Errors In My Head

Декабрьский вечер был на удивление более тоскливым, чем обычно. Джоэль сидел в своей комнате, лениво вырисовывал каракули букв, сплетавшихся в пустые слова домашней работы по английскому. Очередное сочинение о каких-то бессмысленных вещах. За стеной, раздражающе стеная от нарастающей по силе мигрени, выл валяющийся на кровати Томми. Джоэлю казалось, старший брат делал все, чтобы довести его до белого каления. Через тонкую стену был слышен каждый звук, но мальчик словно видел, что творится в комнате близнецов. Томми лежал, закинув пятки на спинку кровати, и потирал лоб с виском тремя пальцами. Несмотря на холод, царивший как снаружи, так и внутри дома, были на нем лишь сильно обтягивающие кожаные штаны и шерстяные носочки – гремучая смесь, в которой близнецы рассекали по дому зимой. Никки ушел куда-то ещё после обеда, по своему обыкновению, не сказав никому ни слова. Куда конкретно он делся, не волновало на тот момент ни Томми, ни, тем более, Джоэля – оба были слишком заняты своими делами. Тишину в остальном доме разорвал резкий противный уху звонок телефона. Услышав его, восприимчивый из-за воспаленного мигренью мозга к любым колебаниям Томми взревел от бессилия. От громкого неприятного звука реальность, кажется, начала пульсировать, и комната вокруг него зашлась волнами, будто была под водой, в которую кто-то бросил камень. Томми выгнул спину и провел ногтями по лицу, тщетно пытаясь выскрести мозг из плена давящей на него черепной коробки. Пару секунд пострадав, он со всей силы – о чем впоследствии сильно жалел из-за нового всплеска «пульсирующей реальности» - ударил пяткой в стену и хрипло прикрикнул: — Мелкий! – вышло что-то среднее между мольбой и приказом. Нехотя Джоэль встал из-за стола, спустился на первый этаж и подошел к телефону. Желания говорить с кем-то в нем было ровно столько же, как желания огрести от неадекватного братца или делать домашнюю работу. Тихо вздохнув, он поднял трубку. Пару минут спустя Джоэль вошел в комнату близнецов. Томми бросил на него испепеляющий взгляд, но мальчик не ушел. Тогда он повернулся на бок и внимательно посмотрел на брата. Обычно спокойный и отрешенный, сейчас Джоэль был похож на одержимого. Хмурый взгляд из-подо лба; резко почерневшие мешки под глазами, которых, то ли не было, то ли никто не замечал прежде; глаза красные и взгляд метается; сам весь дрожит, будто током бьет; дышит тяжело, через рот; ссутулился и по большей части покрыт тенью, явно, не добавляющей его виду привлекательности. От такого зрелища Томми поежился, но, совладав с собой, тихо спросил: — Ты ещё не заметил, что мне хуево? – он слегка ухмыльнулся, - Съеби, мне и без тебя весело, чумная мелочь. Вместо того чтобы, как обычно, избегая неприятностей, послушаться, Джоэль медленно подошел к кровати. В комнате горела одна слабая лампа, держащаяся над кроватью лишь на скотче и искреннем желании близнецов, она всегда была единственным источником света. Но и её было достаточно. Томми почувствовал недоброе. Ещё хуже стало, когда мягкий искусственный луч света согнал лишние тени с лица мальчика. В его глазах и на щеках застыл мокрый блеск: — Никки умер от передоза несколько часов назад, - Джоэль так и не решился поднять взгляд на Томми. Слова застряли в горле и во рту липкой студенистой жижей, и мальчик так и стоял с пустым взглядом и приоткрытым ртом, подрагивая от безуспешно сдерживаемых слез. Теперь уже начало трясти Томми, он резко сел на кровати, отчего произошел наиболее сильный всплеск боли. Все вокруг плыло и размывалось то ли из-за слез, рефлекторно хлынувших к глазам, то ли из-за отвратительного душевного смятения. Теперь Томми понимал, почему у него так раскалывалась голова. — Ты лжешь… Ты лжешь мне, маленькая