Апрель

Вечер медленно, но верно подходил к концу, звёзды раскалились сильнее, воздух начал холодеть, но Ричард Хью Блэкмор продолжал сидеть в обнимку с гитарой, не шевелясь и ни на что не реагируя. То, что он понял, лишило его смысла и радости. Ему было некуда деваться: такое "счастье" скорее уж беда, с ним никуда не пойдёшь и печаль свою теперь поведать некому. Тускловато светились окна в домах, где-то вдалеке бурлил очередной паб, коими изобиловал Лондон. В реликтовом Арденском лесу копошились в норах лисы на заклание (традиционную охоту на рыжих зверушек ещё никто не отменял), у стены Адриана росла новая трава, и в море плескались стаи скользких рыб. А где-то в Лондоне лежал, вытянувшись крепким, стройным телом и рассеянно улыбаясь, голосистый шотландец с жаркими и яркими голубыми глазами. И думал о славе и красоте, синих волнах тёплых морей, ярких птицах с атласными перьями или о холодной ( а может и тёплой) бесконечности. А может он не лежал, а читал своего среднеанглийского любимца, и густые тёмные волосы, подобные атласу, падали ему на глаза и закрывали лицо, а лапа-гойдель убирал их быстрым движением руки. Хотя, стоп, а откуда Ритчику-то нашему знать, что делает и о чём думает певец--это неправильно, он же к нему в квартиру и душу залезть не может, значит приписывает свои представления другому--тут попахивает чем-то негуманным и дрянным. Блэкмор сидел и сидел, безучастный ко всему, кроме того ужаса, смешанного с уродливым восторгом и гадкими мыслями о глазах, что не потускнеют, что он познал сегодня вечером возле старого паба с тяжёлой дверью. Он не замечал и не понимал, где находится и что происходит вокруг. Холодный воздух пробирался к нему под одежду, но гитаристу было пофиг. И что-то лёгкое, словно пёрышко, коснулось его ног. Ритчи вздрогнул, взглянул вверх, потом вниз и увидел... ...Большого, пёстрого, красивого пушистого кота с хвостом "ёлкой-метёлкой" (наверняка сибирского). Мурлыка подошёл к нему, потёрся слегка об ногу и произнёс "Мур-мяу". --Киса, а киса, ты кто, откуда пришла?--пробормотал Блэкмор, едва ворочая отяжелевшим языком--ты здесь живёшь,а? Не, у меня нет ничего. Знаешь, а очень несчастен, потому, что сегодня понял такое... Кот слегка мявкнул, напряг гибкое тело и одним прыжком взлетел на скамейку, сев рядом с гитаристом. Посмотрел на него, зевнул, продемонстрировав розовую пасть и острые бело-жёлтые зубы, и стал умываться. --Киса-киса пушистая--Ритчи с трудом повернул голову в ту сторону, где деловито умывался его новый усатый-полосатый знакомый--я очень несчастный гитарист из числа восходящих рок-звёзд. Я награждён был счастьем, ставшим бедой, да ещё какой. Кот продолжал умываться, на этот раз он вылизывал густой двойной воротник. --Котя-котя, понимаешь, я в группе играю, хочу стать великим и знаменитым гитаристом--продолжал Блэкмор--как мой кумир, Джимми Хендрикс. У нас такая группа отличная, наш органист, вообще, консерваторию окончил. Барабанщик играет, аж заслушаешься. Басист есть, правда, нот не знает. А какой у нас певец, ах, какой певец, красавец редкий, шатен с густейшей гривой, глаза--голубые-голубые, как небо или васильки, сложен великолепно, а как поёт, как поёт, голос такой мощный, что ему и концерт для группы и оркестра по плечу и рок-песня, такие обертона, такой диапазон, и так визжать может, что окна трясутся. Как раз для рок-группы. Котик закончил своё занятие, потянулся, подошёл к Ричарду Хью Несчастному и потёрся о него головой, оставляя на одежде своё запах,неуловимый человеческим носом. --Кисонька мяконькая, кисонька тёпленькая, комочек меховой--мрачный гитарист шмыгнул некрасивым носом--ты меня, наверное, одна тут понимаешь, я несчастнейший рок-музыкант в этом мире, то, что должно быть счастьем стало для меня бедой ужасной. Жизнь моя, блэкмориная, покатилась кувырком. Кот молчал, сидя рядом с Ритчи, подобрав под себя лапочки и едва слышно урча-мурча. --Кисонька--Ритчи протянул отяжелевшую руку и почесал его слабо гнущимися пальцами за ушками--я, понимаешь, вот такой ужас, влюбился, и, такой ужас,...