Путешествия в параллельные миры (альтернативное продолжение)

Эпилог

Часть первая - Керри

Первым ее порывом было захлопнуть дверь. Вторым – сбежать. Эти люди не могли быть ее друзьями. Они не могли быть двойниками ее друзей. Она вообще не хотела знать, кем они могли быть, эти люди, с изумленными лицами застывшие на ее пороге. А затем толстяк в дорогом костюме и с лицом старика растянул губы в улыбке и шагнул ей навстречу. – Привет, детка, – произнес он, и ей пришлось признать свое поражение. Ей некуда было бежать, а захлопывать дверь перед друзьями, которым всего два часа назад она сама объясняла, как быстрее из Лондона добраться до ее дома, было не только невежливо, но и глупо. Эти люди действительно были Картером и Элизабет… как бы тяжело ни было примириться с этой мыслью. – Д…дджон, – запинаясь, сумела произнести Керри и даже попыталась улыбнуться в ответ. – Как… как вы добрались? – Симпатичная стрижка, – проигнорировав вопрос, Картер сгреб ее в охапку огромными ручищами и крепко прижал к своему выдающемуся далеко вперед животу. Тут же ее голову пронзило воспоминание, как если бы ее ударило слабым разрядом электрического тока. Элизабет пытается заключить ее в объятия, но вместо этого неловко тычется в нее своим нереально беременным животом. Керри тихонько всхлипнула в плечо Картера. Это было так тяжело! Она не хотела этих воспоминаний. Все, чего ей хотелось, чтобы Элизабет никогда не звонила ей. Чтобы ни она, ни Картер не появлялись на пороге ее дома. Прошлое было забыто. Оно было похоронено. Похоронено, оплакано, преодолено и пережито. А теперь эти люди, словно гробокопатели из фильма ужасов, с растянутыми в улыбках губами раскапывали кладбище ее воспоминаний, выставляя на обозрение истлевшие трупы во всем их уродстве. – Джон, ты меня задушишь, – она попыталась вырваться из удушающий объятий – Господи! Он такой необъятно-толстый! От него так отвратительно пахнет! Господи, я не хочу, чтобы он до меня дотрагивался! Я не хочу, чтобы он был Картером! Он не может им быть! Только не эта гора жира! – Картера, и прежде чем он ее отпустил, она почувствовала его руку у себя пониже спины. Керри восхитилась своей выдержкой – она не врезала ему по физиономии, она не закричала, она не вытолкала его за дверь, ее даже не вырвало от отвращения. Она сделала вид, что ничего не заметила. А потом совсем рядом с ее ухом послышалось его тяжелое дыхание и хриплый шепот. – Хорошо сохранилась, та же талия, та же задница… Я рад, что мы увиделись, – прошептал Картер, в последний раз погладил ее «хорошо сохранившуюся задницу» – Боже правый, я не верю, что он мне это сказал! – и, разжав руки, подался назад. – Мы хорошо добрались, – словно не было никаких поглаживаний и объятий, ответил он на вопрос Керри. – Ты хорошо объяснила дорогу. – Джон, мне тоже хочется обнять Керри, – женщина, пришедшая с Картером, – Не Элизабет! Я никогда не поверю, что это Элизабет! – бесцеремонно пихнула его локтем и, подойдя, протянула Керри руки. Ладонями вперед. Очевидно, ожидая, что Керри протянет ей свои. Заставив себя посмотреть в лицо женщине, Керри усилием воли сдержала рыдания. – Давно не виделись, подружка. Не можешь меня узнать? – верно истолковав замешательство Керри, спросила женщина… Элизабет?! «Люди не меняются… так! Люди не могут измениться настолько!» – Керри попыталась зацепиться за эту спасительную мысль, но она всю свою жизнь проработала врачом, и ей было известно о болезни Элизабет. Люди менялись после химиотерапии. Люди менялись, когда рак прогрессировал… когда рак побеждал. И все равно… она не могла поверить, что у стоящей перед ней женщины могло быть что-то общего с ее, когда-то самой близкой, подругой. – Лиззи, – через силу выдавила Керри. – Ну что ты говоришь? Ты ни капельки не изменилась! Череп, обтянутый кожей, оскалился в жуткой ухмылке; в его чертах отдаленно угадывались черты женщины, которую Керри когда-то любила. И только тогда она поверила. – Иди ко мне! – выпалила Керри и буквально напрыгнула на Элизабет. Спрятав голову у нее на плече, Керри отчаянно молилась, чтобы та не почувствовала пробирающую ее дрожь. И она не могла представить себе, где ей взять силы, чтобы заставить себя выпустить Элизабет из объятий и… вновь увидеть ее лицо. – А где Даг? – раздался голос Картера, и Керри едва не заплакала от благодарности. Выскользнув из кольца обнимающих ее рук – Это не руки! Это кости, обтянутые кожей! Я не могу видеть ее такой! Я просто не могу! – она повернулась к Джону и быстро заговорила. – Ему пришлось вернуться на работу. Он скоро вернется. Я думаю, что скоро. Он заведует педиатрией в местной больнице. И он не за что бы не ушел в день вашего приезда, но трое детей-иностранцев отравились, и ему нужно было уладить какие-то формальности. Здесь языковая школа, дети изучают английский, вливаясь в языковую среду. И у них вроде все в порядке со страховкой. Но, видимо, какие-то проблемы все же возникли… – продолжая говорить, Керри с ужасом поняла, что не может остановиться. А еще – что ее гости так и стоят на крыльце дома. Она даже не предложила им войти! Но она понятия не имела, как это сделать, если с ее губ продолжали слетать бессмысленные фразы о мифических отравившихся детях. Даже ее не обмануло плохо состряпанное оправдание Дага, он тоже не хотел встречаться с людьми-призраками из их общего прошлого, и, кажется, теперь об этом догадались и их гости. Почему она просто не сказала, что Даг скоро вернется?! И Керри снова забормотала бессвязные оправдания. – Мы… мы очень вас ждали! И Даг тоже. И девочки. Они вас, конечно, не помнят… только Мэдди. Но Даг уже столько лет не возил ее в Штаты… – Я принесу из машины наши чемоданы? – сказал Картер, воспользовавшись моментом, когда Керри набирала в легкие воздух для очередной порции бреда. Она выдохнула и благодарно кивнула. – Лиззи, пойдем, я покажу тебе дом и твою комнату, – Керри натянула на лицо улыбку и, взяв Элизабет под руку, – Так мне не будет видно ее лица! Боже, все, что угодно, только бы не видеть ее лицо! – повела ее в дом. Гостиная, кабинет, кухня с выходом во внутренний дворик, комната для гостей на втором этаже… Керри показывала Элизабет комнату за комнатой, плохо понимая, где она находится. Привычная обстановка, год за годом с любовью подбираемая ее семьей, вдруг показалась чужой и незнакомой. И она не знала, в чем дело. То ли в присутствии в ее доме этой женщины, которая перед смертью (а, находясь рядом с ней, Керри как будто слышала тиканье невидимых часов, отмеряющих то недолгое время, что еще осталось ее бывшей – Двойнику! Она не моя Элизабет! Она никогда не была МОЕЙ ЭЛИЗАБЕТ!!! – подруге) изъявила желание навестить своих старых друзей. То ли в пробуждающихся от долгого сна воспоминаниях, которых она не только не хотела, но и боялась. В какой раз в