Рожденные революцией

В 5. 25 утра, за пять минут до того как в павильоне Флоры раздастся пронзительный и тревожный бой часов, Луиза вдруг резко села на кровати, жадно хватая ртом сухой горячий воздух. Грань между сном и явью была настолько зыбкой, что в первые секунды она не понимала, где находится – пульсирующая темнота давила и жгла, а тишина звенела, впиваясь в мозг как алмазный бурав. Лу зажала рот ладонью, предотвращая сдавленный крик, рвущийся из ее груди. Ночь с 9 на 10 августа 1792 года выдалась неимоверно душной для этой поры и необычно тихой – словно природа замерла в ожидании чего-то неизбежного и… зловещего. Листья в саду замка Тюильри казались вырезанными из черной жести – ни шороха, ни звука… В разгоряченном воздухе, неподвижном и спертом – будто в давно закупоренной пустой бутылке висело почти осязаемое предчувствие. Но где-то там – высоко наверху незримые потоки гнали к Парижу тяжелые неповоротливые облака – грязно-серые и набрякшие влагой, словно мозги, переполненные дурными мыслями. Сердце Лу болезненно сжималось, и несмотря на то, что пряди ее волос тяжелыми змеями обвивали шею, прилипая к влажной горячей коже, а лоб был покрыт испариной и даже струйки пота, стекали по коже спины, прямо между лопаток - девушку бил озноб. Она бы не смогла объяснить, пожалуй, и сама себе, что ее так поразило и встревожило в этот предрассветный час – «час быка» - когда все живое безмолвствует, когда чаще всего - безболезненно, во сне, умирают старики… Зубы выстукивали нервную дробь, волны зябких мурашек окатывали ее с ног до головы, приподнимая волосы на затылке. Темнота все сгущалась, внушая какой-то первобытный, суеверный ужас. Лу испытывала только одну потребность – бежать… бежать из этого проклятого замка прямо сейчас, сию же минуту. «Он возвращается!» - решила, наконец-то девушка. Кто еще, кроме ее мучителя мог бы привести ее в такое состояние? Адреналин, заставлял ее мышцы непроизвольно сокращаться, гнал ее, подталкивал к решительным действиям. Предчувствие… Лу судорожно заметалась по комнате. Мария всхрапнула и замолчала на своем сундуке в углу. Замерев, как настороженная кошка, девушка задержала дыхание, немного приходя в себя, и вспоминая, что у дверей и под окнами дремлют караульные. Стараясь производить как можно меньше шума, Луиза нащупала в темноте платье служанки, и тут… раздался этот странный, нереальный, ужасающий звук от которого сердце ее неловко ткнулось в ребра и снова зашлось, спотыкаясь в неровном ритме – часы в павильоне Флоры, водруженные на консоль к приезду короля отбивали полшестого утра… несмотря на то, что полвека уже как были неисправны. Господин Мик – архитектор, проводивший реставрацию замка, счел, что ремонт этой древней и баснословно дорогой безделушки не позволит ему уложиться в смету расходов, и вычищенные до блеска, они стали лишь незначительным и громоздким элементом декора. Часы били – неистово, как набат… обреченность. Гаррет тоже не спал в эту ночь, впрочем, как и во многие предыдущие: Под утро они с Тони и Пьером возвращались с заседания Тайной Директории Комитета Федератов, что вот уже месяц собиралась в зале корреспонденций Якобинского клуба. Их «Народная партия» присоединилась к федератам, как и множество других добровольцев со всех сторон Франции, создавших этот комитет, который возглавлялся авторитетными лидерами, в число которых входил и Пьер Роббер. В непримечательных кабачках, таких как «Золотое солнце», на улице Сент-Антуан, близ Бастилии или «Синий циферблат», на бульваре, эти самые лидеры разработали план восстания, движения колон, и штурма дворца. Задачей Комитета так же являлось обеспечение прибытия в столицу батальона «умеющих умирать»*. К началу штурма число провинциального ополчения, собранного в защиту революции, достигнет шести тысяч. Однако, в Париже существовала еще одна политическая сила - вторым руководящим центром революции являлось Собрание делегатов секций города Парижа*. Заседания секций происходили параллельно заседаниям Тайной Директории: представители мелкой и средней буржуазии, желали опереться на санкюлотов в своей