Два слова - "хорошего" и "ничего"

      Было первое сентября тысяча девятьсот сорокового, и в Хогвартсе, в Большом зале, как всегда это происходило первого сентября, состоялся распределительный пир. Первогодки толпились у дверей и восторженно оглядывались вокруг, пока преподаватель заканчивал приготовления с табуретом и Шляпой. Дети толкались и сдавленно пищали, увлеченно оттаптывали друг другу ноги и перешептывались. – Глянь, Риддл, твоя сестренка? – спросил пятикурсник. – Хм? – устало отозвался мальчик, но тут же оживился, – Ого. Действительно, одна из первогодок была точь-в-точь Риддл – те же темные волосы, выразительные глаза, тот же овал лица, скулы, щеки, брови, нос, подбородок. Разве что, более пухленькая, румяная и загорелая. Среди будущих однокурсников она выделялась ростом чуть не на голову, будто ей уже и не совсем одиннадцать. Наконец, началось распределение, и красивая девочка – Дэвис, Хлоя, не заставив себя долго ждать, отправилась за стол... – Хафлпафф, – фыркнул давешний пятикурсник, – За что барсукам такая красотка! На следующий же день хаффлы кинулись, было, защищать первокурсницу, когда на перемене ее окружили слизни из шайки Риддла, но девчонка только весело отмахнулась. – Я гражданка Соединенных Штатов Америки, – сказала Дэвис. — Э-э… да, конечно, я из Штатов. – Ух ты! А ну, скажи что-нибудь по-американски! – Э-э… О'кей! Небоскрёб! Ковбой! Кока-кола! Вблизи сходство было не так очевидно, Риддл и Дэвис были похожи как родные брат и сестра, но не как мистические близнецы, таинственно разделенные в детстве. – У меня День Рождения в сентябре, вот позже и поступила, мне почти двенадцать – будет, через два дня, а дома, в Лос-Анджелесе, мы всегда отмечали его в кафе с мороженым, тут есть кафе с мороженым? Даже роста они были одинакового – потому что Томас рос в приюте и плохо питался, а Хлоя росла в Лос-Анджелесе, в хорошей семье. Она была старшим ребенком. – Мы с папой переехали сюда летом. Здесь гораздо холоднее, даже летом, я дома, в Лос-Анджелесе, была в команде по гимнастике, а в Хогвартсе занимаются спортом? Палочка у нее была странная – короткая, всего шесть дюймов, толстая и корявая, из капа вяза, с драконьей жилой. – Если бы ее распрямить, наверное, была бы длиннее. Это было та-ак замечательно, что третьекурсники, интересовались ею, первоклашкой! Без сомнения, она была самой популярной девчонкой первого курса. – Бартон Дэвис и Лолита Дэвис, урожденная Бьоркман, это мои родители. Нет, никогда не слышала о человеке с фамилией Риддл. Де Ривер знаю, а Риддл – нет, извини. Хлоя была очень и очень рада найти друзей в этом удивительном месте. А еще, один из мальчиков со Слизерина действительно был Очень похож на нее. Он был сирота и жил в приюте. – Конечно мои родители чистокровные маги, – не моргнув глазом, соврала девочка, – мой папа был почти министром магии дома, в Лос-Анджелесе. На самом деле, Бартон Дэвис был управляющим в торговой компании, типичная семья среднего класса. Пока не умерли его жена и трое детей, а мистер Дэвис со старшей дочерью Хлоей не переехали в Великобританию. Хлоя показала ребятам фотокарточку, от отца в ней было не так много, больше пошла в красавицу-мать. – Марку было три, Даффи одиннадцать, Деборе Энн – десять. – Сказала Хлоя, – Они все умерли – Дебби, Дафна, Маркус и мама. После Хэлоуина Риддл выпытал у Слагхорна, что девочка должна была пойти в Салемскую школу магии, но там, дома, в Лос-Анджелесе, была какая-то проблема с маглами и поэтому Дэвисы переехали. И ее папаша, который вовсе не «почти тамошний министр магии», а обычный магл, пытался скрыться и увезти дочь. Мальчик быстро потерял всякий интерес маглорожденной обманщице и вообще, хаффле. Ему даже не хотелось, как бы невзначай, познакомиться с мистером Дэвисом – всего лишь магловским управляющим в магловской компании. Вот еще, водиться с маглами, нашли дурака. Подхихикивая, Слагхорн рассказал, как салемский профессор злился на глупого магла и ругал на все корки – американец решил, что мистер Дэвис таким образом надеялся уберечь дочурку от «этих ужасных волшебников». – Заставили же вы нас побегать, Бартон! Нельзя же так, без предупреждения, убегать за океан! Не вздумайте провернуть такой фокус еще раз, а то мы подумаем, что вы хотите, чтобы вас не нашли! Уединившись в своем кабинете, профессор Дамблдор ощущал медленно растущий ужас. О, нет, это были не сочинения учеников. Он почувствовал, как его внутренности понемногу начинали подниматься, а во рту появлялся резкий неприятный привкус, будто бы от несвежего гоголь-моголя. Кажется, у него даже немного зашевелились волосы. В свете закатного солнца стены его кабинета сочились свежей кровью. У профессора трансфигурации определенно прибавилось седых волос, когда