ее голове забилась тоскливая мысль: «У нас была хорошая жизнь! У нас была нормальная и такая хорошая жизнь!» Если бы ее спросили, она не смогла бы объяснить, чем напугал ее звонок Элизабет, и что мог изменить в привычном течении ее жизни приезд их с Дагом бывших коллег. Но Элизабет и Картер не были их бывшими коллегами – в этом и заключалась самая страшная истина, признав очевидность которой, Керри была вынуждена примириться и с другими ужасными фактами. Это был не их мир. Они с Дагом не просто потеряли своих мужа и жену, они потеряли их дважды. И тут же, рядом, как ей казалось, навсегда погребенные, были мысли об Уолтере, ее сыне, мальчике, которого она оставила в другом мире… и с потерей которого смогла смириться. Какой же она была матерью, если смогла жить без него, смириться, стать счастливой… забыть?! Ведь она не вспоминала… Керри не могла вспомнить, как долго она не вспоминала ни о других мирах, ни о воронке… ни о Луке. О нем – Них! Господи, их было двое, и они были двойниками! – она тоже сумела забыть. А теперь ее жизнь, словно карточный домик, грозила рассыпаться в прах под первым же дуновением ветерка, будто она не была настоящей. Только иллюзией… сказкой… мечтой, в которую, они с Дагом смогли вдохнуть жизнь. Когда две недели назад Керри впервые за пятнадцать лет услышала в телефонной трубке голос – призрака! – своей бывшей коллеги и подруги, сначала ничего не произошло. Она даже обрадовалась. Ей редко – Никогда! Некому было звонить! – звонили люди, с которыми она когда-то работала, и звонок Элизабет показался ей трогательным проявлением внимания. А потом – вдруг, резко, ничто не готовило ее к этому шоку – она вспомнила. И трубка лишь чудом не выпала из ее ослабевших пальцев. Керри почувствовала себя так, словно оказалась в эпицентре сошедшей с горы лавины. Воспоминания обрушились на нее, захлестнули подобно цунами, возвращаясь не постепенно, а все сразу, одновременно; и она опустилась на стул, сознавая, что если бы его не оказалось рядом, то она рухнула бы прямо на кафельный пол кухни. Воспоминания буквально сбили ее с ног. И Керри закусила губу, чтобы не разрыдаться от ужаса. – Как у вас с Дагом? Вы вместе? – вновь воззвал к ней голос из прошлого, провоцируя новую волну воспоминаний. – Мы… да… – Керри пыталась говорить ровным голосом… она пыталась хоть что-то сказать, а перед ее глазами, словно сменяющие друг друга картинки в телевизоре, возникали и гасли сцены из прошлого. Ее жизнь, будто кинопленка, отматывалась назад. – Даг, он… … резким движением откидывает одеяло и, подобрав одежду, начинает торопливо одеваться. Он избегает смотреть ей в глаза, и она тоже отворачивается. Чувство стыда и вновь совершенного предательства заставляет ее щеки пылать, а сердце лихорадочно биться. Она боится, что в какой-то момент сердце не выдержит и разорвется, и что-то внутри нее даже жаждет этого, но… она поднимается вслед за Дагом и собирает свою одежду. Избегая смотреть ему в глаза. Он говорит ей: «Увидимся», и она быстро кивает в ответ. Он целует ее – неловко, тоже быстро, и они отворачиваются друг от друга, словно преступники, совершающие страшное преступление. Она смотрит на часы, и он понимает ее без слов. Ее муж через два часа вернется с работы, ее сын проснется через десять минут. У них не осталось времени. И она закрывает за ним дверь. Закрывает, прислоняется к ней и плачет. Ей хочется, чтобы эта дверь закрылась за ним навсегда, но она знает, что все повторится – при первой возможности! Потому что только так, только с ним она все еще чувствует себя живой… только с ним она может продолжать жить в этом мире – чужом и неправильном… и не сойти с ума… … берет Кэрол за руку и, оглянувшись на остальных, отводит ее в сторонку. До открытия воронки еще больше часа, и, чтобы как-то убить время, Керри принимается рассказывать Элизабет истории из своей практики. Их накопилось достаточно, этих историй, и некоторые из них были по-настоящему смешными. Она рассказывает, одну за одной, и от рассказа к рассказу ее настроение повышается, повествование захватывает ее, и она уже сама хохочет вместе с Элизабет, которая от смеха буквально валится на траву. Керри смеется, и ей хорошо здесь, в этом парке, рядом с ее друзьями; и даже предстоящий прыжок в воронку не пугает ее так, как обычно. Это была хорошая ночь – теплая, тихая, безветренная… спокойная. А именно покоя так недостает в кажущейся бесконечной гонке по мирам, покоя, вселяющего в сердце надежду на то, что все закончится хорошо. Они вернутся домой. Они смогут... Керри замолкает, чтобы перевести дыхание, оглядывает парк, утопающий в лунном сиянии и ароматах незнакомых растений, и внезапно от непонятной, но сильной, непередаваемо сильной тоски у нее на глазах наворачиваются слезы. Она не сразу понимает их причину. А когда понимает… тогда она делает вид, что ничего не произошло. Обманывает саму себя. Улыбается Элизабет, сначала через силу, а затем все более искренне, и продолжает свою историю. И старается не смотреть в сторону пруда, откуда раздавался счастливый смех Кэрол. Элизабет вновь хохочет, и когда ее смех заглушает все прочие звуки, Керри не может сдержать вздох облегчения. Она не завидовала Кэрол, и уж совершенно точно она не хотела ее мужчину – в это она верит как в аксиому. Но их близость, невольным свидетелем которой ей изо дня в день приходилось быть, вызывала в ее душе противоречивые, и всегда малоприятные, чувства. Она ни за что не назвала бы их «завистью», но подобрать другое слово у нее так и не получилось. Ей было тоскливо и одиноко… а еще очень страшно! Но Керри не может позволить себе проявления слабости. Их возвращение домой зависит не только от ее спутников, она тоже была им нужна. И, до боли вонзив ногти в ладони, Керри заставляет себя сосредоточиться на рассказываемой истории. Со стороны пруда доносится безмятежный смех Кэрол, но Керри делает вид, что не слышит его… … хватает ее за руку чуть повыше локтя и притягивает к себе – резко и грубо. На несколько мгновений его искаженное ненавистью лицо находится так близко от ее лица, что ее волосы вздымаются от его тяжелого дыхания. А затем он разжимает пальцы и подается назад. Она понимает, что он боится своих эмоций, боится не сдержаться, но в ее душе нет места страху. Она понимает, что ходит по краю. Понимает, что нужно остановиться. Но клокочущая внутри нее ярость лишает возможности рассуждать и логически мыслить. Она ненавидит этого мужчину и знает, что, если он скажет еще одно слово, она шагнет вперед и ударит его по лицу. Еще только слово… и что бы ни произошло дальше, она это сделает. Он открывает рот, и она… – … на работе. Он, Даг, он сейчас работает, то есть… – Керри закрыла глаза, уже не надеясь закончить фразу, но ей удалось невозможное, – мы поженились, – она быстро сосчитала в