борьбе против короля, поэтому их заседания были открыты для ВСЕХ граждан, не только "активных". Помещениями, где собирались комитеты секций, часто служили комнаты на антресолях или подсобные помещения в церквях. Вскоре образовывалось Центральное бюро секций, делегаты которого собирались в ратуше. Таким образом, в Париже появился альтернативный якобинский муниципалитет... Как бы там ни было, и федераты и секции преследовали одну цель – свержение короля Франции Людовика XVI прозванного в народе «месье веТо», или «Толстый вето» - вероятно оттого, что конституцией, принятой в сентябре 1791 ему все же отводилось право накладывать вето на принятые Законодательным собранием акты. И хоть и номинально, но он все еще оставался монархом. Законодательное же собрание в конце июля-начале августа просто лихорадило: сторонники короля из группировки фельянов* изо всех сил отстаивали интересы монархии, но под давлением требований секций Парижа о свержении короля, депутаты вынуждены были одобрить петицию о всеобщем вооружении народа пиками. К утру 10 августа часть Законодательного собрания захочет подняться и идти в Тюильри с депутацией к королю, фактически на его защиту. Но жирондисты и Гора* не поддержат это предложение... Гаррет, все предшествующее время находившийся в каком-то горячечном возбуждении, подпитываемым мстительным негодованием, вдруг понял, что смертельно устал. Он не находил в своем сознании ни одного светлого проблеска, уцепившись за который, можно было бы воспрять духом. Ненависть. Сокрушительная ненависть к Де Приньену, лишившему его права на счастье, всколыхнула прежнее его юношеское презрение к порочным и лживым снобам, напялившим маску аристократизма… она опустошила его душу… вобрала ее всю – как небо высушивает и вбирает влагу, перед тем как разразиться страшной бурей. Гаррет чувствовал себя… даже не старым – древним как египетская мумия. Почти неживым… до штурма оставалось всего несколько часов. «Надо поторопиться» - подумал виконт. Они направлялись в штаб-квартиру «Народной партии», но лишь затем, что бы наскоро переодевшись и захватив оружие, присоединиться к остальным демонстрантам, уже направлявшимся к Тюильри. - Пьер, как ты думаешь, Верховное существо… это человек? – неожиданный и какой-то неуместный вопрос Антуана вывел Гаррета из апатичного состояния: - О чем ты, Тони? – виконт недоуменно взглянул на друга, который, вопреки заливистому смеху Пьера, оставался серьезным. - Ну, ты же сам говорил, - обратился Демеран к Пьеру – что старик Жан – Жак и Робеспьер тоже, имели с ним дело лично? - Ну, да… люди болтали, – Роббер снова захохотал. Он был в приподнятом настроении и взбудоражен предстоящим грандиозным событием. - Мне все равно кто нашептывает в ухо трибуну, хоть сам чёрт – Пьер закашлялся утирая глаза, - главное идеи стоящие. - Это верно – поддержал, усмехнувшись Гаррет. - Я думаю это Ле-лу-гару.* – пробормотал Тони - Кто? – удивился Гаррет. - Клыкастый оборотень! – воскликнул Пьер и гримаса отчаянного веселья снова исказила его лицо – Тони прекрати! У меня уже живот разболелся. - Ты все еще веришь в сказки, малыш? – угрюмо спросил виконт, не находивший повода для столь бурных эмоций и шуток. - Неважно, – потупившись, огрызнулся Антуан – и Гаррет решил, что его друг немного не в себе от всего происходящего, раз в его голову приходят такие нелепые мысли. А может это невыносимая духота, от которой, кажется, скоро расплавятся не только мозги, но и камни набережной? - Верно. Важен лишь результат! – виконт упрямо вскинул острый подбородок, несмотря на то, что он чувствовал себя паршиво, он все же был уверен в собственной правоте, в верности выбранного пути. Он твердо знал, что будет бороться. Совсем скоро. И знал за что - За свободу. За равенство. За братство. И эти слова отнюдь не были для него высокопарным пустым девизом. Или выдумкой прихотливого утописта. Он ценил их превыше собственной жизни. Он – отверженный собственной семьей, с детства отравленный вероломным предательством, твердо знал, что справедливость – восторжествует. Он освободит Лу и они станут жить в свободной