Рожденные революцией

Гаррет легонько сжимал холодеющими пальцами слегка желтоватый лист лощеной бумаги. Под окнами слышались веселые голоса молодых людей, в очередной раз собравшихся на «розовые посиделки» И хотя Тони обещал сегодня прибытие какого-то значимого гостя из Парижа, виконт снова, сославшись на неотложные дела по службе, которые требуют внимательного изучения бумаг, к вящему неудовольствию девушек, покинул теплую компанию. Кто-то принес лютню, и печальная мелодия проникала в комнату, вместе со сгущающимися сумерками. Легкие, щемящие душу, звуки струнного инструмента вибрировали в воздухе, наполняя мысли Гаррета отчаянной безысходностью. Он снова пробежал глазами последние строки письма, а затем вдохнул едва уловимый цветочный аромат, который, казалось, источали сами слова, выведенные красивым витиеватым почерком Луизы. Эти письма стали смыслом его жизни в последний год. Сразу по приезду в Аррас он откровенно признался девушке, что влюблен. Отчаянно, без оглядки. Но, дабы, не слыть нечестным, тут же оговорился, что его громкая фамилия – лишь пустой звук. И он будет прилагать все усилия, что бы самому достичь высокого положения в обществе. Он просил, нет – умолял Луизу, дать ему немного времени, возможно, пару лет, для того, что бы … что бы он мог составить ей достойную партию. Две недели после того как он отправил это дерзкое послание, Гаррет не находил себе места, а потом… потом он был безмерно счастлив, когда получил от Луизы ответ с заверением, что она согласна его ждать… всегда. Почти целый год длился их роман в письмах… хотя Гаррету не нравилось это определение. «Роман».. это слово казалось ему чересчур легковесным, отдающим пошлостью и скабрезностью. Они проживали свою историю любви в этих нежных, исполненных глубокими чувствами и страстными признаниями, посланиях. Звук приближающихся шагов не мог вывести виконта из отрешенного состояния, и даже когда, скрипнув, открылась дверь и на пороге возник Тони, Гаррет не обернулся, и не прервал своих размышлений: Что могло случиться? Отчего Луиза внезапно замолчала? Он не раз порывался отправиться в Париж, но у него еще не было достаточно средств для того, что бы оплатить дорогу и проживание в более-менее приличном гостином доме, наподобие «Британика». Из своего скромного жалования, которое лишь ненамного повысилось спустя полгода службы, он отдавал плату за постой отцу Тони. Как ни возмущался при том его друг, это было для виконта делом чести – он не желал оставаться нахлебником в добродетельной семье, давшей ему кров и пищу на первых порах. Одевался он весьма скромно, без малейшего намека на то, что бы следовать капризным прихотям провинциальной моды, и помимо основной работы иногда служил секретарем у местного нотариуса. Несмотря на все усилия свободных средств у него практически не оставалось. К тому же его патрон, уверившись, что молодой виконт, быстро освоившись, весьма недурно управляется с обязанностями, отбыл в Италию, полностью препоручив Гаррету ведение дел в конторе. И вот – прошло уже пять месяцев… почти полгода неизвестности, выматывающей душу, полгода невыносимой, до зубовного скрежета, боли. Он не замечал как жил: как работал, питался, говорил, дышал… ему казалось, что он находится в глубокой западне, в черном бездонном колодце, куда не проникает ни малейший отблеск солнечного света… Тони, который иногда выезжал в столицу по коммерческим делам отца, тоже не мог обнадежить друга – ему не удавалось ничего разузнать о судьбе Луизы Бланшар, хотя он и старался. Время шло, и в конце-концов и ему надоело вечно угрюмое и подавленное состояние Гаррета: - Да, перестань, уже, наконец, - раздраженно бросил Тони, спустя несколько минут тягостного молчания, когда убедился, что Гаррет настолько погружен в себя, что даже не слышит, о чем он его просит - Луиза, наверняка уже давно замужем. И пусть. Оглянись вокруг – столько достойных девушек ищут твоего внимания, благосклонности… - Это ты про сестру, - криво усмехнулся Гаррет, бережно складывая письмо и пряча его в выдвижной ящик стола. - А хотя бы! – вспылил Тони, - мне надоело смотреть, как она спроваживает всех стоящих женихов, их не так-то и много в округе. Надоело смотреть, как она сохнет по тебе «ваша светлость» - он мерил комнату нервными шагами, заложив руки за спину - Чем Виктория плоха для тебя, а? - Я люблю другую, – Гаррет упрямо выдержал наполненный обидой и горечью взгляд друга. - Кхм… простите, молодые люди, что невольно стала свидетельницей вашей беседы, - во флигере появилась младшая сестра Тони – Лулу – там прибыл Пьер. – Девушка очаровательно улыбнулась, вынуждая друзей забыть о своих разногласиях, – и, кстати, братец, у па-па к тебе те же претензии: отчего ты-то не женишься? - Лулу хитро прищурившись, склонила голову набок, отчего ее пружинистые локоны упали на обнаженное круглое плечо. Девушка накручивая прядь волос на палец, выжидающе поглядывала на Тони. Тот лишь проворчал: - Я не обязан жениться, для того лишь, что бы преумножить его капиталы. Жак Демеран, действительно, питал надежду, что его сын женится на дочери крупного промышленника Гаспарда Мерсьера, и тот, из конкурента, превратиться в доброго родственника, а после, можно подумать и о слиянии производств и даже капиталов. Несмотря на кажущийся бездушный расчет, Жак искренне заботился о благосостоянии и счастье своих домочадцев. Просто в понятие «счастье» он вкладывал несколько иной смысл. - Но, и помимо Элен Мерсьер тоже есть девушки, – Лулу захихикала, смешно наморщив нос, и подмигнула Гаррету. Все же ей удалось немного снять напряжение между друзьями. Она кокетливо крутанулась на месте, отчего подол ее пышного платья, распустился диковинным ярким бутоном, и взметнул в воздух опавшие лепестки, увядающих цветов, стоящих в вазе на подоконнике. Лулу направилась к двери, и, повернувшись в проеме, напомнила: - Нехорошо заставлять гостей ждать. Поторопитесь. - Идем Гаррет, - Тони примирительно хлопнул друга по плечу. - Ты же знаешь, я не… - Уверен, тебе интересно будет послушать Пьера. Он выдающийся трибун. К тому же он депутат. Представляешь? - глаза Тони светились от восторга. – а еще, говорят, он вхож к самому Руссо. - Тогда это действительно может быть интересным, – пробормотал Гаррет, - но, черт побери, что он тут забыл? - Пьер Роббер из этих мест. Он жил здесь недалеко, по-соседству. При появлении этого худого и остроносого человека, который был немногим старше бывших лицеистов, но уже, по слухам, достиг неимоверных высот в своей политической карьере, уютная и легкомысленная атмосфера в «обществе любителей роз» поменялась кардинальным способом. И если раньше самым занимательным, что можно здесь услышать, было к примеру, рецепт приготовления пряного вина из фиников, меда и винограда, с добавлением фолиума, перца, шафрана, гвоздики и мускатной шелухи, с непременным напоминанием о том, что пряности нужно уложить в батистовый мешочек, прежде чем опустить в нагретый напиток, то теперь Гаррет просто физически ощущал как слова этого, поистине, прирожденного оратора, проникали в самую его сущность, воспламеняя в нем желание выбраться из этого стоячего болота. Желание своими руками вершить судьбу мира. Делать его чище, лучше, справедливее… Эта встреча больше походила на таинственное свидание с самой судьбой, и если все присутствующие были смущены этими беспокойными философскими речами, более сравнимыми с утопиями, то Гаррет, уже несущий в своей душе семя ненависти к существующему неравноправию людей, а вслед за ним и Тони, осознавали, что они – и есть та сила, которой предстоит воплощать эти идеи на практике. Трудно было вообразить, что этот безукоризненный патриот, не гнушающийся после Версаля, предстать перед слушателями Арраса, мог хоть в чем-то заблуждаться – очень уж горячо и убедительно он звучал. - А сейчас, друзья мои, я поведаю вам о Верховном существе* – произнес Пьер, смочив раздраженное горло добрым глотком вина. Все выжидательно притихли и их взоры устремились к одухотворенному бледному лицу говорившего. Париж 1791 год. Свечи потрескивали и медленно плавились, освещая небольшой уютный кабинет, роскошная обстановка которого могла поспорить с апартаментами самого Людовика XVI. Остро отточенное шикарное перо, скрипело по бумаге, белым воздушным опахалом колеблясь в руке писавшего. Стоящий у стола человек, склонившийся в угодливой позе, под неестественным углом преломляющей его худощавую спину так, что из-под камзола выпирали острые лопатки, судорожно сглотнул, когда сидящий мужчина поднял на него взгляд. В неясном мерцании золотистого света его лицо казалось застывшей безупречной