Рожденные революцией

07 июля 1789г. Аббатство Св. Женевьевы. Париж.       Гаррет задумчиво шагал по монастырской аллее, углубляясь в спасительную прохладу тенистого сада. Невыносимая духота вынудила юношу снять черную форменную куртку и перекинуть ее через согнутую в локте руку. Наконец, очутившись в желанной тишине и одиночестве, он опустился прямо на землю, опираясь спиной о теплый, шершавый ствол старого платана, который дружелюбно укрыл нежданного путника от палящих солнечных лучей.       Виконт Де Вержи устало прикрыл глаза, не обращая никакого внимания на суетливых нахальных воробьев, которые тут же слетелись к его ногам, и возясь в пыли, устраивали немыслимый шум: пищали и выделывали задиристые кульбиты.       Бледность на худом лице юноши, его плотно сжатые губы, и перекатывающиеся под острыми скулами желваки, выдавали крайнюю степень смятения. В этот момент он выглядел намного старше своих семнадцати лет. Негодование, раздражение, презрение… боль… как бы он хотел, что бы кто-нибудь избавил его от всего этого… всегда распрямленные с достоинством плечи, вдруг поникли, словно на них давила неподъемная каменная глыба. Гаррет несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь восстановить душевное равновесие. Ему это почти удалось: в конце-концов, ничего нового аббат Брюне ему не сообщил. Даже более того – он и ожидал, что все сложится именно так. Что ему придется самому принимать непростое решение, относительно своей будущей судьбы. И он был готов к этому, но, черт побери! Отец должен был сам сообщить ему об этом! Трусливый, старый сукин сын! «О чем? О том, что он отрекся от тебя? О том, что ты никогда не был нужен своей семье? - Гаррет мрачно усмехнулся своим мыслям, – будто ты этого не знал!»       Еще четверть часа назад будущий выпускник лицея - конгрегации* Генриха IV, был практически счастлив: он восхищался риторами Древнего мира, цитировал их великие изречения на латыни, и вступал в пламенную полемику с любимым преподавателем - Огюстом Дю Фур. Этот, поистине, мудрый человек, ученый муж, великодушно прощал своим ученикам свойственный горячей юности максимализм, и охотно выслушивал их высокопарные сентенции. Порой, складывалось впечатление, что он втайне сочувствовал тому революционному настрою, что с недавних пор стал все осязаемее и отчетливее проступать практически во всех сферах парижской жизни. Просвещение… этот процесс уже никак не повернуть вспять. Не вытравить из молодых неокрепших умов призрачный, вольный дух свободы. Кажется, старик понимал это, но порою и его ставили в тупик откровенно провокационные вопросы и поведение лицеистов, большую часть которых составляло теперь так называемое «третье сословие»… они были детьми буржуа - простолюдинов, сумевших разбогатеть, благодаря успешной коммерции. Именно на них опиралась теперь королевская власть, именно они чувствовали себя привольно.       Гаррет, в силу своего благородного происхождения, и замкнутого, но вспыльчивого характера не снискал успеха в их кругу, и за все годы учебы обзавелся только одним верным другом – веселым, крепко сбитым парнем, которого звали Антуан Демеран. Для всех он был просто «отчаянный Тони». Это прозвище вполне характеризовало юного провинциала – открытого, честного, круглосуточно готового к любым безрассудствам, дерзкого, принимающего всякий вызов и заключающего бесконечные пари. Только Тони, да, пожалуй, профессор* Дю Фур, относились к тем немногим людям, которые безусловно занимали прочные позиции в сердце виконта Де Вержи.       