавила Джейн. Я даже не взглянула на холст, чувствуя, что вся накопившая за время пути ненависть никуда не делась и вот-вот выплеснется наружу. Вместо этого я глубоко вдохнула, медленно выдохнула — как, по рассказам мамы, учил её психолог — и, стараясь не сорваться, выдавила: — Квин, мне кажется, именно из-за этого тебя лишили телефона, не так ли? — Вообще-то я занимаюсь искусством! — За это искусство тебя посадят под домашний арест на всю жизнь. — Да ладно тебе, Дарья, просто ничего не говори вашим родителям, делов-то, — пожала плечами Джейн, очевидно, не понимая причины моего бешенства. — Я дам тебе сотню за молчание, идёт? — попыталась было договориться сестра, но случай оказался неподходящий. — С папиной кредитки? Квин, отправляйся домой немедленно, или я звоню маме, — я достала телефон для убедительности. — Ты ненормальная! — вспылила сестра, но уже начала разматывать свой импровизированный саван. — Ты сама говорила, что мне нужно найти работу, но при этом не даёшь мне пробовать новое. А я всегда хотела быть моделью! — Я имела в виду работу, за которую платят. — Я собиралась отдать ей свой сэндвич — неплохо за пару часов труда? — тщетно пыталась разрядить обстановку Джейн. — Спасибо, я не ем сэндвичи, — фыркнула уже одетая Квин и ушла, на прощание демонстративно хлопнув дверью. После этого в воздухе повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь скольжением кисти по натянутому холсту. Джейн вновь погрузилась в работу, а я пыталась совладать с собой. Своими действиями я напомнила себе собственную мать, которую буквально час назад в подобном укоряла. Я упала на кровать, сняла очки и закрыла глаза. Что со мной происходит? — Так вы были парой? — я не узнавала свой внезапно охрипший голос. — Я и Квин? Ты сама-то в это веришь? — Ты сказала, что это было не серьёзно. — Элисон? — спустя несколько секунд догадалась Джейн и пожала плечами. — Так оно и было. — Ты встречалась с ней два года! — А разве это что-то меняет? Меня раздражало её спокойствие. Так и хотелось что-нибудь кинуть в её сторону. — Тут не о чем рассказывать, — пыталась оправдаться подруга, округлив свои большие синие глаза. — Мы просто вместе путешествовали, пытались заработать своим талантом, нам было весело. А потом она ушла к коллекционеру или к художнику, я уже не помню. Это было сто лет назад, почему тебя это волнует? Это потому, что я… В голове всё окончательно перемешалось. Чёртов Лондейл. Я выбежала из комнаты, заперлась в спальне, одним прыжком вскочив на кровать, задёрнула шторы, завернула себя с головой в одеяло и уткнулась лицом в согнутые колени. И вот спустя долгие годы Дарья снова в ящике. Я слышала только собственное бешеное сердцебиение, пытаясь сконцентрироваться на этих гулких ударах. Здесь слишком много всего накопилось за время моего отсутствия, я не чувствовала, что справляюсь с навалившимся на меня грузом ответственности — за маму, отца, Джейн, Квин, себя, в конце концов. Рой мыслей, словно разворошённое осиное гнездо, становился всё более запутанным, беспорядочным, но всё это перекрывала волна ненависти, как только я представляла, как Джейн и Элисон, девушка, которую я даже ни разу не видела, идут вместе, держась за руки, спят в одной кровати и… Я до боли закусила нижнюю губу, чтобы не взвыть от негодования. Это был тот самый момент икс, когда я поняла, что со мной действительно происходят странные вещи. Почему меня покидает хладнокровие? Я снова глубоко вздохнула («…и ме-е-е-едленно выдохнула», — прозвучал у меня в голове наставляющий мамин голос) и попыталась прийти в себя. В конце концов, нет смысла этого отрицать — я давно знала, что Джейн предпочитает девушек. Я видела, как она равнодушна к парням, которые истекали по ней слюной в колледже, я знала, что её окружает множество лесбиянок, хотя ни к одной из них она не проявляла стойкого интереса, и я помню, как тайно гордилась тем, что была для неё единственным и особенным человеком… Так значит, моя ненависть к её бывшей любовнице — всего лишь ревность. Значит, из ревности я накинулась на бедную маленькую (и голую) Квин? Той самой ревности, которая застилала мне глаза во всей той невыносимой мыльной опере с ней, мной и Томом в главных ролях? Я не помню, сколько просидела так, закутанная с головой в одеяло, но когда раздался робкий стук в дверь со стороны внешнего мира, сердце билось уже ровно. Я знала, что лучше открыть, а не изображать из себя сумасшедшую. Нехотя соскользнув с кровати, я бросила взгляд на своё отражение в чуть запылившемся зеркале трюмо. Моё лицо оставалось таким же каменным, как и всегда, ничто не выдавало жуткую бурю внутри. Наверное, творить