маской, а глаза… черно - рубиновые, будто подернутые белесой пленкой… казалось, они впитали в себя столько вязкой венозной крови, что радужка сплошь состояла из нее. Стоящий в панике вжал голову в плечи и зажмурился, вызывая довольную ухмылку у странного господина. Казалось, этот несчастный был близок к обмороку и отдал бы что угодно, только бы не видеть эти страшные, вперившиеся в него глаза. Тихо звякнул золотой обод , надетый на перо, и это могло означать только одно – писавший отложил в сторону свое занятие, а его испуганный до полусмерти посетитель, в полной мере осознал что означает выражение: «трясутся поджилки», когда, все так же, не открывая глаз, почувствовал, что его обдало морозным сквозняком. В этот момент высокая створчатая дверь, ведущая в кабинет распахнулась, и с напряженных губ худого мужчины сорвался непроизвольный вздох облегчения. - Ступай, Максимилиан, - властно приказал страшный господин, отступая от бедняги на пару шагов назад и величественным жестом, в котором, однако, сквозила неприкрытая ирония, указал тому на дверь. Вошедший в комнату стройный высокий блондин был одет не так вычурно как темноволосый и низкорослый хозяин кабинета, но что-то неуловимое делало их очень похожими… «может эта чертова мертвенная бледность?» - подумал Максимилиан, прежде чем подобострастно воскликнуть: - Слушаюсь, господин… э-э-э, простите – пролепетал он быстро поправляясь – Верховное существо… - быстро попятившись Максимилиан почти бегом устремился к двери. Блондин удивленно вскинул бровь: - Верховное существо? – мягкая улыбка играла на его красиво очерченных губах, - Сначала ты устроил культ Разума, теперь это... Аро, друг мой, тебе не кажется, что ты заигрался? - Аха-ха – Аро, запрокинув голову, зашелся в веселом смехе, будто подобное замечание привело его в полный восторг. – Карлайл! – он погрозил вошедшему блондину пальцем, призывая того, не испытывать более его чувство юмора. - Жаждешь славы Марка? – продолжал, однако, блондин - О, нет, – отсмеявшись, наконец, Аро, снова уселся за массивный письменный стол, - наш нетленный друг всего лишь «святой». Бери выше! - То есть этот новичок – последователь мудрейшего Жан-Жака? И чем же тебе не угодил старик? – Карлайл подошел к узкому окну, выполненному в виде стрельчатой арки, и задумчиво всматривался в темноту, похоже он не находил ничего забавного в деяниях Аро. - Он стал меня утомлять, - беспечно ответил брюнет, - к тому же в столь почтенном возрасте давно пора на покой. Руссо выдохся, и похоже, стал выходить из моды. - А этот? - Робеспьер? - Аро восхищенно воздел руки верх – о, этот, малыш вовсе не глуп, и способен повести за собою массы. - Зачем тебе это, Аро? – в голосе Карлайла слышался упрек – для чего ты пытаешься влиять на ход человеческой истории? Только не говори, что из праздного научного любопытства! – блондин поспешил предотвратить пламенную речь, о великом предназначении бессмертных, которой Аро, обычно оправдывал свои безумные прихоти. - На этот раз все гораздо более прозаично, мой друг Карлайл. – с улыбкой ответил древний вампир, поправляя небрежным жестом накрахмаленное кружевное жабо – я всего лишь хочу, что бы наша славная, древняя как мир, но вечно молодая Италия избавилась от чужеродной доминации. Карлайл сокрушенно покачал головой: - И ради этого? Ради спокойной жизни, ты готов накрыть весь мир мутной, кровавой волной революций? - Да! – воскликнул Аро с пафосом – мы не можем позволить смертным вершить судьбу нашего общего пристанища. Они глупы… они… смертны в конце-концов! Да что они могут постигнуть за какие-то несчастные несколько десятков лет своей сознательной жизни? Что? – Аро вопрошал с жаром, но лицо его при этом оставалось скучающе – равнодушным. - Но! – Карлайл хотел было возразить, однако Аро перебил его, приблизившись и по-отечески возложив руку на плечо своего оппонента: - В тебе еще слишком много человеческого, - вещал он, будто уговаривая неразумное дитя, - поверь, через пару тысячелетий, ты убедишься в моей правоте. Карлайл сжал зубы так, что желваки заиграли под окаменевшими скулами: - Нет, Аро! Я никогда не сочту забавным массовый террор! – тихо но твердо сказал он, блеснув янтарными глазами, - я не хочу участвовать в этом! - Жаль – вздохнул Аро с улыбкой, - пропустишь много интересного…