Мне тебя не забыть

Я каждый раз целовал ее губы с упоением. Не мог насытиться запахом, пьянящим, сладким до помутнения рассудка. Бушующие волны грозных северных морей – это то, что было внутри. Раньше. Раньше, они бы со всей присущей им страстью и горячностью что есть силы стучали о мою грудь, сбивчивыми, но острыми ударами ломали бы мои ребра. Да, раньше такое случалось. Я чувствовал в себе бурю, живую и леденящую сердце. Да, я лгал. Я был способен на эмоции. Но лишь изредка, когда отдавался грезам о детстве, о моих наивных мечтах, когда хотел вместе с отцом расследовать самые сложные дела. - Папочка, мы раскроем все убийства на планете, посадим в тюрьму всех преступников, и мир будет жить счастливо-счастливо! И мамочка будет всегда улыбаться! Всегда!.. На этом моменте подавлял ком в горле. Теперь уже никогда. Моя мама не будет улыбаться. Мой отец не рядом со мной, не ломает голову над уликами. Я помню свой смех. Смех глупого ребенка, который даже на секунду не мог представить, что скоро его мир рухнет. Эти мысли тянули меня в бездну. Эти воспоминания не давали жить дальше. Я по сей день мог жить спокойно. Да, убийца мертв, я отомстил. А что было дальше? Моя цель окончена. Мне больше не для чего жить. У меня остались только скорбь, тоска и удушье. Я знал лекарство от этого. Я честно пытался найти достойный смысл жизни, но боль мешала мне увидеть хоть что-то стоящее, даже в самых прекрасных вещах. А жизнь и так была окружена лишь мелочами. Моя мечта стать детективом была для меня единственной радостью. Но даже ее было слишком мало, чтобы я чувствовал, что полностью жив. Так я и не мог выбраться из этой гнилой ямы, так и продолжал истекать ядом той раны, что до сих пор была открыта. О, поверьте, я говорю без пустословия. Я не пытаюсь приукрасить страдания, не разыгрываю драмы. Наоборот, я презираю ее. Я ненавижу свою слабость. Я слабый человек, который пытался найти сильного. Такого, чтобы самому подняться. Чтобы снова начать жить. Мэй выдыхала тепло, а я впитывал его как губка, как скиталец пустыни, изнывающий от жажды, боялся пропустить хоть каплю. Лишь с ней я чувствовал, что надежда есть. Остальным это было не под силу. Я знал много хороших людей, но был до потери здравого смысла ослеплен желанием спастись. - Ты эгоист, Лайсерг. И ты слишком многого хочешь от жизни. Мэй сказала это во время очередной нашей тайной вечерней встречи. Тогда я почувствовал себя оскорбленным до глубины души. - Разве? – спросил я, стараясь сохранять непоколебимый вид. Она продолжила так, словно не слышала моего вопроса. Как будто он ей не требовался вовсе. - Ты думаешь, что спасение обрушится на тебя как безумная и мощная волна, смывая начисто все сомнения и страхи. Но спасение – это не случайность и не фортуна, оно не зависит от веления судьбы. - И что же тогда? Я должен потонуть в этой бездне? Мэй поджала губы. Взгляд устремлен в вечернее небо, застывшее и тихое, словно водная гладь. Перистые облака налились золотом уходящего солнца. Запах костра, ее плечо жмется к моему плечу, и где-то, так тихо и далеко, едва слышен голос засыпающего леса. Его глухое и низкое эхо. Чувствую, как пальцы сжимаются на моей ладони. В этом есть что-то ободряющее и теплое, хоть ее руки и смертельно холодные. - Вытяни тебя кто-либо из тьмы, это не будет считаться спасением. Всего лишь безрассудное следование чужой воле. У каждого свой свет, Лайсерг. И каждый к нему приходит сам. Короткая пауза, когда я снова могу прислушаться к голосу леса. К нему примешивается нежное щебетание птиц. На небе растеклась совершенно безумная палитра. Темно-лиловые, насыщенные и яркие полоски сплетались витиеватыми лентами с огненно-красными, медовыми, теплыми и мягкими, напоминающими бархат. Обрывались резко. Неровные концы, как будто кистью, мажущей гуашью по бумаге. Мэй уткнулась носом мне в плечо. Я кожей ощущал каждый ее вдох и выдох, и от этого появлялось странное щемящее чувство, что я знаю о чем-то совершенно сокровенном и глубоком, как, например, частота дыхания. Я замер в своих мыслях, в задумчивости смотря на солнце, которое опускалось в объятия леса. Мне стало легче. То ли от ее рук, все так же крепко державших мои руки, то ли от взгляда, полного какой-то нереальной, бесконечной нежности, которая заставляла меня гореть изнутри. Просто, когда есть люди, которые верят в тебя, сразу появляется это тотальное чувство, что ты можешь свернуть горы.