странные вещи и сбегать с таким лицом — это действительно пугающе. Я повернула механический замок. Джейн, с руками по локоть в цветных пятнах, стояла в проёме. Её глаза всё так же внимательно изучали меня, как в той неловкой сцене после завтрака, когда наши руки разлучил мамин звонок. — Дух Хелен Моргендорффер уже покинул твоё тело, или мне необходимо везти тебя в церковь? — Не думаю, что Иисус справился бы с моей матерью, — привычно съязвила я. Джейн улыбнулась уголком рта — тоже привычно. Будто ничего и не произошло. — Твой сэндвич, — она буквально впихнула мне в руки аппетитно пахнущий бумажный свёрток. Я задумчиво держала его в руках, будто бы не понимая, что с ним делать, и стояла в дверях, а Джейн, как ни в чём не бывало, прыгнула на незаправленную кровать и с удовольствием потянулась. На ней были чёрные леггинсы и просторная белая футболка в пятнах краски и масла, и когда худые руки вытянулись вверх, край футболки чуть задрался, и в этот момент я заметила татуировку — замысловатый чёрный рисунок на рёбрах. Я почувствовала, как кровь предательски приливает к лицу, но не сводила взгляда. На виду была лишь половина рисунка, остальную часть скрывала тонкая ткань, но он просвечивал сквозь неё, и я разглядела его очертания под левой грудью Джейн. Её лицо, повёрнутое в сторону окна и закрытое волосами, вдруг вновь повернулось в мою сторону, наши взгляды встретились, и кажется, она успела заметить, где были в это время мои глаза. Я снова густо покраснела и, чтобы хоть как-то спрятать своё смущение, поправила очки, сползшие на нос, а она резко села, отчего край футболки вернулся на место. «О чём ты только думала, Моргендорффер?» Наши взгляды снова пересеклись. Это было для меня настоящим испытанием, потому что в тот момент мне хотелось провалиться сквозь землю. Но я, Дарья Моргендорффер, сделана из камня, я смогла выдержать и продолжила смотреть в эти широко распахнутые голубые глаза, которые будто проверяли меня на прочность. — Красивое тату, — сказала я, не придумав ничего лучшего и мысленно ругая себя на чём свет стоит. — Не стоит, — выдавила из себя Джейн и наклонилась, обхватив голову руками. Её костлявые ноги в тяжёлых ботинках свисали с края кровати. Я осторожно присела рядом, сохраняя небольшое расстояние. — Не стоит что? — глухо прозвучал мой голос. Ответа не последовало, но мы обе понимали, о чём идёт речь. Желая оставаться честной и всё такой же хладнокровной, я продолжила: — Я не знаю, что происходит, но мне не нравится видеть тебя с другими, хотя мне должно быть всё равно. Но мне не всё равно. И я очень не хочу портить нашу дружбу. — Ты всё, что у меня есть. Эти слова будто полоснули по коже. Или ударили по голове. Или сшибли с ног. Или окатили ледяной волной. Я вздрогнула, почти физически почувствовав всё это поочерёдно, и посмотрела на сидящую рядом сгорбленную угловатую фигурку — опущенная голова, спутанные чёрные волосы, прямые, словно натянутые струны, руки, напряжённо сжатые кулаки, вдавленные в мягкий матрас. На этот раз сменить тему на сэндвичи не получится. — Но я уеду. У меня билет на воскресный автобус. Я просто осталась, чтобы помочь тебе… — Я знаю. У меня запотели стёкла очков. Гулким стоном послышался гром — похоже, начиналась гроза. Джейн сидела, не шевелясь, всё так же опустив голову, я не видела её лица и не знала, что ещё сказать. Несколько крупных капель ударили в окно, за ними последовала целая очередь, она всё учащалась и учащалась, и эти звуки лишь сильнее нагнетали атмосферу надвигающегося армагеддона. Моя рука нащупала пульт от телевизора, и я ухватилась за него, как за спасительную нить. — Программа «Больной безумный мир», смотрите сегодня в девятнадцать ноль-ноль! Откуда ведётся история исламского терроризма и при чём тут символ масонов? Далее последовал рекламный блок, шипя и мигая из-за грозы — старый телевизор плохо ловил сигнал. За окном сверкнула первая молния. Картинка с яблочным пирогом на экране пошла рябью и сменилась белым шумом. Трудно было представить что-то более экзистенциальное, чем барабанящий дождь, ворчание грома и белёсый свет от неработающего телевизора, освещающий неподвижный силуэт Джейн Лейн на краю кровати. «Разве только одинокая недобитая машина покойного Трента, стоящая на обочине дороги под проливным дождём», — подумала я, взглянув на улицу. Я сложила руки на подоконнике и уставилась в окно. Всё окончательно запуталось. Я уже не понимала своих желаний. Тихонько скрипнула дверь — это Джейн вышла из комнаты. А я так и осталась смотреть безучастным взглядом на приближающийся конец света, не имеющая никакого представления о том, что делать дальше.