стране, где все будут равны, как перед лицом Всевышнего, где человек человеку будет братом, и где никто не посмеет унижать достоинства другого, кем бы тот ни был по происхождению… Рваные облака, тянущие свои грязные щупальца к Парижу, между тем, остановились, словно наткнулись на какую-то невидимую преграду. Занималась кроваво-алая заря. И не оставалось никакой надежды на облегчение, в виде долгожданного дождя для города, придушенного изнуряющей жарой. Прошло совсем немного времени, с тех пор как Луиза вздрогнула, заслышав потусторонний бой сломанных часов, и вот опять звон … звон. Со всех сторон над Парижем загромыхала какофония колоколов и барабанной дроби, а дворец содрогнулся от дикого топота тысячи ног швейцарцев, призванных королем для усиления национальной гвардии. Это случилось накануне, после дерзкой выходки санкюлотов, уже пытающихся спонтанно и неорганизованно проникнуть в Тюильри сразу по прибытию двора в Париж. Тогда Людовику пришлось постигнуть невероятное для монарха унижение – по приказу толпы облачившись в красный колпак, отхлебнуть вина из бутылки, протянутой грязным бродягой. Наблюдавший за этой сценой Наполеон Бонапарт, тогда молодой артиллерийский офицер, сказал на это приятелю: - «Наш король действительно кретин!.. Ему надо было приказать выстрелить по этим сволочам из пушки - не представляешь, как такой сброд боится грохота пушек! – «А если бы артиллеристы отказались стрелять? - спросил приятель. – «Ну тогда по крайней мере разбить бутылку о голову того говнюка, что её королю протянул.» - «Но тогда бы толпа короля растерзала.» -«В его теперешнем положении, пожалуй, лучше было бы быть убитым...» Король уже не сомневался – это бунт, но швейцарцы и национальная гвардия сумеют подавить его, без труда – вероятно, он очень надеялся на это тогда – нервно расхаживая по своим апартаментам и ощущая как через ступни вверх к щиколоткам и еще выше – к коленям проходит гулкая вибрация, создаваемая бегущими вояками. Эскадрон с пушками на Пон-Неф должен повернуть назад марсельцев, если они захотят перейти реку; эскадрон у городской Ратуши должен разрезать надвое идущих из Сент-Антуана, при выходе их из-под арки Сен-Жан, прогнать одну половину в темные кварталы восточной окраины, в другую вперед сквозь ворота Лувра. Немало эскадронов и конницы в Пале-Роаяле, на Вандомской площади; все они должны идти в атаку в надлежащий момент и очищать ту или другую улицу. Все будет хорошо. Так ему доложили… Но, военный план в защиту короля полностью расстраивался: прокурор Манюэль приказал оттащить пушки с Пон-Неф и никто не решился его ослушаться. В мгновение ока дворец Тюильри оказался окружен батальонами федератов и санкюлотами. Услыхав шум, бушевавший вокруг его дворца, Людовик XVI прочел молитвы, исповедался у аббата Эбера и стал покорно ждать. Королева, дети и принцесса Елизавета беспокойно метались из комнаты в комнату, то к королю, запершемуся со священником, то в кабинет Совета, где собравшиеся министры обсуждали способы спасения королевской семьи. Чуть позже монаршая чета решила идти в Собрание и искать у него защиты и убежища. Это было грустное шествие. Король вел за руку дофина, принцесса Елизавета и совсем еще молоденькая королевская принцесса в сопровождении принцессы де Ламбаль и госпожи де Турзель перешли через сад и направились к Манежу. Королева печально оглянулась на замок, и вздохнув, опустила голову, будто пристыженная дерзкими криками патриотов. Масштабы толпы, собравшейся у стен замка к 9 часам утра, поистине впечатляли. Но она все прибывала и больше всего со стороны Карусели, где колонна Сент-Антуанского предместья двигалась по улице Сент-Оноре, а с ней ехали телеги груженые порохом и пушечными ядрами. Уход короля придал храбрости осаждавшим, которые до тех пор еще колебались, и они мгновенно ворвались в ворота. Толпа народа наполнила двор. При виде этого нашествия защитники Тюильри растерялись: у них не было командира, и никто не руководил их действиями. С четверть часа чернь уже наводняла дворец, а ни с той, ни с другой стороны не было еще произведено ни одного выстрела. Наконец