***

Много дней были нашими, но один из них я запомнил особенно. Это была очередная прогулка в Гайд-Парке, где Мэй особенно любила проводить выходные. Было солнечно и жарко, под ногами плавился накалившийся асфальт. Прохожие улыбались, смех разносился повсюду. Небо – в бесформенном пухе облаков, сияющее и яркое. Мы шли по дороге, уже не оглядываясь по сторонам. Здесь все было знакомо. Ее рука в моей руке, и я держу осторожно, но крепко, боясь отпустить хоть на секунду. Внезапно Мэй остановилась. - Давай купим вот эти шарики? – она указала на маленькую палатку, оплетенную сетью разноцветных, тянущихся к небу шаров. Я лишь улыбнулся такой ее детской непосредственности и подошел к продавцу. - Сколько ты хочешь шариков? - Все, - улыбаясь, ответила она. Ребенок. Я достал кошелек и вынул пару купюр, но Мэй лишь покачала головой. Она вытащила из рюкзака маленькую сумочку и вытряхнула из нее все деньги, что там были. - Тебе же не на чем будет домой ехать! – возмутился я, в душе оскорбленный, что мне не позволяют заплатить. Мэй промолчала. Забрав всю связку, в которой было, по меньшей мере, двадцать с лишним шаров, мы двинулись дальше. Теперь держаться за руки было неудобно, чем я был крайне расстроен. Вот только стоило мне посмотреть на счастливое лицо Мэй, на ее радостную улыбку, как я напрочь забыл обо всем. Мы шли, и прохожие, идущие нам навстречу, улыбались, маленькие дети показывали своими пухлыми пальчиками на букет разноцветных воздушных цветов в руках Мэй. Где-то вдалеке был слышен голос Стинга. Песни, всегда проникающие глубоко в сердце. Ветер разносил сладкий запах выпечки по городу, призывая всех спешить к ближайшим палаткам, где можно было купить сладости из детства. Я чувствовал себя невероятно счастливым. Впервые за долгое время сумрака. Мы остановились возле очередной палатки с шариками. - Вот теперь можешь платить за меня, - с довольной широкой улыбкой произнесла Мэй. - И сколько шариков ты хочешь на этот раз? – усмешка. - Все. – Снова этот взгляд. Снова эта форма губ, от которой мне всегда так тепло. Мне кажется, что это нереально. Фантастически-невозможно. - Зачем тебе столько? – спросил я, когда мы снова двинулись в путь. Две связки шаров практически закрывали девушку. На мгновение я подумал, что, может быть, где-то внутри, это и есть Мэй. Это она именно такая. Полная жизни, красок, совершенно разных и неповторимых в отдельности. Это она тянется к небу изо всех сил. Ее ответ стал подтверждением моим мыслям. - Чтобы взлететь. Мы не остановились на этих двух связках. Истратили почти все деньги, но все-таки купили еще три. Я чувствовал и радость и грусть одновременно. Но тогда я еще не мог понять почему. Так, гуляя, разговаривая на всевозможные темы и смеясь, мы не заметили, как наступил вечер. В качестве небольшого пристанища нашли беседку перед озером. Здесь особенно хорошо было видно уходящее солнце. Мэй наслаждалась последними на сегодня лучами, но так, словно они были последними на всю оставшуюся бесконечность. - Скажи, - невзначай произнесла она, продолжая любоваться пылающим небом. – Тебе никогда не становилось грустно от того, что нам дается так мало времени? Я промолчал, но ей, кажется, не требовался мой