уме прожитые годы, неприятно удивившись, что все они уместились в несколько секунд подсчетов, – четырнадцать лет назад. И, да, мы – Его глаза, полные ненависти, совсем рядом с ее глазами. А она не испытывает ужаса и боли, только ярость и ничего, кроме ярости. – все еще вместе. Она тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Да, у нее с Дагом не всегда были – Мы ненавидели друг друга… мы на самом деле ненавидели друг друга! – теплые и дружеские отношения. И, да, любви с первого взгляда между ними тоже не случилось. Но в этом не было ничего страшного, как не было и ничего криминального! Тогда почему ее сердце так часто билось и почему у нее дрожали колени? Она же ничего не забыла… на самом деле она ничего не забыла, только не позволяла себе об этом думать. И у нее, и у Дага было множество других, более интересных и приятных занятий, чем предаваться воспоминаниям и бередить старые раны! Они просто не говорили о своем прошлом. Они говорили о будущем и настоящем. И Керри готова была возненавидеть Элизабет за этот звонок, которым она разрушила самое дорогое, что было у них с Дагом, чего им с таким трудом удалось достичь, – блаженную умиротворенность. Их выпестованное годами спокойствие… и забытье. А голос Элизабет, который, казалось, доносился не из Америки настоящего, а из Чикаго их прошлого, продолжал выспрашивать подробности их семейного счастья. – Да, у нас здесь роскошное побережье, – говорила Керри, чувствуя приближающуюся мигрень, – зимы холодные, но зато летом – настоящий рай, – она говорила, ощущая себя турагентом, расхваливающим клиенту популярный курорт, но она не знала, о чем еще ей рассказывать женщине, с которой они не виделись и не разговаривали уже пятнадцать – Господи, спаси и помилуй, как долго! – лет. – Когда мы решили уехать из Чикаго, Даг долго искал для нас подходящее место. И он не мог найти места лучше! Керри вновь крепко зажмурилась. Очередное воспоминание, на этот раз сладко отозвавшееся внизу живота ощущением некогда пережитого восторга, захватило ее и заставило на несколько невыразимо прекрасных мгновений забыть об Элизабет и необходимости поддерживать их сюрреалистический и непонятный диалог. Плотно прижав к уху телефонную трубку, Керри… … улыбаясь, слушает сбивчивую речь своего маленького сына, который восторженно описывает ей морскую волну, забрызгавшую его штанишки, рассказывает о камушках, которые он для нее собрал, а затем в телефонной трубке раздается голос Дага. Она чувствует, что он доволен, и, когда он говорит, что в реальности все оказалось даже лучше, чем выглядело на фотографиях, ей передается его настроение. Ей хочется и смеяться, и плакать. Только сейчас она понимает, как боялась этого звонка… и как сильно его ждала. А затем Даг произносит фразу, услышав которую, она сначала не понимает ее смысл, а потом все ее существо заполняет чувство чистого, неразбавленного восторга, сродни наслаждению от близости с любимым мужчиной… и даже острее. Даг произносит: «Здесь женщины ходят в брюках», и она плачет от счастья. Плачет, смеется и слышит его смех в телефонной трубке. И она думает, что это… «Был самый счастливый момент в моей жизни… И это действительно был один из счастливейших моментов… действительно был», – открыв глаза, Керри с удивлением уставилась на зажатую в руках телефонную трубку, словно ожидая услышать голос Дага, рассказывающего о городе их мечты. Но голос Элизабет поставил все на свои места. Со звонка Дага прошло пятнадцать лет. Она сидела в кухне их английского дома и разговаривала с женщиной, двойника которой – Не было никаких двойников! Двойников не бывает! – она искренне и трепетно любила… много лет тому назад. И тогда Элизабет рассказала ей о своей болезни. А потом предложила встретиться – всем вместе, как когда-то… в последний раз. И Керри не сумела ей отказать. – Она застала меня врасплох, – через час говорила она Дагу. – И мне ничего не пришло в голову. Я не смогла найти причину, по которой можно было бы ей отказать… Они были в ее кабинете, в больнице, вдвоем, стояли друг против друга, и, всматриваясь в его глаза, Керри отчаянно старалась найти в них понимание, удивление, испуг, злость, но… в них ничего этого не было. Он просто стоял напротив нее, по привычке засунув руки в карманы халата, и слушал ее с вежливым интересом. «Имя Элизабет ничего ему не говорит?!» – чувствуя слабость в ногах, подумала Керри. И словно подслушав ее мысли, Даг спросил: – Какая Элизабет? Жена Майка? Она уже расслабилась, когда – Майка?! Он сказал не Марка, а Майка?! – до нее дошел смысл его слов. – Нет… Даг… нет… Элизабет… Картер… Джон… Кэрол! – она уцепилась за это имя, как за последнюю возможность спасения. – Кэрол, Даг! Неужели ты их не помнишь?! Лицо Дага приняло озадаченное выражение, морщинка между его бровями, казалось, стала глубже… и на одно кошмарное мгновение Керри поверила, что другие миры, воронка и люди, чьи имена были даже не знакомы ее мужу, были плодом ее фантазии. Больной фантазии. Мысль о том, что она – Сошла с ума! Господи, сошла с ума… что угодно, только не это! – все придумала, разрастаясь, наполняла все ее существо леденящим ужасом. Здравый смысл подсказывал, что других миров не было. Складка между бровями Дага подтверждала ее безумие, обращая воспоминания в бред сумасшедшего. Чувствуя подступающую дурноту, Керри вцепилась в стул обеими руками в страхе, что, поддавшись слабости, придет в себя уже в смирительной рубашке в окружении белых мягких стен. И в этот момент складочка между бровями Дага разгладилась, и его лицо прояснилось. – Кэрол… Картер… Элизабет! – прошептал он, и его потрясенный взгляд остановился на лице Керри. – Как… как я мог забыть… воронка… она же мне постоянно снилась! Как я мог забыть?! И тогда Керри облегченно вздохнула. – Ты не забыл, – сказала она, уверенная в каждом произнесенном слове, – ты просто позволил себе не вспоминать. Она знала, что очень скоро его изумление сменит сначала испуг, быстро перерастающий в животный ужас, а затем включатся защитные механизмы психики, и Даг попадется в ловушку отрицания – как меньше часа назад в нее попалась она сама. И как бы Керри ни хотела ему помочь, она понимала, что этот путь нельзя было пройти вдвоем; свой собственный кошмар он мог одолеть лишь своими силами. Она и сама не прошла еще до конца последнюю стадию, и в яростном отрицании скорее готова была признать собственное безумие, чем примириться с истинностью воспоминаний, которые, будто кривые зеркала, до неузнаваемости искажали привычную «нормальную» реальность. Так и сейчас, поднимаясь впереди Элизабет в гостевую спальню, Керри не могла с твердой уверенностью утверждать, что она до конца поверила в то, что около двадцати лет назад ее вместе с четырьмя ее коллегами – а называть их друзьями в то время было просто