прибыли марсельцы. Командующий ими Фуркье по прозвищу Американец выстроил их вокруг двора перед зданием. Народ кричал: «Долой швейцарцев!» — их заметили в окнах и внизу лестницы. Швейцарцы и национальные гренадеры вместо ответа делают руками и шляпами знаки, приказывающие толпе удалиться. Гаррет и Антуан стали свидетелями начала атаки. Они надолго задержались на мосту Пон-Наф, отчасти потому, что все улицы ведущие к Карусели оказались переполненными. Пока обе стороны обменивались издали оскорбительными жестами и криками, несколько наиболее смелых патриотов подошли к ступеням парадной лестницы, под аркады галереи. При помощи пик с крюками на конце они схватили двух часовых-швейцарцев и под общий хохот обезоружили их. Швейцарцы этого поста под командой капитанов Зюслера и Кастельберга выстроились частью на ступенях галереи, частью на крыльце часовни и дали залп по людям, схватившим двух их товарищей. Звук этого выстрела послужил сигналом к общему побоищу. Началась беспорядочная стрельба. Ядра и пули засвистели над дворцом. В воздухе мгновенно распространился едкий, кислый запах пороха. Швейцарцы, дворяне, гренадеры, все бывшие в замке люди стреляли сверху и снизу в толпу, отвечавшую пушечными и ружейными залпами. Первый залп со стороны дворца оказался губительным: марсельцы и брестцы понесли большие потери. Толпа ревела и напирала, разъяренная первобытными инстинктами – будто ополоумев от вида крови. Тела убитых нещадно топтали, а на стоны раненных никто не обращал никакого внимания. О жалости и сострадании речи не идет, если ты очутился… в аду. То, что Гаррет и Тони оказались в этот момент именно в этом месте - подойдя к замку с восточной стороны – иначе чем стечением роковых обстоятельств не назовешь. Если бы они еще на полчаса задержались на мосту Пон-Неф, все могло бы сложиться по-другому. Да, именно так – Тони, хоть и лез на рожон, никогда не прячась за чужие спины, все же обладал удивительной способностью выкручиваться из самых безвыходных ситуаций, и если Гаррет находился с ним рядом, то везение друга, казалось, распространялось и на него самого. Но в этот раз все пошло по другому – именно Тони первым заметил, что из осажденного замка какие-то безумцы пытаются прорваться на карете. Со смехом он пихнул Гаррета локтем, указывая на несчастных беглецов, ищущих спасения там, где это было сродни самоубийству. С десяток головорезов уже облепили карету как мухи: висели на козлах, сбросив кучера прочь, тяжелыми камнями и пиками разбивали двери, распрягали напуганных лошадей… Гаррет побледнел, когда разглядел на карете свой фамильный герб, уже наполовину стесанный с обшивки кареты. Сознание пронзила мгновенная вспышка воспоминания: -«Где отец, Манон?» - «Знамо где – в Версале…» Мог ли отец последовать сюда за королем? - Гаррет не отдавая себе отчета уже протискивался сквозь обезумевшую толпу штурмующих, - Мог, и мать тоже с ним! Как же я об этом не подумал! - стискивая зубы, он отчаянно распихивал локтями орущих дикарей. Он вдруг осознал, что вся его ненависть к родителям куда-то испарилась в этот самый миг. Да – граф Де Вержи отвратителен в своей жестокой, лживой сущности. Он достоин того, что бы быть осужденным за все свои прегрешения. – «Но не так! Не ТАК!» - Гаррет не желал видеть, как санкюлоты предадут его семью позору, растерзав их как паскудных зверей и отдав тела на поругание толпы. «Я не допущу этого! НЕТ!» Если бы он только знал, что его отец, этот старый хитрый лис, имеющий своих осведомителей, сбежал в Австрию задолго до начала штурма. Что мать его, оставила двор еще в Версале, и сославшись на необходимость поправить пошатнувшееся здоровье, отправилась на юг Франции с молодым любовником… а карета – ее Филлип, оставшийся без попечения властного и требовательного папеньки, заложил своему новому знакомому, прокутив почти все состояние и проигравшись в карты с полмесяца тому назад. И кто сейчас сидел, дрожа и обливаясь от страха потом в ее недрах – неизвестно. Но этот кто-то не имел никакого отношения к семейству Де Вержи. С рычанием Гаррет набросился на первого подвернувшегося