ответ. - Знаешь, иногда я пытаюсь рассказать о том, что у меня внутри. Я говорю: «Мама, я так хочу увидеть китайскую стену, побывать на фестивалях в Токио, посмотреть на северное сияние». – Мэй чуть улыбнулась. Эта улыбка показалась мне болезненной. – Но угадай, что она говорит в ответ? Вырастишь, выучишься, будешь зарабатывать много денег и сможешь поехать куда захочешь, - губы дрогнули. Ее глаза заблестели. – И знаешь, уже не столь важно, что она не понимает. Не понимает, что даже если бы я была самым богатым человеком на земле, а в моем кармане было бы сто миллиардов, мне бы все равно не хватило времени. Человек упускает столько возможностей, не может испробовать все, что дает этот мир, за неимением средств, времени, свободы. И это, черт возьми, так обидно. В этот момент я, кажется, понял, почему мне было грустно. Эти шарики, как Мэй старалась скупить все, которые только можно, это было отчаянием безысходности. Она знала, что не может взлететь, но все равно всеми силами старалась тянуться вверх. - Пусть хотя бы они, - с улыбкой произнесла Мэй, распуская все связки шаров. Теперь небо, бесспорно, казалось еще более красивым. И без того яркое, теплое, оно теперь было усыпано разноцветными крошками. Я обнял Мэй. - Почему ты плачешь? - От того, что этот мир так прекрасен, - сейчас ее улыбка была неповторима. Сквозь слезы, но такая чистая и искренняя. Я и Мэй – два человека, объединенные одиночеством. Не физическим, а душевным. Мы не одни, вокруг нас есть люди, хорошие и не очень, но только мы понимаем друг друга по-настоящему. - Знаешь, за что еще я люблю воздушные шарики? – Мэй чуть повернула голову ко мне, замерев в нескольких сантиметрах от моих губ. Я пожал плечами, но всем видом показывая, что очень хочу узнать ответ. – Они знают, что упадут рано или поздно, но все равно тянутся ввысь. Я замираю. Потому что она снова права. Потому она читает мои мысли. Чем дороже то, что дарит тебе жизнь, тем сильнее страх потерять это. Жаль, эта истина не всегда позволяет наслаждаться тем, что ты имеешь и не думать о конце. Постоянные мысли, конечно, не становятся пророчеством. Гораздо хуже, когда ты забываешь жить. И в итоге, так и не насладившись, приходишь к концу. Все равно или поздно заканчивается. Но тут мы в праве выбирать. Кому-то ценнее хотя бы на мгновение побыть на вершине, почувствовать хоть каплю эйфории, чтобы потом упасть. Только не у всех хватает сил подниматься. Как много тех, кто скорее спрячется, закроется от всего, не позволит ярким лучам коснуться его жизни, чтобы потом не было так больно расставаться с этим. Как много тех, кому проще никогда не подниматься, чтобы никогда не падать. Наверное, этим и различаются люди. Те, кто не боится, а хочет наслаждаться каждым мгновением, даже рискуя быть уничтоженным. И те, кто выбирает путь пустоты и бессмысленности, чей путь не по живым дорогам, а по бездушным пустыням. Я целую ее улыбку. И я не знаю ничего волшебнее в этот момент. Для меня теперь это жизненно необходимо. Вошло в больную привычку поправлять пряди ее шелковых волос, что всегда пахли весной. Я с дрожью в пальцах и трепетом в сердце касаюсь румянца. Господи, Мэй, времени так мало. Пускай мы упадем как можно позже.