смешно, особенно Дага!.. разве что Картер был для нее почти другом?.. разве что он… – выкинуло в другую реальность, из которой началась их Одиссея в поисках дома. А в то, что потом случилось с ней и Дагом, вообще невозможно было поверить! Воронка, дурацкое падение, мир, внешне так похожий на тот, откуда они пришли, но… другой – неправильный, непривычный, непонятный… ненужный! – Керри, вы с Дагом вспоминаете о нашем путешествии? – спросила Элизабет, бросив на кровать перчатки и шарф. Она даже не сделала вид, что рассматривает комнату. Ее глаза, такие огромные на исхудавшем осунувшемся лице, смотрели на Керри пристально и цепко, словно пытаясь проникнуть к ней в душу. Керри поежилась, чувствуя себя неуютно под взглядом Элизабет, а еще больше оттого, что вопрос застал ее врасплох. Та как будто бы прочитала ее мысли… ужасное ощущение! – Нет, – сказала Керри, порядком уставшая от притворства, сомнений и недомолвок. И ей нравилась прямота Элизабет, она не могла этого не признать. – Вообще-то до твоего звонка мы не вспоминали ни о нем, ни о… – Керри запнулась, но Элизабет грустно улыбнулась и закончила фразу за нее. – Нас, – сказала она, и Керри смущенно кивнула. – Знаешь, я так и подумала, когда Даг сказал, что вы собираетесь переехать. Вы как будто сбежали от нас… и плохих воспоминаний. – Но признай, нас трудно за это обвинять, – произнесла Керри, спокойно встретив взгляд Элизабет. В ее глазах не было осуждения, но Керри все равно испытывала желание оправдаться… если не перед Элизабет, так хотя бы перед самой собой. – Я не хотела жить в городе, в той квартире, где все напоминало о моем муже. И о Кэрол… – И о воронке, – вздохнула Элизабет. Ее бескровные губы изогнулись в кривую улыбку. – Я иногда тоже хотела сбежать. С этими воспоминаниями трудно жить. Просыпаешься, вспоминаешь, оглядываешься по сторонам… и думаешь, что тебе самое место в психушке. Я завидовала Кэрол… а потом и тебе, потому что вы могли говорить об этом со своим мужчиной. Могли каждый день доказывать себе… и друг другу тоже, что вы не безумны. Мне нужно было выйти замуж за Джонни. Как жаль, что между нами никогда не было даже романа… и похоже, я единственная знакомая ему женщина, с которой у него ничего не было. А теперь уже и не будет, – Элизабет опустилась на кровать и медленно повторила. – Теперь уже не будет… – Мы не говорили о воронке, Элизабет! Мы… – горячо заговорила Керри, поборов идиотское желание сказать, что ни у одной женщины в этой комнате ничего не было с «Джонни», – мы… просто жили. Она снилась Дагу… часто снилась, и я боялась, что со временем все станет только хуже, но… после рождения Викки, нашей второй дочери, кошмары постепенно сошли на нет. И когда их не стало, тогда мы и перестали говорить о воронке. Вообще о прошлом. У нас были дом, море, работа, трое детей… со всем этим богатством о прошлом было так просто забыть. И это было так здорово! Я… я не знаю, чем заслужила такое счастье… я, правда, не знаю… Говоря это, Керри смотрела в блестящие от невыплаканных слез глаза Элизабет и думала о том, что, возможно, ее приезд к ним был не проклятием, а благословением? И что, может быть, все, что ей было нужно, иметь возможность рассказать кому-то их с Дагом историю… кому-то, кто смог бы ее понять. А, кроме Элизабет, пусть она и не была их спутницей по скитаниям по мирам, не было человека, способного поверить ее словам. В этом мире была только одна Элизабет. – У нас тоже была хорошая жизнь, – сказала Элизабет и, будто в подтверждение мыслям Керри, понимающе улыбнулась. – Марк, наши мальчики… Я… я оставила их одних, хотя Марк очень хотел поехать со мной. Он боялся отпускать меня… в моем состоянии. Но я убедила его, что хуже мне уже не будет. То есть будет, но… это по любому случится. Скоро, – она резко тряхнула головой и быстро заговорила. – Это случится скоро, но Марк не должен был с нами ехать. Он никогда не был частью… того, что с нами случилось. Мы должны были встретиться вчетвером. Ты, я, Джонни и Даг. В моей жизни было много людей, но только с вами тремя я хочу попрощаться. И нам больше никто не нужен. А Марк, – рука Элизабет взметнулась вверх и беспомощно упала обратно на ее колено, – ему лучше побыть с мальчиками. Им теперь придется много времени проводить втроем… без меня. – Наверное, они совсем взрослые? – спросила Керри, из последних сил пытаясь справиться с подступившими к горлу рыданиями. Она не хотела говорить с Элизабет о ее болезни… она не хотела слышать о смерти! Думать об этом! Но… видеть Элизабет и не думать о смерти было невозможно. Просто и ясно. И Керри сама не знала, кого она хотела отвлечь своим вопросом от грустных мыслей, Элизабет или себя? – Да, – лицо Элизабет просветлело, – высокие, красивые, очень похожие внешне… и невероятно разные! А как ваши девочки? Надеюсь, я их увижу? – Да, они придут из школы к шести. У них много внешкольных мероприятий… – Не могу представить Мэдди взрослой, для меня она все еще малышка, – глухим голосом произнесла Элизабет, глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. – Она знает о Кэрол? – Знает, – более резко, чем собиралась, сказала Керри. Элизабет вскинула на нее слегка удивленный взгляд и больше ни о чем не спросила. – А Уолт сейчас в Париже? Кто бы мог подумать, что он решит стать писателем! Как сейчас помню его крохотную мордашку, высовывающуюся из-под стола… Он любил играть с моей собачкой, – Элизабет помолчала и тихо добавила. – Ее сбила машина через три месяца после того, как вы уехали. Керри удивленно посмотрела на Элизабет, плохо представляя себе, как реагировать на ее слова. Она и думать забыла об этом странном животном, с которым Элизабет когда-то не расставалась, но приносить свои соболезнования спустя столько лет… это казалось ей глупым и ненужным поступком. К ее облегчению, Элизабет и не ждала от нее сочувствия; пока Керри обдумывала правильную реакцию на ее слова, та пожала плечами и продолжила: – Уолт был очаровательным мальчиком! Наверное, вырос не менее очаровательным молодым мужчиной? У тебя есть его фотография? – Сейчас принесу, – коротко ответила Керри и торопливо покинула комнату… словно сбежала. Она о многом была готова говорить с Элизабет, но только не о своем сыне и не о чувстве потери, которое не оставляло ее с момента его отъезда. «Он в университете, для него это важно», – в какой раз говорила она самой себе, но легче не становилось. Всякий раз при воспоминании о сыне ее сердце сжималось от тоски и тревоги. Элизабет долго рассматривала принесенную Керри фотографию. – Никогда не узнала бы его… Странно, – она подняла глаза на Керри и вновь перевела взгляд на фотографию, – когда он был маленьким, мне казалось, что он очень похож на отца. А сейчас… у него твои глаза. И улыбка тоже твоя. – Да, не повезло мальчику, – быстро сказала Керри