Errors In My Head

Ночь была на удивление тихой, даже слишком. Вой метели за окном утих впервые за неделю, даже легкого, едва уловимого шуршания падающего снега не было. Только ледяная тишина и душащее одиночество. Джоэль лежал в кровати и глядел на наклоненный из-за крыши потолок пустыми глазами. Было чудно осознавать, но он скучал по шуму за стеной и на первом этаже, из-за которого обычно едва смыкал глаза. Сейчас в доме стоял звон от тишины: ни музыки, ни пьяной толпы, ни близнецов, ни Мика, ни Винса – никого, кто мог бы разрушить давление невидимого холодного пресса. На фоне черного ночного неба подсвеченные уличными фонарями снежные хлопья выглядели невероятно большими и белыми. Их размеренный танец за окном успокоил Джоэля тем вечером, хотя, скорее, у мальчика просто иссяк запас слёз. Никогда прежде он не ощущал духовного родства с братьями, он знал своё прошлое и не пытался быть частью семьи, осознавая, что всё равно не выйдет. Близнецы были ему не братья, а добрые люди, почему-то не выгонявшие из дома, дававшие мелкие поручения и разрешавшие забирать сдачу с купленных им продуктов. До этого дня были. Конечно, Джоэль переносил смерть Никки легче, чем Томми, на то была масса причин. Как ребенок он, даже будучи вполне смышленым мальчиком, не до конца осознавал, что такое смерть. Ему тоже казалось, что старший брат просто ушел и скоро он вновь постучит в дверь, но если его можно было переубедить фактами, то Томми оставался неумолим и истерично пытался доказать причастность своего близнеца к миру живых. Сейчас Джоэль больше переживал за второго брата. Как заявлял их угрюмый, редко заглядывавший друг, у братьев было «одно шило в заднице на двоих», поэтому отвечать за адекватность действий Томми не приходилось. Он вне себя от горя, об этом красноречиво говорили шерстяные носки, тогда брошенные в парке, сохнущие в данный момент на батарее. Тишину нарушил еле уловимый хруст свежего снега под босыми ногами, входная дверь, оставшаяся открытой для Томми, тихо скрипнула. Стараясь не издавать ни единого звука, он вошел в дом, закрыл дверь на ключ, поднялся по лестнице и юркнул в комнату. Джоэль облегченно вздохнул: брат в порядке, а под его сопение и уснуть проще. Но не тут-то было. За стеной послышался вой и тихий, полный отчаяния зов. Понимая, что дальше только хуже, мальчик вылез из кровати, накинул шерстяной плед на плечи и заглянул в соседнюю комнату. Во втором часу ночи тьма полностью скрыла всё, кроме кровати под окном. Когда Джоэль только заселился в их дом, они бились за вторую кровать, стоящую в углу – лучи солнца не касались её по утрам. Как обычно, на правах старшего, лучшее место получил Никки, но Томми не пришлось долго грустить, ведь заснуть раздельно им не удавалось. Братья спали в одной и той же позе всю жизнь: Никки лежал в позе эмбриона на правом боку, а Томми обнимал его со спины, уткнувшись носом в шею брата; при этом левая рука Никки сжимала руку Томми и легонько прижимала к груди. Время шло, а традиция засыпать так была для братьев неизменна. Самое главное, держаться за руки, иначе обо всем остальном можно забыть. Родители рассказывали, что даже в утробе парни держались за руки: левая рука Никки и правая рука Томми, и никак иначе. Хотя возможно, что они лишь дурили головы братьев. Итак, Томми лежал на своей кровати в одиночестве, он дрожал от слез и холода. Ноги, прошагавшие несколько часов по льду и снегу, были красными и вспухшими от обморожения. С трудом подавив внезапную робость, Джоэль нахмурился и пробормотал: - Может, тебе горячего чаю выпить? Твои ноги все красные, это может быть серьезно. Всё это время лежавший лицом к стене, Томми повернулся на спину и слегка приподнялся, посмотрев на Джоэля. Всего за один вечер из него будто высосали все жизненные силы, хотя, возможно, такой эффект создал размазавшийся грим: - Мелкий, - он сипло усмехнулся, и в его голосе смешались все возможные чувства и эмоции, - Я вылакал бутылку Джека в одно рыло, какой ещё нахуй чай? - он улыбался устало и очень печально.Из-за грима Джоэль едва разглядел разбитую губу и более мелкие свидетельства драки в виде царапин, следов удушения на шее и намечающихся синяков на теле брата. - Что случилось? – мальчик слегка сжался, боясь очередной вспышки бессознательного гнева Томми, но тот лишь вздохнул, опустился на спину и закрыл глаза рукой: - Сбежав из парка, я завалился в местную обрыгаловку. Не знаю, то ли я надеялся найти там кого-то из наших, то ли, наоборот, искал место, куда они не сунутся. Не знаю, честно, не знаю. Сидел, пил, ревел. Никто мне и слова не сказал поначалу, зато потом подсел какой-то отвратный жирный алкаш. Пытался разговорить меня, выпутать, что же так расстроило меня, помимо «невкусного хуя». Я рассказал: умер мой брат-близнец, самый важный человек в моей жизни, ну и часть меня вместе с ним, - на это Томми болезненно рассмеялся, - И знаешь, что мне на это сказал тот толстяк? Не, такое и не приснится. «Радуйся, ты победил в битве клонов». Победил. В битве. В битве клонов. В битве, блять, клонов я победил! – он