тварь! – Джоэль не разобрал слов, он слышал лишь отчаяние в голосе Томми. Из оцепенения мальчик вышел, когда за истошными криками и встряской за плечи последовала крепкая пощечина. До этого он с трудом мог разглядеть трясущегося от накатывающей истерики старшего брата. Боль как рукой сняло, Томми забыл о ней, стоило Джоэлю сказать о смерти Никки. Первым бездумным порывом был крик, вторым – пощечина, дальше Томми, не отдавая себе ни малейшего отчета в своих действиях, выбежал из комнаты, чуть ли не кубарем спустился по лестнице и, в чем был, рванул из дома. Он не замечал ни мороза, ни слез, непрерывно текших по щекам, ни насквозь промокших в снегу носков. Томми огляделся: ни в одном из домов на улице Никки никогда не бывал, он не мог спрятаться там… или мог? Соседи, кто с недоумением, кто с презрением, кто с жалостью во взгляде, косились на взлохмаченного, полуголого, ревущего, трясущегося от слез и холода парня, стучавшегося и звонившего в их двери и спрашивавшего о своем «пропавшем» приятеле. Некоторые вообще не открывали Томми дверь, и тогда он, матерясь и потирая плечи от холода, перебирался к другому крыльцу. Когда он готовился нарушить покой очередного соседа, его локтя коснулась детская рука в перчатке. Томми враждебно глянул на закутанного Джоэля, протягивавшего ему куртку: — Я знаю, тебе тяжело, но, Томми, пожалуйста, не глупи, - на щеках мальчика ещё виднелись следы от наскоро размазанных слез. — Пошел ты! – теперь уже понимая, какую глупость он делает, Томми помчался к парку. Насквозь мокрые холодные носки сильно замедляли его, несколько раз Томми чуть не упал, поскользнувшись на льду. Наконец, приземлившись на серую, промерзшую за пару недель почву парковой дорожки, он рывком стянул их и окончательно скрылся из виду не поспевавшего за ним Джоэля. Прошло несколько минут, пока мальчик не обнаружил брата под одним из деревьев. Томми сидел на торчащем из-под снега корне, поджав ноги и уткнувшись лбом в колени. Вся его фигура, согнутая и пытающаяся сжаться в комок, не просто говорила, она кричала об отчаянии, о безысходности и о скорби. Парень старательно сдерживал слезы, но те все равно катились по его щекам, размазывая вчерашний грим и заставляя изредка всхлипывать. При этом рефлекторно приподнимались плечи, и кожа на выступивших позвонках слегка дергалась, словно отгоняя руку Джоэля, протянувшуюся к брату для сочувственного прикосновения. Длинные темные волосы скрывали Томми естественной завесой, успевший припорошить его редкий снег придавал его виду особой, трогательной беззащитности. Он бледнел от холода, на стопах и ладонях стали видны вены и капилляры, создавая змеиный окрас своими красно-лиловыми сеточками. Джоэль тихо вздохнул, наклонился к Томми и накинул куртку на его плечи. Обычно раздражавшее его, ребяческое поведение брата вдруг вызвало у него сильное сочувствие. Особенно за живое задела слепая вера в то, что Никки окажется живым. Мальчик знал, что убедительными не станут ни его слова, ни звонок родителей, ни даже повторное опознание тела. Томми не поверит, если не хочет. А он не хочет. Никто, на самом деле, не хочет. — Пойдем домой, - Джоэль неуверенно коснулся затылка Томми, - Будет просто ужасно, если ты простынешь, - он не знал, как толком выразить свое намерение помочь, не заставляя брата думать об их потере. — Да отъебись же ты от меня, - обессилев, прошептал тот, все же придерживая куртку и кутаясь в нее, - Половина меня уже мертва, так какая разница?! — Но ведь вторая жива, - мальчик виновато улыбнулся, все же отступив на шаг назад. Вместо ответа Томми снова начал материться, опираясь на дерево, поднялся с земли и пошел прочь, так и ступая босиком по холодной, покрытой снегом и льдом, земле парковой дорожки.