Гаррет снова вздохнул и опустил голову на грудь: оставалась всего неделя до окончания занятий в лицее. Что там будет потом? - «Как вы намереваетесь поступить, виконт?» - спросил его префект лицея, нагнав в длинной сводчатой галерее, сообщая, что и в этом году граф не высказал намерения видеть сына в поместье. Гаррет мгновенно напрягся: в прошлом году он уже провел лето в лицее, поскольку отец не внес плату за его обучение, и не «выписал» сына на время отдыха. Тогда аббату Брюне удалось убедить ученика, что всему виной непомерная занятость графа при дворе, в связи с неурожаем и растущим народным недовольством, выливающимся в повсеместные «хлебные бунты». Он же похлопотал о назначении способному ученику стипендии в 400 ливров, до поступления средств на его счет. Но сейчас все стало предельно ясным. Юноша, решительно вскинув подбородок, взглянул в проницательные, цепкие глаза аббата: - Святой отец, я вынужден просить у лицея средств, – было видно, что слова даются ему с большим трудом. – Немного. На смену платья и на дорогу. - Конечно, друг мой, конечно, - Брюне остановился, отчего полы его черной сутаны взметнули в воздух невесомые пылинки, которые заплясали в солнечных лучах, - о долге речь не идет: у вас достаточно средств на счету, кроме того, мы оказываем своим выпускникам некоторое вспоможение…       Аббат лукавил, поскольку понимал, что иначе этот не в меру гордый, и не по годам полный достоинства юноша, не примет от него никакой помощи. Гаррет лишь кивнул в ответ, и поспешил уйти прочь…       Легкие порывы ветра, играющие в раскидистой кроне платана, с тихим интимным шелестом перебирали остроконечные, похожие на маленькие зеленые ладошки, листья. Солнечная рябь сквозь сомкнутые веки, вспыхивала ярко-красными пятнами.       Что послужило причиной отчуждения между юным виконтом и семьей? Раньше, в силу малолетнего возраста Гаррет этого не понимал, и очень страдал. Со временем, однако, неприятная, мерзкая как протухшая болотная жижа, истина открылась ему, вскрывая в душе, этот болезненный нарыв, и выпуская наружу яростное, непримиримое отторжение. Ненависть.       Ему было десять, когда, заигравшись, впопыхах он ворвался в кабинет отца, преследуя воображаемого врага, и размахивая деревянным мечом. Мальчишка так и застыл на месте с открытым ртом, не в силах объяснить увиденное: отец зачем-то терзал горничную, исступленно сдавливая бледные, округлые обнаженные плечи, повалив ее прямо на стол. Ее светлые распущенные волосы разметались по столешнице, накрывая скомканные бумаги государственной важности. Бедняжка так стонала… наверное ей было очень больно… Вот отец страшно зарычал и навалился на несчастную девушку, как бешенный зверь. «Он убьет ее!» - в панике малыш закричал, закрывая лицо дрожащими ручонками…       В тот день он был жестоко избит родителем, а Лулу - так звали служанку - она исчезла. Без следа…       Гаррет распахнул глаза, они потемнели, и сейчас их цвет напоминал грозовую тучу в ноябре, вот-вот готовую разразиться сокрушительной молнией и льдистым обжигающим крошевом…       Сколько их было? Колетт… Соланж… Жизель… эти имена он запомнил, поскольку уже целенаправленно, хоть и не вполне осознанно, начал отслеживать странные исчезновения служанок. Эти трое скоропостижно скончались в страшных муках от неизвестной лихорадки, изуродовавшей их до неузнаваемости, разъедая нежную молодую кожу гнойными язвами. «Чернь» - презрительно морщила нос графиня Мария - Генриетта - Сесиль Де Вержи, урожденная Дю Пети – мать Гаррета. Она имела очень яркую и эффектную внешность южанки: черные как смоль волосы, миндалевидные, глаза цвета дикого гречишного меда, но, несмотря на это, она напоминала снежную королеву – холодную, властолюбивую и жестокую. Гаррет никогда не видел от нее материнской ласки. Она была безучастна и равнодушна к судьбе младшенького. Единственной ее отрадой, ее любимцем, был Филипп – первенец в семье Де Вержи. - Не дай-то Бог попасться тебе на глаза графу! – напутствовала толстая, сварливая повариха Манон очередную смазливую девку.       Маленький виконт, часто отирающийся на кухне, на конюшнях, во дворе, много чего слышал от слуг, которые искренне жалели мальчонку и относились к нему по-доброму, скрывая от него тот факт, что он растет отщепенцем в своей семье. Люди все видели.       Гаррету было двенадцать, когда отец – хитрый и жесткий политикан, каким-то звериным чутьем, разглядел в нем строптивого, непокорного бунтаря, и отослал из замка от греха подальше, в закрытое учебное заведение при монастыре, разрушая детскую мечту сына о военной службе. Да и к чему? Для честолюбивых замыслов у него уже был достойный наследник. Филипп полностью отвечал его требованиям, и был истинным сыном своего отца: умный, изворотливый, льстивый… то что надо.       