Книжный вор: жизнь после войны

      Они сидели в подвале дома. Правда, уже совершенно другого дома. На стенах не было рисунков Макса, не было фраз, написанных когда-то Лизель. Это были совершенно пустые стены, безжизненные, обложенные серым кирпичом.       Казалось, что всё как прежде, хотя каждый из них понимал: то, что было, уже никогда не вернуть. У них осталась лишь дружба, согревающая их разбитые сердца и погибшие надежды. Макс и Лизель снова вместе, но теперь у девушки нет никого более дорогого, чем он. Ильза, конечно, прекрасная женщина, но ей никогда не понять смысл тех мелких, невзрачных вещей, способных её вдохновить. Ах, это небо, которое она описывала Максу, когда он сидел в подвале их дома, прятавшись от немцев. Эти подарки, которые она приносила ему, чтобы он почувствовал себя живым: сдутый мячик, засохший листик, пуговица, найденная в коридоре школы, красивое перо птицы, а самое главное – облако. Она заметила его, когда гуляла с папой. И это забавное облачко до сих пор хранилось в её памяти. Ни одна лишняя чёрточка не позволяла себе появиться в этом воспоминании.       Макс тоже помнил это облако, ведь это был самый лучший подарок в его жизни. Хотя, нет. Самым лучшим подарком было первое объятие Лизель. Он вспоминал то ощущение, когда она обхватила его руками, встав на носочки, и подарила ему уже давно забытое чувство заботы, бесценное чувство, что ты кому-то нужен. Событие это произошло на день рождения девочки. Макс помнил, как он потом рисовал для своей новой подруги забавную книжку с картинками, чтобы отплатить ей за такое радушие. Странно, но те дни ему так же дороги, как воспоминания о детстве. В оба эти периода своей жизни он был очень счастлив. Удивительно, что заточение в подвале чужого дома, вечный страх быть найденным немцами можно считать счастливым временем, не так ли? Но разве это главное? Главное, что его снова любили, о нём заботились и волновались за его жизнь. Вот те чувства, ради которых было не страшно и умереть. Семья Хуберманов стала и его семьёй.       Воспоминания о вечерах, проведённых с Лизель в подвале, о днях, когда зимой у камина собиралась вся семья, даже мысли о забавном облаке спасали его в концлагере, куда он попал, когда ему пришлось покинуть дом Лизель и её семьи. Это вышло случайно, когда Ганс Хуберман, папа Лизель, подал кусок хлеба одному из евреев, шагавших в колонне мимо их улицы. За это Ганса могли подвергнуть гонениям, устроить в его доме обыск, поэтому Макс принял решение уйти, чтобы, если такое несчастье случится, не дать повода немецким властям истребить эту бедную семью, которым он так был обязан.       Это было недавно, но столько всего изменилось… Нет того Ганса Хубермана, который своей добротой и одной лишь улыбкой мог улучшить настроение, нет Розы Хуберман, щедрой души, которая делила пищу поровну на всех, никогда не скупилась на лишний кусок хлеба. Она была своеобразной женщиной, которая слово «свинух» употребляла чаще, чем какое-либо другое. Но это говорилось с такой любовью, что Макс Ванденбруг лишь умилялся такой манере общения и, в конце концов, привык к её фразам и даже позаимствовал это фирменное слово в свой оборот.       Да, теперь воспоминания сжимали всё внутри, заставляли содрогаться от боли. Жизнь распорядилась, чтобы Ганс и Роза погибли, но ведь это было нечестно. Часто Макс думал о том, как было бы хорошо поменять свою жизнь на их. Или, хотя бы, спасти одного из родителей Лизель. Но этому не суждено было осуществиться. Мир – не фабрика по исполнению желаний, а значит, приходилось мириться с решениями судьбы и расхлёбывать итоги её злосчастных экспериментов.       Лизель сидела на широкой подушке и опиралась на холодную кирпичную стену, читая вслух «Свистуна». Макс наслаждался её выразительным чтением, которое еле заметным эхом отзывалось в подвале. Она прочитала три первых главы и решила сделать перерыв. Но не потому, что устала, а потому, что хотела как можно больше поговорить со своим ненаглядным другом. Ей снова хотелось погрузиться в эту сказочную атмосферу, которая, словно вакуум, охватывала только их двоих. Между Лизель и Максом установилась духовная связь, которая привязала их друг к другу на всю оставшуюся жизнь.       - Знаешь, странно, что мы с тобой продолжаем сидеть в подвале, будто от кого-то скрываясь, когда ты теперь можешь выходить на улицу и не бояться того, что тебя схватят в первую же минуту. - Начала разговор Лизель, откладывая книгу в сторону. Девушка положила её на маленький кофейный столик, стоявший перед ней. И, как ни пыталась она не смотреть на книжку, взгляд сам тайком убегал именно к ней, как будто это была самая ценная вещь. Однако спустя пару секунд Лизель посмотрела в глаза Макса, и заботы о книге оставили её. Глядя в эти удивительные глаза, даже немного отливающие рыжиной, она понимала, что ради жизни Макса она отдала бы все свои книжки, и в придачу умерла бы сама. Лизель действительно полюбила этого чужого человека, который, при первой их встрече даже немного её напугал. Девушка помнила, как он спал целых три дня в её комнате, когда добрался до их дома. Потом, конечно, парень ругал себя за то, что позволил себе спать в комнате девочки, ведь он считал, что достоин только места в подвале, где-то вдалеке от людских глаз. Придя сюда скрываться, он и не думал найти настоящих друзей, парень рассчитывал, в лучшем случае, лишь на убежище. Но, когда между ним и членами семьи зародилась настоящая неподдельная дружба, он говорил спасибо судьбе за то, что его отец когда-то спас жизнь Гансу Хуберману, ведь благодаря данному событию парень и оказался в этом доме. И если сначала казалось, что Ганс лишь «отдаёт долг», то со временем стало понятно, что это добрейшей души человек, который помог бы даже незнакомому еврею, постучавшему к нему в дверь.       - Да, это действительно немного странно… - Ответил Макс, виновато улыбнувшись. – Просто после всего пережитого мы чувствуем себя защищёнными только здесь. Пусть это и другой подвал (хотя, конечно, подвал твоего дома мне больше нравился, ведь там даже воздух пропитан добротой, незабываемыми воспоминаниями), я всё равно представляю, как мы сидим, укрывшись одеялом, и оживлённо разговариваем о погоде, о том, какое сегодня небо, какие цвета насыщают улицу; и ты рассказываешь мне о своих днях в школе, об игре в футбол с дворовыми мальчишками и о самых нелепых шутках этих юных футболистов. Так что странно лишь то, что место может обладать такой большой силой, а воспоминания - способностью переносить нас в иное время. Всё-таки, человек – удивительное существо. И, что бы мы ни создавали, главное заложено в самих нас, и искать надо, прежде всего, там.       - Как же я скучала по твоим размышлениям. Я не понимаю, как тебе удаётся так красиво и чётко формулировать мысли. Я даже тебе немного завидую…       - Брось, ты же книжная воришка! Это ты из нас двоих самая начитанная. Причём, когда ты читаешь вслух, всё замирает. Ты помнишь, как фрау Хольцапфель просила тебя читать ей книги? Вот, что действительно важно – быть кому-то нужным, приносить пользу людям. А ты вдохновляла эту даму, пробуждала в ней интерес к жизни, а иногда просто спасала от одиночества. Если и стоит кем-то восхищаться, то только тобой!       - Да, фрау Хольцапфель была замечательной слушательницей, хотя и весьма странной. Как вспомню, как она плевала в дверь нашего дома, потому что у них с мамой были какие-то ссоры, сразу смешно становится, хотя именно меня тогда заставляли стирать эти плевки.       - Роза была своеобразной, и фрау Хольцапфель такая же необычная. Вообще, по твоим рассказам я понял, что у вас вся улица такая.       - Была такая… - поправила Лизель. В глазах её заблестели капельки слёз, и девушка приложила немало усилий, чтобы подавить в себе этот приступ.       -Знаешь, я думаю, нам надо немного отвлечься. Нечего сидеть в подвале, ты права. Всё-таки теперь я могу пригласить тебя на настоящую прогулку. Мы ведь ни разу не гуляли вместе, если, конечно, не считать того раза, когда ты увидела меня в колонне пленников, идущих в концлагерь, и не бросилась за мной в эту толпу. Мы тогда здорово прогулялись, целых три минуты, пока солдаты не заметили тебя и не выбросили из строя. Эх, отважная же ты девушка. Лишь ради парочки слов бежала за мной, получила удары кнутом, и при этом всё равно боролась до того момента, пока наша колонна не скрылась… Ты бы знала, как тогда мне было больно, как будто к моим ударам кнутом прибавились ещё и твои… Да, нелепое сравнение! - повисла недолгая пауза, лишь пару секунд, а затем Макс продолжил: - Ладно, вставай, свинуха. Пошли-ка прогуляемся…