поморщился от отвращения к повторенным им словам, - Дальше как в тумане, - усмехнувшись, Томми помотал головой, - Не помню, как нас растащила охрана, но я крайне благодарен бармену, попросившему вышвырнуть жиробаса вместо меня. Так и сидел там до закрытия. Не зная, что ответить, Джоэль подошел к Томми и накрыл своим пледом, хорошенько завернув в него ноги брата. Их разговор закончился на этом и, попрощавшись тоскливым взглядом, мальчик ушел к себе. Единственным родственником на похоронах оказался, как ни странно, Джоэль. С печальным, будто окаменевшим лицом он простоял всю недолгую церемонию. Утром весь снег слегка растаял, но теплее не стало. Более того, холод усилился, хоть и стал другим – могильным. Земля была промерзшей, конец декабря как-никак, рыть было тяжело даже привыкшим к этой работе могильщикам. Джоэль догадывался, что их проклинают, как могут, но старался не думать об этом. В конце концов, Никки не выбрал бы такой день. Снежные хлопья вяло парили в воздухе, доходя до земли подтаявшими и мокрыми. Организацией во многом занимался Мик – как отныне запомнил мальчик, старший, наиболее мрачный из них в обычной жизни. По просьбе Джоэля, он не разрешил никому, кроме них троих и не явившегося Томми присутствовать. Хоть группа и пыталась все скрыть, но с три десятка фанаток всё же толпилось у кладбищенских ворот: - Маленькие приставучие пиявки, - с тоской заметил Марс, бросив на них взгляд, уходя. - Мне кажется, даже они заслуживают больше быть здесь, чем я… - понуро прошептал Джоэль, опустив голову. Два дня Томми сидел взаперти. Сколько Джоэль ни умолял его выйти, парень безмолвно игнорировал все просьбы. В столе, стоявшем напротив кровати Никки, он нашел непрозрачную клейкую ленту, коей наглухо заклеил окно – шторы на своде крыши было не повесить, да и парни их откровенно недолюбливали, заявляя, что им нечего скрывать – и дверь, полностью изолировав себя от внешнего мира. Младшего брата долгое время пугала невероятная тишина, воцарившаяся в комнате старшего. Как бы он ни прислушивался, признаков жизни Томми упорно не подавал. Лишь ночью можно было уловить призрачный шепот: изнеможенный своими переживаниями, Томми звал Никки во сне. В рождественскую ночь, а именно она пришлась меж вторым и третьим днем после смерти Никки, Джоэль услышал треск, прозвучавший особенно громко в поселившейся в их доме тишине. Мальчик, сидевший на кровати, вздрогнул, оторвал взгляд от тетриса, подошел к двери, приоткрыл её и выглянул в коридор. Соседняя дверь медленно приоткрылась, из комнаты вышел Томми и почти бегом спустился на первый этаж, вынося двухлитровые бутылки из-под воды, заполненные «чем-то желтым» под завязку. Он был все таким же всклоченным, разве что штаны надел другие и футболку накинул. Как рассудил Джоэль по звукам, доносящимся снизу, естественные нужды взяли верх над братом. Пару минут спустя он поднялся обратно, неся с собой пакет чипсов, пару бутылок воды и бутылку виски. Зная, что свидетели Томми не обрадуют, мальчик закрыл дверь, пережидая момент. Вопреки его мыслям, брат не заперся снова так быстро, он опять спустился на первый этаж и начал разбирать свою установку, по частям оттаскивая её в спальню. Заметил Джоэля он только под конец, когда нес к себе хай-хэт и тарелки, одна из которых чуть не полетела в мальчика наподобие самурайского сюрикена. Пискнув от испуга, младший брат захлопнул дверь, моментально зажмурившись и прижавшись к ней спиной. Через пару минут, когда установка была собрана, дом наполнила какофония стука. Джоэль поморщился, подошел к кровати и лег. Не хотелось верить, но, похоже, горе забрало и разум, и талант Томми. Тем временем среди беспорядочного сотрясения воздуха стал прослеживаться более четкий, знакомый уху ритм: стук сердца, тонущий в рваных, меняющихся каждые пять секунд мелодиях – вот что наигрывал Томми. Чем дольше длилась игра, тем сложнее и путанее становились ритмы, старательно заглушавшие основной. Он играл до утра, пока, наконец, не свалился на пол, отключившись из-за усталости в истощенном организме. Джоэль, тоже не спавший всю ночь, зашел к Томми, стоило ему услышать звук упавшего тела. Что-что, а этот звук, после месяцев жизни с братьями, он знал наизусть. Лицо Томми выглядело ещё худее, чем раньше, оно было красным, теплым и немного поблескивало в свете, пролившемся из открытой двери. Под глазами легли иссиня-черные мешки, в уголках, казалось, наметились морщинки. Хоть брат и смыл грим ночью, но на его щеках всё равно оставались видны серые полосы – дорожки от слёз. Тонкие губы выглядели теперь ещё тоньше: от расстройства Томми поджимал их, и даже без сознания продолжал это делать. Раньше он говорил, что игра на ударных – это его универсальный антидепрессант, но, судя по его состоянию, иногда её недостаточно. С трудом подняв брата на его кровать и накрыв шерстяным пледом, Джоэль покинул его комнату, оставив перед кроватью маленький сверток с подарком. Томми мало спит, хоть и не покидает комнаты, он знал это по шепоту и понимал, как важен хоть какой-то отдых для брата.