Развращенные роскошью снобы, погрязшие в безумных прихотях, которым привыкли потакать еще со времен правления Короля-Солнца, не считающие излишеством нанимать целые армии слуг на любой свой чих! Чего только стоили такие должности как: служанки, состоящие при печке, мальчики для битья, кравчие, поджариватели жаркого, мороженщики, булочники, состоящие при кубке, столовые слуги, контролеры столовых слуг, хирурги, конюшие, всех не перечесть…       «Отвратительные, плюющие на мораль, отдающиеся животным страстям… нелюди.» - Так виконт думал о своей семье.       Сейчас он был уверен в том, что мать безжалостно травила служанок, с которыми граф завязывал любовные интрижки. В позапрошлом году, он стал свидетелем мерзкой сцены: белошвейка, приглашенная из соседнего поместья «понесла». Графиня была вне себя от ярости, но уничтожить чужую «собственность» не решалась. Поэтому девку лишь зверски избили и отослали прочь. Вероятно, несчастная была счастлива лишь тем, что ее саму и ее бастарда* не закопали на заднем дворе в куче навоза… Тогда Гаррет не смог сдержаться и высказал светлейшим особам, все, что о них думал. Зная изуверские замашки матери, он подозревал, что незаконнорожденному брату или сестре недолго придется прожить на этом свете. Виконт пригрозил обнародовать семейные тайны, в случае, если «благородное» семейство не прекратит сей неоправданный садизм. Заставить пятнадцатилетнего подростка замолчать при помощи кулаков уже не так просто. И граф решил эту проблему по другому – он просто отрекся от своего младшего сына, с молчаливого согласия жены.       Молодой человек снова, до боли в челюстях, стиснул зубы, подавляя приступ тошноты. Ему пришлось согнуться пополам, и делать мелкие частые вдохи. Воробьи, от этого резкого движения прыснули прочь грязными, взъерошенными комьями разлетаясь по ближайшим кипарисам. Внезапно на плечо Гаррета опустилась тяжелая широкая ладонь, и он вздрогнул от неожиданности: - Тони! Я не слышал как ты… - Я повсюду тебя ищу, приятель. – здоровяк опустился на корточки, участливо заглядывая в лицо друга, - эй, с тобой все в порядке?       Гаррет, неожиданно для самого себя, разоткровенничался, и не стал скрывать от Тони мучительную правду - ему некуда подастся после завершения обучения. Впрочем, друг был в курсе непростых взаимоотношений юного виконта с его семьей. - Я не вернусь к нему, Тони! – процедил Гаррет сквозь зубы, - ненавижу его! Антуан беспечно присвистнул: - Тысяча чертей! Мы-то все были уверены, что тебя ждет Сорбонна!* - Гаррет болезненно поморщился: - Тони! Прошу тебя! - Да, ладно! – он вполсилы хлопнул виконта по плечу, - хватит киснуть, Ваша Светлость! – Тони знал, что любой намек на аристократическое происхождение выводит Гаррета из себя, и справедливо рассудил, что лучше всего сейчас встряхнет друга и приведет в должное чувство только злость. Он не ошибся. Виконт набросился на него с кулаками, и друзья, сцепившись, покатились кубарем, безнадежно пачкая в грязи белые форменные рубашки. Гаррет оседлал Тони, заламывая тому руку, до тех пор, пока он не попросил пощады. Эта небольшая веселая перепалка несколько разрядила напряженную атмосферу. - Решено, - тоном не терпящим возражений заявил Тони, отряхиваясь, и приводя себя в относительный порядок, - едем к моим. Поживешь, осмотришься, а потом решишь, что делать дальше. – Он подал руку, помогая Гаррету подняться на ноги, а затем, притянув к себе, крепко обнял друга. Гаррет почувствовал, что горло перехватил спазм, а сердце будто увеличилось в размерах, уперевшись в ребра. В глазах предательски защипало. Он не смог произнести в ответ слов благодарности, а только обнял Антуана в ответ, осознавая, что благодаря коварному замыслу отца, все же обрел брата. Настоящего. Гроза потихоньку отступала, и напряженные черты лица юного виконта просветлели и разгладились. - Все хорошо, Гаррет, - Тони отстранился, - идем.       Потревоженные пичуги снова дружной стайкой юркнули в благодатную тень, выискивая на прокорм семена среди узловатых, выпирающих из-под земли корней платана.