и, услышав шаги приближающегося Картера, водрузила на лицо фальшивую улыбку. – А вот и Джон с чемоданами! Думаю, мне нужно дать тебе время привести себя в порядок и отдохнуть с дороги. А я пока займусь обедом, – выскочив за дверь, она чудом избежала столкновения с пыхтящим как паровоз Картером – Черт возьми! Он же лет на десять моложе Дага! Неужели мы выглядим такими же стариками?! И так привыкли друг к другу, что просто не замечаем этого?! – и указала ему на соседнюю со спальней Элизабет дверь. – Вот твоя комната, Джон! Если что-то понадобится, я на кухне! И она сбежала вниз по ступенькам прежде, чем Картер успел открыть рот для ответа. Ей нужно было побыть одной… хотя бы на какое-то время ей нужно было, чтобы ее оставили в покое! Не стесняясь очередной лжи – праздничный обед был готов еще за полчаса до приезда гостей, все, что ей нужно было, это разогреть еду и разложить ее по тарелкам, – Керри накинула куртку и вышла из дома. Ноги сами собой понесли ее по привычному маршруту: пройти две улочки, обойти магазинчик на набережной, спуститься по выложенной булыжниками тропинке к пляжу, подойти к морю так близко, чтобы шипящие волны, накатывая на песок, едва не касались носков кроссовок, а затем идти вдоль берега в сторону больницы. Этим путем она по утрам ходила на работу. Вечерами они много лет гуляли здесь – вдвоем с Дагом или вместе с детьми. Далеко впереди бежали, заливаясь восторженным лаем, их собаки, а они шли, лениво перебрасываясь фразами, и полной грудью вдыхали свежий морской воздух. Это было волшебное место, лучшее во всем городе, а если бы у Керри кто-нибудь спросил, то она бы уверенно ответила, что это лучшее место в мире. Во всех мирах, где ей приходилось бывать. Нигде и никогда ей не было так хорошо и спокойно. И неважно, дул ли в лицо сбивающий с ног ледяной ветер, или безжалостно палящее солнце заставляло замедлять шаг, – Керри чувствовала себя дома. Ей легко думалось. Здесь и только здесь она находила выход из самых сложных жизненных ситуаций. Сюда они с Дагом шли, чтобы обсудить проблемы, принять судьбоносные для их семьи решения… или чтобы просто побыть вдвоем. Около этого валуна Уолт сообщил ей о своем решении ехать в Париж… Керри остановилась. Ее невидящий взгляд был устремлен на лежащий рядом с тропинкой большой камень, а в ушах звучал голос – «Когда он был маленьким, мне казалось, что он очень похож на отца. А сейчас у него твои глаза. И улыбка тоже твоя» – Элизабет. Странно, но только сейчас Керри поняла, что Элизабет изменилась не только внешне. Ее британский акцент – визитная карточка «доктора-англичанки» – больше не резал слух; Керри могла поклясться, что ее девочки, да и она сама, говорили с куда большим английским акцентом, чем приехавшая к ним погостить – Попрощаться, она сказала, что приехала, чтобы проститься с нами… – спустя пятнадцать лет с их последней встречи, Лиззи Грин. Почему она не заметила этого во время разговора с Элизабет? Неужели ее эмоции настолько вышли из-под контроля, что заглушили голос разума? Керри вздохнула. Уже совсем скоро ей придется вернуться домой, и ее нервам предстоит выдержать еще одно испытание. Утренний разговор с Элизабет был лишь прелюдией, Керри хорошо это понимала. И как бы ни был велик соблазн позвонить Дагу и, попросив прикрыть ее перед гостями, найти убежище у кого-нибудь из друзей, Керри знала, что не поддастся ему. Она не могла поступить так с Элизабет. Не могла предать ее доверие. Поэтому засунув заледеневшие на ветру руки в карманы куртки, Керри продолжила путь, убыстряя шаг, чтобы немного согреться. Прогулка доставляла ей удовольствие. Время, когда она плохо переносила холод, осталось далеко в прошлом. Непривычный к их, часто суровому, климату человек мог бы назвать дующий с моря осенний ветер пронизывающим и неприятным, но Керри на ум приходило совсем другое слово: «бодрящий». Ей нравилась такая погода – ветреная и прохладная, она, словно выметала из ее головы «лишние» мысли, приводила в порядок вышедшие из-под контроля эмоции. С каждым дуновением в лицо ледяного ветра Керри чувствовала, как к ней возвращается самообладание, оставившее ее после встречи с изменившимися до неузнаваемости Картером и Элизабет. Ее легкая, пружинистая поступь рождала в ней неописуемую радость, Керри буквально упивалась каждым сделанным шагом. С возрастом прооперированное бедро все чаще напоминало о себе ноющей болью, и порой ей было по-настоящему трудно передвигаться, но сегодня был ее день. Керри зажмурилась под лучами выглянувшего из-за облаков солнца и улыбнулась, вспомнив слова Картера. Давно она не слышала комплиментов, пусть даже и таких сомнительных, не из уст своего мужа. Интересно, Картер действительно любил ту, другую, Керри, ее двойника? Или он просто не смог смириться с тем, что ему предпочли другого мужчину? Керри знала, что никогда не задаст этот вопрос заплывшему жиром старику (которому на самом деле не было и пятидесяти!), но ей действительно было интересно. Может быть, потому, что она так и не узнала, насколько далеко за границы дружбы могли зайти ее отношения – А они зашли бы! Если бы мы путешествовали хотя бы на пару месяцев дольше! Я знаю, что зашли бы!– с Джоном Картером из их мира? А может быть, это было всего лишь женское любопытство? Меньше всего сейчас ей хотелось заниматься самоанализом. Все, что она готова была признать, это то, что ей польстили слова Картера. И только его слова! Прикосновения этого мужчины, как и он сам, не вызвали в ней никаких иных откликов, кроме отвращения и презрения. Увидев возвышающуюся над одноэтажным зданием кинотеатра башенку клиники, Керри усилием воли сдержала порыв пробежать оставшийся путь, понимая, что, если ее увидит кто-нибудь из коллег, ей трудно будет найти объяснение такому поступку. Человеку ее возраста и статуса надлежало передвигаться степенно и величаво, но уж точно не носиться по пляжу, подобно пятнадцатилетнему подростку. В какой раз Керри позавидовала девочкам, которым в их возрасте можно было не задумываться о приличиях… пока еще было можно. Иногда, когда дочери принимались жаловаться ей на жизнь, Керри очень хотелось объяснить им, насколько быстротечна и прекрасна молодость, но она понимала, что девочки ее не услышат. Они обе находились в том возрасте, когда жизнь все еще кажется бесконечной, а собственная старость видится чей-то забавной шуткой. И Керри просто гладила их по волосам и улыбалась. А если Даг в этот момент находился рядом, он всякий раз закатывал глаза в притворном ужасе, и все трое начинали хохотать над его ужимками. Даг умел развеселить женщин, а с течением лет его мастерство отточилось до совершенства. «Ведь у него всегда было на ком попрактиковаться», – усмехнувшись, подумала Керри. Женщины окружали Дага всю его жизнь, они тянулись к нему, боролись за его