он докопался-таки, что случилось с матерью и детьми Дэвис. Дамблдор с отвращением отбросил папку, которая ради его любопытства преодолела половину кругосветного путешествия. Папка накрыла магловские газеты из Лос-Анджелеса, несколько апрельских номеров, проделавших тот же путь. «Одиннадцатилетний ребенок подозревается в убийстве матери, двух сестер и брата», кричали заголовки. Они действительно бежали через океан, но не от «этих ужасных волшебников». Дамблдор прикрыл глаза ладонью, в своем трижды клятом богатом воображении он перенесся дальше, чем на пять с половиной тысяч миль и полгода назад. До воображаемых ушей доносились воображаемые звуки – мокрые и чавкающие. Он увидел небольшую уютную гостиную (в газете прилагалась схема места преступления) с нарядными занавесками и аккуратными половичками, услышал чириканье воробьев за окном, увидел ту самую красивую первокурсницу с Хафлпаффа. Левый рукав ее ночной сорочки был оторван, а весь подол залит темно-красным, почти черным, которое, казалось, дымилось в свежем утреннем воздухе. Рука девочки поднималась и опускалась, раз за разом. Теперь это выглядело злой насмешкой, что ее распределили именно в Хафлпафф, факультет и трудолюбия и прилежания. В горле мисс Дэвис пересохло, она поднялась и ушла на кухню, попила и вернулась со стаканом воды. Она напоила мать, отставила стакан, взялась за молоток и продолжила убивать ее. – Неужели, никто не обратил внимания? Неужели, всем действительно настолько все равно? – Сам себя спрашивал профессор. Дамблдор не знал, что произошло тем утром и что заставило ту девочку с Хафлпаффа, Хлою Дэвис, убить своих сестер и брата, тридцать раз ударить свою мать молотком, а после того как его металлическая часть отлетела в сторону, нанести самому дорогому в мире человеку еще двадцать ударов деревянной рукоятью. Он не знал, что и думать, просто не знал. Может, это какая-то новая порода людей? Он устало откинулся в кресле и почувствовал себя одиноким и ужасно старым. Дамблдор много об этом думал и позже. С девочкой было легко разговаривать, она была приветлива и вежлива, звала его сэр и профессор. Мерлин, он не знал, что сказать ей. Да и к чему? Говорят глаза – окна души, и профессор не раз заглядывал в глаза мисс Дэвис, но не понимал, что было в ее глазах, и вряд ли когда смог бы понять. Видно, мир становился другим и глаза тоже. К тому все шло. Он, Дамблдор, и не думал, что доживет до такого. Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных, Второзаконие 26:8, магловская библия. Альбус не желал строить из себя героя и связываться с… этим. Со всем этим. Не потому, что просто старый стал, если бы так – как маг, он только начинал торить себе путь. А быть героем – эта работа ему была очень уж не по душе. Потому что он давно уяснил, что герою нужно быть готовым в любой момент умереть. Во все времена так было. Ему проще быть просто Альбусом Дамблдором, профессором трансфигурации. Ни славы тебе и ничего такого, делаешь свою эту работу, учишь, живешь, приносишь пользу обществу, изучаешь свойства драконьей крови. Знамения и чудеса…. Ведь, если не готов умереть, они это поймут. Глазом не успеешь моргнуть, как увидят. Узнают по дыханию, или биению сердца, или еще как-нибудь. А у него никогда не было, и сейчас нет никакой возможности это скрыть. И теперь, как он думал, может быть, вообще никогда не появится. Еще Альбус думал об Альберте. Он мог быть их с Аберфортом старшим братом. Мог быть, ведь родился, когда матери уже было двадцать, как раз в тех местах, на берегах Чесапикского залива, где мать жила, пока была там же, в Америке, в Штатах. Альбуса она рожала уже тридцатилетней, в Британии. Предположим, Альберт мог родиться сквибом и честолюбивая мать могла оставить его там, в Америке маглам на воспитание. Как же, волшебнице предпочтительнее родить хоть двухголового, хоть безногого, но обязательно мага. О, Мерлин, как припомнишь матушкины нравоучения да причитания – до сих пор тошно. Семья Фиш назвала мальчика Гамильтоном, но, похоже, что-то от магии в нем было – не просто так он нарек себя Альбертом. Альбус, Аберфорт, Арианна. И, возможно, Альберт. Всего лет пять прошло с казни Альберта, Альбус видел его фотографии в магловских газетах и зарекся бриться и покупать эти самые магловские газеты. Там писали, «стройный старик с седыми усами», «волшебный старик», и Альбус Мерлина благодарил, что надоумил его отращивать бороду. Аберфорт тогда еще зло пошутил, что, будь Альберт их братом - он, пожалуй, единственный из них по-настоящему любил бы детей. Ведь пошутил же? На Рождество Дамблдор навестил Бартона Дэвиса, приложил его «Конфундусом» и намекнул, что в Британии нынче опасно, лучше бы ему отвезти дочь в Австралию. Так было бы лучше для всех.