под руку вандала, который уже почти проник внутрь кареты. Он схватил мужчину за шиворот и выволок его обратно: - «Прочь!» - закричал виконт так что легкие болезненно сжались от напряжения. Грязный бродяга вскинулся, и моментально набросился на Гаррета. Ему на помощь тут же пришел еще один оборванец, спрыгнувший с крыши кареты. Тони оторопел от неожиданности, когда его друг вдруг ринулся в указанном им направлении. Он сначала даже не понял – что же случилось – хотел ли Гаррет присоединиться к патриотам или же… намеревался спасти того сумсшедшего, что пытался прорваться сквозь плотное кольцо окружения. Только когда двое скрутили его друга и начали жестоко избивать, Тони наконец-то очнулся и поспешил на помощь. Он не успел. Когда Антуан прорвался к злосчастной карете, Гаррет уже медленно оседал на пыльную мостовую, нападающие тут же утратив всяческий интерес к виконту, вернулись к своему занятию… Пика. Она глубоко вошла в левое подреберье Гаррета, который упрямо сжимал черное, в потеках крови древко, будто пытаясь его вытащить и удивленно глядел на свой живот. Тони, подхватил его, непрестанно озираясь по сторонам – пути отступления к Карусели были перекрыты плотным людским потоком, и он решился на отчаянный шаг – окольными путями, через двор старого манежа, он едва дотащил раненного друга в сад фельянов, соседствовавший с Тюильри. Постройки на громадной территории замка создавали причудливый и странный лабиринт улиц, дворов и проходов, что позволило им проникнуть к монахам незамеченными. Здесь было относительно спокойно. - Вытащи ее, Тони – прохрипел Гаррет, когда тот опустил его на землю под сенью старого, раскидистого каштана. – Антуан лишь покачал головой: - Ты истечешь кровью. - Вытащи, - Гаррет с трудом открыл глаза – она мешает мне дышать. – Тони нерешительно взглянул на вонзившееся в тело друга, словно острая большая заноза, древко. Где-то там в глубине плоти скрывался железный наконечник. «Не жилец» - Демеран вздрогнул, когда вдруг осознал, что ничем больше не может помочь другу. Гаррет застонал, хватая воздух пересохшими губами, тогда Тони решился – одним резким движением он выдернул пику. Виконт потерял сознание, но скоро пришел в себя. Кровь обильно хлынула из раны, пульсирующим потоком просачиваясь сквозь пальцы рук Тони, который попытался ее зажать. - Иди. – голос Гаррета становился все тише,- спаси ее Тони! И… сделай счастливой – его закрытые веки приобретали меловой оттенок, губы посинели, скулы заострились. - Ты бредишь, Де Вержи! – в отчаянии воскликнул Тони, - мы еще погуляем на вашей свадьбе, друг! - Не-ет, - выдохнул Гаррет, - не теряй вре-мени… и пообещай мне, что она …что ты защи-тишь ее. - Клянусь! - Тони не замечал, как обжигающе горячие слезы скатываются по его щекам. - Давай! – Гаррет откинулся навзничь и затих. Этот короткий разговор исчерпал все его силы. Тони медленно, с трудом поднялся. Сняв шляпу он несколько секунд стоял, словно застывшее изваяние, над распростертым телом друга, а затем, резко развернулся и побежал. Но у судьбы, определенно были свои планы, на каждого из участников этих драматических событий. Он опаздывал. В павильоне Флоры уже четверть часа творилось нечто невообразимое… Долгое время сражение было беспорядочным, и нельзя было определить, на чьей стороне победа. Но патриоты, более многочисленные, чем слуги короля, постепенно одерживали верх. Одни швейцарцы не думали сдаваться, но их атаковали одновременно и во дворе, и со стороны сада. Потеряв уже большое количество товарищей, эти храбрые солдаты отступят и в числе двухсот человек сгруппировавшись у галереи, бывшей центром атаки. Они будут неустанно стрелять, пока не истощится запас патронов. И они все погибнут там, уложив более четырехсот патриотов. Когда галерея останется без защитников, битва будет выиграна. На алтарь революции будут возложены около пяти тысяч жертв с обеих сторон. (На самом деле никто не считал сколько человек погибло при штурме Тюильри, но в истории он остался как самый короткий, но и самый кровопролитный) Их тела будут свозить к берегам Сены все последующие трое суток.