внимание, пытались понравиться, откровенно вешались ему на шею; и дело было не столько в его физической привлекательности, сколько в сокрушительном для женских сердец обаянии этого мужчины. Даже сейчас, прожив с ним под одной крышей, как ей казалось, целую вечность, Керри не могла устоять перед его улыбкой… и ей страшно было представить, сколько еще женщин падут жертвами прищура этих карих глаз и его низкого глубокого смеха. Погруженная в свои мысли Керри едва не врезалась в резные ворота перед зданием клиники, похожим на что угодно – на зáмок, крепость, музей, но только не на больницу. Она не знала, зачем пришла сюда. Ей очень хотелось поговорить с Дагом, но она понимала, что ему нужно побыть одному, чтобы собраться с мыслями и приготовиться к встрече с их пугающим, нежданно нагрянувшим, прошлым. Тем не менее, Керри прошла в ворота и, обогнув южное крыло клиники, приблизилась к скрытой в тени высоких деревьев небольшой беседке, излюбленному месту отдыха ее мужа. Уже начавшие опадать листья громко шуршали под ногами, и Керри старалась ступать как можно легче, чтобы не выдать свое присутствие. Она знала, что из беседки ее невозможно было заметить, но все равно невольно втягивала голову в плечи всякий раз, как из-за кустов слышались голоса или смех. Даг сидел в своем любимом плетеном кресле, сжимая в руках большую нелепую чашку – Уолт сделал ее для него на уроках труда в младших классах, и с тех пор ничто не могло заставить Дага расстаться с ней, какие бы красивые и дорогие кружки ему ни дарили, – и, посмеиваясь, вслушивался в щебетание примостившейся рядом блондинки, «случайно» расстегнутый халатик которой красноречиво говорил о намерениях его обладательницы. Керри даже не стала пытаться напрягать память, чтобы вспомнить имя молоденькой медсестры, тем более что на пороге беседки уже возникла соперница блондиночки, так же «умело скрывающая» свою благосклонность к женатому заведующему педиатрическим отделением. Керри закатила глаза, наблюдая за комичной сценкой, разыгрывавшейся внутри беседки. Блондинка смущенно застегивала халатик, в то время как вошедшая женщина угощала Дага домашним печеньем. Протягивая мужчине небольшой подносик, темноволосая женщина скалилась в улыбке и бросала на раскрасневшуюся сестричку хищные взгляды. Если бы брюнетка не была ее лучшей подругой, Керри могла бы испугаться за сохранность прически блондинки, но она хорошо знала, что дальше «печенья» и «взглядов» Бренда Марш, виртуозный хирург и добрейшей души женщина, не решится зайти никогда и ни при каких обстоятельствах. И Керри не в чем было ее обвинить, для нее не было секретом желание всего женского персонала клиники – от совсем молоденьких медсестер, вроде притихшей, но так не покинувшей боевой пост блондиночки, до разменявшей восьмой десяток чопорной регистраторши – замужней и обожающей внуков, преисполненной чувства собственного достоинства добропорядочной христианки, – любой ценой понравиться ее мужу. Иногда Керри казалось, что в больнице объявлен своеобразный марафон – кто быстрее, лучше и смелее очарует и завоюет доктора Росса; причем каким-то непостижим образом об этом марафоне узнавали и с энтузиазмом включались в него все гетеросексуальные пациентки женского пола. И словно материализованные мыслью Керри в беседку, поддерживая друг дружку, ступили две древние бабушки, чтобы, как удалось расслышать Керри, поблагодарить «дивного доктора за спасение внуков от страшной болезни… кашля и насморка». Прикусив губу, чтобы не рассмеяться, Керри смотрела на рассыпающихся в комплементах старушек и на Дага, благосклонно улыбающегося им из своего кресла. В ее голове, как и всегда, когда она заставала мужа в его беседке, возник ассоциативный ряд: «трон, король и свита». Он, действительно, держал себя по-царски: улыбался, кивал, величаво подносил к губам свою жуткую чашку… И если бы Керри так хорошо не знала его, она могла бы купиться на эту улыбку и принять его нарочитую безмятежность за чистую монету. Но она видела, как напряженно сжимали чашку его пальцы, как нервно он постукивал ногой по земле, как его брови периодически сходились на переносице, когда он явно переставал слушать, о чем ему говорили, и погружался в свои мысли. И думал он не о глубоком декольте медсестры-блондинки, хотя в другое время ее прелести наверняка не оставили бы его равнодушным. Керри знала, о ком на самом деле думал Даг. Знала, и ей очень хотелось сказать ему, что, что бы ни произошло, она будет рядом, но… она уважала его желание справиться со своими страхами собственными силами. Пыталась уважать… хотя все, что ей было нужно, чтобы он обнял ее и сказал, что все будет хорошо; и неважно, поверила бы она ему или нет. Она просто хотела его обнять. Керри пригладила растрепавшиеся на ветру волосы, собираясь уходить, когда блондинка незаметно сунула какой-то небольшой предмет в руки Дагу. Керри не заметила бы ее движение, если бы в этот момент ее глаза не были прикованы к лицу Дага. Тот слегка нахмурился, вскинул на блондинку удивленный взгляд, а затем так же незаметно вернул предмет – наверняка любовную записку – девушке, запихнув его в карман ее халата. Пока блондинка с вытянувшимся лицом потрясенно взирала на невозмутимое лицо ее мужа, Керри думала о том, что девушка, по всей видимости, проработала в их больнице совсем недолго (не случайно же она не могла вспомнить ее имя!) и просто не успела узнать ее главную заповедь: «Можно смотреть, но не трогать». Доктор Росс был верен своей жене. Это знала каждая женщина, работающая в клинике. Истину передавали из уст в уста, и как бы красива ни была девушка, сколько бы усилий она ни прикладывала, ее чары оказывались бессильны. Даг мог улыбаться ей, мог осыпать ее комплиментами, но он никогда не заходил дальше теплых, но дружеских объятий и поцелуев. Долгие годы их совместной жизни Керри не могла понять, откуда ее муж черпал силы, чтобы устоять перед всеми красотками, что предлагали ему себя – так открыто и так бесстыдно; но она знала, что он ни разу не перешел черту. Даг был ей верен, и, как он всякий раз говорил ей, важнее всего для него было сберечь ее доверие. На этом доверии основывалась их близость, и однажды, когда Керри сама едва не оступилась, она, наконец, осознала, чтó он имел в виду. Разрушить их хрупкий мир было так просто! Достаточно было солгать – всего один раз. Достаточно было ответить на поцелуи другой женщины или другого мужчины. Достаточно было только однажды свернуть с пути – обратной дороги не было. Доверие, близость, гармонию – потеряв, нельзя было вернуть назад. И они оба по-настоящему дорожили тем счастьем, что им удалось достичь. Они берегли свою любовь. И Керри знала, что ни одна, даже самая красивая блондинка на свете не сможет пробить броню ее мужа. Их слишком многое связывало, и, по