в нашего голосистого красавца-певца. Мне теперь идти некуда и делать нечего...Я такой несчастный, киса... И тут где-то раздался скрип открываемой двери и в проёме показалась английская бабушка в ситцевом платье. --Пардус, Пардус, кис-кис-кис, иди домой, уже поздно--звала она пушистого любимца. Монсеньор, иди позови Пардуса--обратилась она к редкому абрикосовому пуделю. Он весело тявкнул и побежал за ограду. Бабушка приложила руку ко лбу и стала всматриваться в темноту. --Так, там на скамейке, Вы что тут делаете? А ну, оставьте кота, а то полицию позову--раздался пронзительный крик. Пёс подбежал к гитаристу, облаял его, но Ритчи было пофиг. Кот потянулся, спрыгнул со скамейки, задев Блэкмора хвостом и побежал за пуделем. --Ты, урод с какой-то хренью на спине, если сейчас же не покинешь скамейку, я тебя отделаю сковородкой и в участок сдам!--пригрозила английская бабушка. Ритчи с трудом поднялся, надел кофр с гитарой на спину и, даже не бросив и мимолётного взгляда на источник угрозы, пошёл, пошатываясь, домой.

Глубокомысленный разговор Монсеньора и Пардуса.

Кухня в доме британской бабушки. На покрытом линолеумом мытом полу лежит пудель Монсеньор. На стуле, обитом пёстрой толстой тканью расположился, подобрав лапки, кот Пардус. На кухне совсем темно. М:--Интересно, а кто это такой подозрительный и непонятный сидел на скамейке? П:--А хрен его поймёшь, но вид такой, что, похоже, это музыкант был. М:--Почему так думаешь? Вдруг это сидел живодёр, который котов ворует и на шапки их сдаёт? П, зевая:--Какой нафиг живодёр! У него в руках такая штука была, похожая на те, в которых скрипки носят, да и волосы такие длинные нестриженые. М:--А если всё-таки это был живодёр? П:--Не дури, какой живодёр будет рассказывать о том, какая у него отличная группа и певец, а он, так его и разэтак, несчастный-разнесчастный. М:-- Почему я дурю, скажи на милость? Вдруг они теперь котов на жалость берут? П:--Кота на жалость не возьмёшь, только на ласку или колбаску. А этот нестриженый заявил сходу, что у него ничего съестного нет. Да ещё он, небось, пьяный был. Вот бы его нашей хозяйке--они бы тут павану вместе сыграли на пианино и скрипке с гитарой. Вот бы нам потеха была. Бабушка из спальни: --Монсеньор, Пардус, что вы там на кухне сидите: идите сюда: спать пора. Только Ритчи не слышал глубкомысленных пуделино-котовых разговоров об отличиях живодёров от музыкантов. Он неизвестным российской науке образом с трудом, шатаясь, будто пьяный, добрался до дома и лежал ничком, даже не раздевшись, на кровати, кофр с гитарой--рядом. Бедный гитарист не знал, что ему теперь делать и как жить дальше: влюбиться в певца--это вам не пфука. Это ужасище-нахище летящий на крыльищах ночищи. Да за такое в приличной группе...нет, лучше умолчу. Как же и когда могло случиться с ним, злым, жестоким, холодным, с такой чёрной душой, что он влюбился в Яна? Блэкмор перевернулся на спину, стал глядеть в потолок. По белой поверхности проползла жёлтая тень: за окном проехала машина с включёнными фарами. Но гитаристу было не до неё. --Ведь Лабушерову поправку отменили--сказал он сам себе тяжёлым, заплетающимся языком--отменили её, за просто так не посадят. А за что могут-то? Я ничего не понимаю, совсем ничего: куда мне идти со своей любовью к Яну? Вдруг не лечится или лечат так, что сделают из полноценного британца Ричарда Хью Блэкмора каплуна? За что меня так, скажите, за что? За то, что плохо играю, с женой