Errors In My Head

Томми сморило в теплой душной комнате, переполненной едкими запахами палочек для медитаций и дыма дешевых сигарет. Он так и уснул сидя, опираясь головой на стену. К своему счастью, Томми потушил последнюю сигарету до того, как отключился и пожара не случилось. Спящий, он выглядел ещё более плачевно, чем днем: в каждом жесте читались страх, боль и одиночество. Даже в доме, где было жарко в сравнении с холодными улицами укутанного рождественским морозом города, он сжимался в комок во сне, словно замерзал во льдах Арктики. Томми вздрогнул и открыл глаза, как уже обычно для него, резко проснувшись. Комната показалась ему непохожей на ту, где он провел несколько лет. Что-то поменялось в ней, помимо жуткой задымленности. Каждое движение, даже поворот глазного яблока, осуществлялся с усилием, словно нечто тормозило его. Медленно повернув голову и оглядев комнату, Томми перевел взгляд на свои руки. И они, знакомые, родные, мозолистые ладони, виделись и ощущались иначе, чем до этого. Слегка нахмурившись, Томми разминал затекшие пальцы, внезапно так чудно и невидимо поменявшиеся. Тихий, но крайне настойчивый и сердитый кашель вывел его из транса. Подняв взгляд и увидев, кто его позвал, Томми вздрогнул, побледнел и приоткрыл рот от потрясения. Теперь сон и явь, до этого мешавшиеся в его сознании в мутную жижу, были разграничены. Это сон, иначе и быть не может. Прямо перед ним сидел Никки. Живой и невредимый Никки. Его лицо стало худее, под глазами и без подводки легли тени, появившиеся из-за бессонных ночей и зависимости. В самих глазах был блеск. Томми едва не заплакал, присмотревшись к глазам брата: наконец-то, огонек стал живым, как когда-то давно, в их раннем, почти бессознательном детстве; он не значил, что Никки собирается выбить из брата деньги на новую дозу; не значил, что в нем кипит ярость, которую можно выплеснуть разве что на Томми. Никки даже едва заметно улыбался: — Ну что, не узнаешь родного брата? – Томми почудилось, что он хмелеет от одного лишь запаха перегара своего близнеца. Никки протянул к нему руку, Томми слегка отпрянул, ожидая, что та будет мертвецки холодной. К ещё большему удивлению, ладонь Никки оказалась мягкой и теплой. Он осторожно, с несвойственным ему трепетом, погладил брата по щеке и провел большим пальцем по его нижней губе. Томми смущенно опустил взгляд. До этого он почему-то не замечал ни своей, ни Никки наготы. Он уже полулежал на кровати и невольно краснел, когда брат навис над ним, перекрыв путь отступления. Томми знал, что воле Никки нельзя противиться, иначе тебя просто уничтожат без лишних сожалений, поэтому он и сам приобнял брата, поддаваясь его новому порыву приласкать. Тело Никки казалось втрое теплее, чем раньше, его кожа буквально горела от жара, но жар этот был не болезненным, напротив, казалось, его темпераменту подходит такое состояние. Тем временем длинные пальцы медленно очертили выступающие на шее жилки и перешли на плечо и ключицу в своих размеренных поглаживаниях. Поначалу остерегавшийся, Томми быстро привык и сам начал подаваться навстречу, не только позволяя касаться себя, но и отвечая на ласки. Никки выгнул спину, стоило пальцу Томми пройтись вдоль выступающих позвонков, он и сам покраснел, смущаясь от неожиданности, но вскоре продолжил, вплотную прижавшись к Томми. Зелёно-карие глаза смотрели в каре-зелёные открыто, без укора, вызова или какой-либо хитрости, в них было то, чего так ждал Томми всю сознательную жизнь. Мягкие чуть влажные губы накрыли потрескавшиеся от сухости, но абсолютно идентичные им в прошлом. Несмотря на всю внешнюю похоть, поцелуй вышел крайне нежным, робким и лишенным грязи: близнецы не подключали языки и не пытались съесть губы друг друга, напротив, они лишь выражали все те светлые чувства, что так старательно таили до разлуки. Кожа покрылась мурашками, не выдержав, Томми отстранился от губ брата и уткнулся лбом в его плечо, он тяжело дышал, продолжая краснеть. Никки гладил его торс двумя руками, старательно отдавая своё тепло брату. Он слегка сполз вниз, вновь оказавшись глазами напротив глаз Томми. Он улыбнулся шире, и в его взгляде Томми прочел любовь и заботу. Тихо, беззлобно усмехнувшись, Никки прижался щекой к щеке Томми и зарылся носом в разметавшиеся по подушке волосы. Чувствуя что-то, сравнимое по наслаждению с полной эйфорией, с сильнейшим опьянением или наркотическим приходом, Томми гладил спину и поясницу брата, всеми силами вжимая его в себя. Никки не сопротивлялся этому, наоборот, он сам прижимался к Томми, получая от этого странное, ни на что не похожее удовольствие. Томми показалось, что жар тела Никки заставляет его кожу плавиться. Опьяненный лишь им двоим доступными чувствами, он ощущал, но не замечал на деле, как их кожа медленно соединяется, срастаясь, сплавляясь под жаром и давлением. Никки тихо сладко стонал, обжигая ухо и шею Томми своим дыханием. В отличие от Томми он понимал, что происходит с их телами. Постепенно ноги Никки слились воедино с ногами Томми, после чего вовсе растворились в них. С невероятно блаженным, немного липким ощущением они становились одним целым. Щека Никки уже сливалась со щекой Томми, она, как восковая свеча тянулась кожей к щеке Томми и сливалась с ней. Одурманенный до полуобморочного состояния, тот лишь наслаждался происходящим, слабо отдавая себе отчет в том, что творится с его и его брата телами. Когда Никки уже перестал быть похожим на человека, большая часть его тела растворилась в теле Томми, не оставив от себя и следа. Вперед выдавались лишь правое плечо, шея и половина головы. Ничего не видящий вокруг себя от пелены блаженства Томми жадно, тяжело дышал, находясь где-то на грани неплотского оргазма. — Я люблю тебя, слышишь, - до ужаса приятным и пугающим было ощущение, когда наполовину сросшиеся языки зашевелились, чтоб Никки смог произнести это. — И я тебя, братик… Не покидай меня, не исчезай, прошу тебя… - нервный, отрывистый шепот Томми чувствовался уже меньше, Никки стремительно врастал в его тело, и их языки соединились. Последним рывком, Никки полностью проник в тело Томми, бесследно растворившись в нём; тот громко вскрикнул, оказавшись на пике наслаждения, выгнул спину, в последний раз подавшись навстречу брату, сжал простыню в руках и распахнул всё это время прикрытые в блаженной неге глаза. Так же подскочив в реальности, Томми проснулся. Как и во сне, он сжимал простыню; как и во сне, он продолжал чувствовать сильное возбуждение. Однако в реальности вся идиллия сна показалась ещё большим ударом по больному. Наравне с сильным остаточным трепетом он чувствовал ужасающую пустоту внутри, словно едва-едва зажившую рану вновь полоснули ножом, прорезав ещё сильнее и при этом хорошенько посыпав солью. Успокоив дыхание, он было всхлипнул от тоски, как вдруг услышал тихий детский плач за стеной.