сути, у них было все, что нужно для счастья: любящая семья, любимая работа, собственный дом, потрясающая природа за окнами; ни один человек в здравом уме не захотел бы лишиться такого богатства! А еще у них было их прошлое – одновременно прекрасное и кошмарное. Путешествия по мирам, потери близких, невозможность любить друг друга открыто, изматывающие тайные встречи, постоянный страх выдать себя случайно брошенным взглядом, неверно сказанным словом, долгожданное воссоединение после двойного убийства, вновь перевернувшего их жизни с ног на голову… – после всего пережитого невозможно было не научиться ценить любовь и уважать чувства друг друга. Пусть многим верность Дага казалась странной и по больнице ходили самые разные слухи, сплетни только сближали их, подогревая чувства друг к другу. Часто ночами Даг рассказывал ей об очередной попытке пылкой поклонницы, а Керри в красках излагала ему «версию медсестер», подслушанную ею у регистрационной стойки. Неправдоподобность версий и их расхождение с реальностью заставляли их хохотать до слез и оживляли их семейные будни, привнося в них пикантные нотки неожиданности и остроту. И хотя они едва ли не дословно могли предугадывать реплики друг друга, и порой Даг отшучивался – по инерции, повторяя неоднократно сказанные фразы, а Керри, в зависимости от ситуации, только изображала веселье или ревность, они не отказывались от этого ритуала. Он, словно индикатор их семейного благополучия, своей неизменностью говорил о том, что любовь по-прежнему жива и их совместному счастью ничто не грозит. На пороге беседки появилась дежурная медсестра, и, выслушав ее, Даг неспешно поднялся на ноги. Сразу несколько рук протянулись к нему, чтобы забрать чашку, и Керри зажала рот рукой, чтобы не рассмеяться в голос, пока Даг обозревал свои владения, выбирая, кого из «свиты» удостоить «королевской милостью». Запихнув чашку в руки Бренде, то ли в благодарность за печенье, то ли в назидание проявившей излишнюю настойчивость блондинке, Даг сунул руки в карманы и, задрав голову, посмотрел вверх, сквозь просветы между прикрывающими беседку кронами деревьев на затянувшееся серыми тучами небо. Давным-давно выучившая наизусть каждую из его привычек Керри улыбнулась. Она знала, что сейчас он нагнется, отряхнет брюки от крошек, поправит галстук, пригладит волосы и, махнув рукой застывшим в ожидании дамам, направится к входу в клинику. В этот момент Керри поняла, что пришла сюда не случайно; и ей не обязательно было говорить с ним. Один вид этого мужчины, такого родного и предсказуемого, успокаивал и вселял уверенность, что катастрофы не произойдет. Она, словно зарядившись энергией от невидимого аккумулятора, почувствовала себя готовой к разговору с Элизабет. Страх ушел. Не осталось даже нервозности. Глубоко вдохнув, Керри расправила плечи и уже сделала шаг назад, но остановилась, провожая глазами выходящего из беседки Дага. Глядя на его степенную походку, она внезапно ощутила легкое головокружение – точь-в-точь как во время телефонного разговора с Элизабет. Воспоминания, возникнув из ниоткуда, на этот раз не были пугающими или неправильными; они не причиняли боли, не разламывали ее жизнь на «до» и «после», не сводили с ума… они просто пришли. Керри смотрела на удаляющуюся фигуру своего мужа, но видела своего коллегу, человека, с которым на протяжении нескольких лет не могла и не хотела найти общего языка, бегущего за каталкой. Рядом с ним бежали, давая указания и выкрикивая названия лекарственных препаратов, люди в белых халатах. Люди, чьи лица давно стерлись из ее памяти, как и их имена, слившиеся в бессмысленные сочетания звуков. Керри зажмурилась. Перед ее мысленным взором возникло лицо Джона Картера, молодое и сосредоточенное. Образ Элизабет, убирающей роскошные вьющиеся пряди под хирургическую шапочку. Керри вспомнила Марка, его очки, зеленую униформу… и то, как он робел перед Сьюзан, такой молодой и красивой. Она вспомнила Питера и Романо, свои ссоры с ним; яркую регистраторшу Рэнди, добродушного великана Джерри. Вспомнила свою искреннюю привязанность к Джинни Булле… Перед ее глазами, сменяя друг друга, возникали и исчезали лица бывших коллег и друзей, но… она так и не смогла вспомнить лицо Кэрол. Она знала – не помнила, а именно знала, что у Кэрол были длинные черные волосы, но Керри понятия не имела, какого цвета были ее глаза… лицо этой женщины, которая когда-то была ее близкой подругой, оставалось в тени, и как Керри ни старалась, как ни напрягала память, она видела лишь нечеткий силуэт и длинные черные волосы. У Мэдди были фотографии матери, некоторые из них Даг хранил у себя в кабинете, и иногда, занимаясь уборкой, Керри натыкалась на изображения улыбающейся Кэрол – ее улыбающегося двойника! – но, даже не смотря на это, она не могла вспомнить ее лицо. «Возможно, к лучшему», – подумала Керри, усилием воли возвращаясь к реальности, словно всплывая за глотком воздуха на поверхность воды. Она не хотела этих воспоминаний, хорошие или плохие, они оказались незваными гостями. Даг был единственным человеком, кто связывал Керри с ее прошлым – со всеми мирами, где им пришлось побывать, с ушедшими в никуда призрачными лицами их коллег и друзей; и она понимала, что, если бы более пятнадцати лет назад Даг вместо Луки ушел из ее жизни, двери ее памяти захлопнулись бы раз и навсегда. Даже сейчас ей было трудно доверять этим воспоминаниям, пусть вместе с ней их разделяли Даг, Джон и Элизабет. Ее дети, дом, море, похожее на зáмок здание клиники, этот мир – они были реальными, настоящими; они, но никак не люди-призраки, одетые в белые халаты и бегущие на помощь невидимым пациентам, порожденные то ли ложной памятью, то ли ее воображением. Керри проще было поверить в воронку и другие миры, потому что, по сути, их с Дагом дети являлись плодами того безумного путешествия, все трое, они не появились бы на свет, если бы их родители – в обоих параллельных мирах – однажды не оказались не в то время и не в том месте. И если когда-то Керри скучала по своей прежней жизни до появления в ней воронки, то это время давно кануло в небытие. Туда же, куда канули и ее воспоминания. Они с Дагом научились жить настоящим – еще один бесценный дар, обретенный ими в этом мире. «Нашем мире», – подумала Керри, отметая этой мыслью непрошенные воспоминания. У них был только один мир. Единственный. Родной. Настоящий. А все прочее, пусть даже Элизабет попытается убедить ее в обратном, казалось сейчас не более чем сном. Наваждением. Страшной сказкой, вроде тех, что так любили слушать в детстве Мэдди и Викки. – Керри, что вы здесь делаете? Мне сказали, что вы ждете гостей, – голос, раздавшийся прямо за ее спиной, заставил Керри вздрогнуть и покраснеть. Как если бы ее застигли на месте преступления. Она резко обернулась, зная, что