развёлся, вискарь жрал, жаб топтал, в лётное не пошёл, участвовал в выгонянии прежних певца и басиста, играл не то и не так? Ответа не было. Лишь шумело за окном, да опять проехала машина неизвестной марки. Ритчи слабел, разум его затуманивался, тёмные глаза закрывались--сон безжалостно тащил в свои плотные, тяжёлые лапы. Блэкмор проснулся тяжёлым, прибивающим к земле, утром (хотя погода за окном была отличная и солнечная). С трудом подняв неслушающееся тело со смятой постели, он поплёлся в ванную, плеснул в лицо холодной водой, взглянул на себя в зеркало и ужаснулся: на него глядел помятый, бледный, больной, с синими кругами под тусклыми тёмными глазами, некрасивый британец с всклокоченными волосами. --Боже мой, Боже мой, что же со мной происходит, куда я попал, до чего же докатился, что же теперь со мной будет?!--завопил он, закрыв руками лицо. И выбежал в ужасе. В спальне он бросился на постель и разревелся, будто девочка-подросток. --Ну за что меня так, за что?--бил мрачный гитарист руками по кровати. Так он пролежал полчаса, пока покрывало не намокло от блэкмориных слёз. Потом, когда решил, что плакать бесполезно, поднялся и сел на кровать, опустив нечёсанную голову. --Так, что теперь, Ричард Хью, делать будем?--мрачно спрашивал он самого себя--сказать ты ничего не можешь, показать--тем более. Ну что, посуди сам, будет, если ты признаешься во всём Яну, он радости, что ли, запрыгает? Ага, обломись: сразу в морду, за шкирман и к Лорду--на суд и расправу. А там пойдут по миру британского рока слухи про ориентацию Ричарда Хью Блэкмора. Кому ты тогда нужен будешь: ни в одну группу такого не возьмут! Что делать, что делать-то? Так бедный терзатель "фендерушки" посидел минут десять, размышляя, что же теперь ему делать, и, вдруг, его осенило: да-да, именно здесь и кроется выход. Ритчи вскочил с кровати и понёсся на кухню, вытащил из ящика нож, потом достал из какого-то ящика верёвку, которой в своё время обвязывал для пущей сохранности кофр с гитарой и побежал в спальню, вытащил из ящика в прикроватной тумбочке тетрадку, вырвал лист, взял ручку и принялся вертеть её и мусолить. Потом накарябал на листке бумаги неровным почерком следующее: " Уважаемым участникам группы Deep Purple, менеджерам и моим папе и маме, также всем с лейбла, на котором записываемся! Прошу никого не винить. Сегодня я понял, что награждён счастьем, ставшим моей бедой. Жил погано и так же сдохну. Я, британскоподданный, Ричард Хью Блэкмор понял с ужасом, что влюбился невпопад, а именно в нашего замечательного, красивого, умного и голосистого Яна Гиллана (тоже британскоподданного). А поскольку идти мне с такой ужасной любовью некуда, и жистянка моя покатилась под откосище, то я решил, ну вы поняли...Прошу отдать мою гитару вместе с усилителем и струнами нашему несравненному Яну на добрую память об ужасном и несчастном гитаристе, который не винит его ни в чём и желает простого человеческого и певческого счастья, да не станет оно его бедой. Книги мои пусть возьмёт наш благородный Лорд. Чашку мою отдаю Йену а шляпу--Роджеру. А остальное делите, как считаете нужным. Прощайте, дорогие мои коллеги. Прошу отдать фотографии со мной моим папе с мамой." Слеза капнула на лист, расплывшись и намочив бумагу. Блэкмор шмыгнул носом, посмотрел на потолок, потом взял нож, коснулся холодным серым лезвием запястья, но побоялся нажать сильнее, чтобы порезать его. Нет, есть способ лучше, главное, чтобы люстра выдержала. Он взял верёвку и решил направиться в гостиную. И тут в дверь позвонили. Ритчи вздрогнул, выругался отборно-матерно в адрес dollbeauдятлов-соседей, отбросил верёвку и поплёлся открывать дверь. На пороге стоял, нет не сосед, он стриженый и ростом выше и без таких вот очков. Там стоял Йен в синей ветровке.