убрать с лица виноватое выражение у нее не получится, но, тем не менее, постаравшись придать голосу деловой и отстраненный тон. – Мне нужно было… кое-что забрать, – сказала она, запнувшись на середине фразы, так и не сумев придумать что-нибудь убедительное. Единственное, что ее как-то утешало в этой ситуации, это то, что Даг ушел и не мог слышать ее испуганный лепет. – Хорошо, когда работа находится рядом с домом, – медленно проговорила старшая медсестра, три года назад переехавшая в их город из Лондона и так и не привыкшая к маленьким расстояниям и отсутствию столпотворений и пробок. Ее озабоченный взгляд остановился на лице Керри, и хотя та понимала, что женщина искренне беспокоится за нее, ей захотелось поскорее уйти. Благодаря своей должности и мужу, Керри всегда привлекала к себе повышенный интерес, и она не могла сказать, что ей нравится быть местной легендой. Она знала, что некоторые из ее подчиненных недолюбливают ее, догадывалась, что кто-то испытывает к ней и более сильные негативные эмоции, но в основной своей массе сотрудники клиники относились к ней с уважением и любовью. Все они видели, с какой трогательной нежностью заботится Даг о своей жене, и Керри часто ловила на себе их умиленные взгляды, вместо, как можно было предположить, недобрых и завистливых. Но, если Дагу нравилось купаться в обожании представительниц противоположного пола, то Керри хотелось, чтобы ее воспринимали как врача, начальника… профессионала, но никак не как жену главного кумира всех женщин больницы. И уж что ей точно не было нужно, чтобы каждая медсестра в клинике считала своим долгом сунуть нос в ее семейные проблемы. «А чего еще ты ожидала, переезжая в маленький городок?» – стараясь погасить закипающий гнев, подумала Керри и водрузила на лицо понимающую улыбку. – Да, я тоже когда-то ездила на работу на метро, – сказала она и задала вопрос, заранее зная, что ей на него ответят. – У нас все спокойно? – Тишь да гладь, – медсестра одарила Керри озорной улыбкой. – Скучаете по беготне и авралам? – Джен, ну кто же будет скучать по этой неразберихе? – Керри рассмеялась их старой шутке. Им обеим, в отличие от родившихся здесь медсестер и врачей, трудно было свыкнуться и примириться с царившими в клинике спокойствием и размеренностью. В приморском городке была совсем другая жизнь, и если в первое время после переезда из Чикаго Керри впадала в экстаз от одной мысли, что она снова врач, то позднее, когда долгие месяцы, проведенные в четырех стенах собственного дома, начали стираться из ее памяти, она поняла, что ей не хватает драйва. Керри не доставало упорядоченного хаоса, зачастую царившего в приемном покое Окружной. Непредсказуемость, скорость, выбросы в кровь адреналина, необходимость принимать мгновенные решения, когда счет идет на секунды, – эти неизменные составляющие ее прежней работы, которые в былые времена воспринимались скорее с негативным оттенком, превратились для нее в некое подобие бутылки для завязавшего алкоголика. И ее «ломка по сильным эмоциям» так и не оставила ее окончательно, лишь притупилась и затаилась в отдаленных участках сознания. Керри без удивления посмотрела в затуманившиеся воспоминаниями глаза своей подчиненной. Ту же тоску она видела порой в глазах Дага… и в зеркале – в своем собственном отражении. – А скоро закончится сезон… – пробормотала Джен, зябко кутаясь в куртку, накинутую поверх сестринской униформы, и посмотрела на наливающиеся над их головами грозовые тучи. Керри не нужно было пояснять значение ее взгляда и слов. Их ждала долгая холодная зима, с отсутствием туристов и редкими пациентами – в основном с переломами, растяжениями и ушибами. «И никакой беготни, авралов и неразберихи», – с горькой усмешкой подумала она и, попрощавшись с Дженни, отправилась в обратный путь, надеясь успеть домой до дождя. Она уже входила в дом, когда первые капли забарабанили в оконные стекла. – Я думала, ты от нас сбежала, – Элизабет бесплотной тенью отделилась от стены в темном углу прихожей. – Ты сказала, что будешь на кухне. Решила пройтись под дождем? – Нет, я… – начала говорить Керри, но вместо нормальной речи с ее губ сорвался лишь сиплый шепот. Она подобрала с пола выпавшую из дрожащих пальцев куртку и попыталась повесить ее в стенной шкаф. Несколько раз глубоко вдохнув, Керри, наконец, примостила куртку на вешалку и нервно рассмеялась. – Лиззи, если бы ты знала, как ты меня напугала! Я тебя не заметила! – Я многих теперь пугаю, – без улыбки сказала Элизабет, глядя на Керри все тем же пристальным взглядом, словно пытаясь проникнуть ей в душу. – Я выгляжу как приведение. – Нет, ты… нет… – пробормотала Керри, против воли отмечая, что Элизабет в ее слишком нарядном для этого времени суток платье казалась – А я?! Боже мой, я?! Я тоже так чудовищно изменилась?! – еще более больной, чем утром. И древней. Она выглядела так, будто ей было далеко за восемьдесят… и только глаза оставались живыми на этом мертвом и одряхлевшем лице. – Я прошлась до работы, – Керри удалось справиться с эмоциями, но она была благодарна сумраку, сгустившемуся в прихожей из-за разгулявшейся за окнами стихии. На лицо Элизабет падала тень, и, напрягая воображение, можно было представить, что она выглядит так, как раньше. Можно было… только не очень хорошо получалось. – Мне нужно было уладить кое-какие вопросы. – Вам здесь быстрее дойти до работы, чем позвонить, – заметила Элизабет и, наконец, перевела взгляд с лица Керри на сверкнувшую за окном молнию. Керри облегченно выдохнула. – Мы проезжали вашу клинику. Она совсем рядом. – Ну, у нас тут все рядом, – Керри впервые искренне улыбнулась и, подойдя к Элизабет, легонько пожала ее истончившуюся руку. – Прости, я думала, ты захочешь немного отдохнуть с дороги. Мы можем поговорить после обеда, если ты… – Керри, ты не понимаешь, – пальцы Элизабет стиснули ладонь Керри. – «После обеда» для меня может не настать. Нет, я не собираюсь… не собираюсь умирать в твоем доме. Но я не могу ничего откладывать. Я просто могу не успеть. Мне не нужно смотреться в зеркало, чтобы знать, что мое время заканчивается. Я… я это просто знаю, – она наклонилась к Керри, как если бы хотела ее поцеловать, и та величайшим усилием воли заставила себя остаться на месте. – Я хочу поговорить с тобой. Вчетвером нам тоже найдется, о чем поговорить, но… я проделала этот длинный путь ради тебя. Мне нужно, чтобы ты сказала мне… Прерванная грохотом распахнувшейся двери и звонким девичьим смехом, Элизабет отпрянула от Керри, смущенно прижимая к груди заметно подрагивающие руки. С губ Керри сорвался истеричный смешок – так сильно поведение Элизабет напомнило ей ее собственное, когда меньше получаса назад Джен застукала ее в кустах перед клиникой. Четверо девочек-подростков, заметив их, резко затормозили на полпути к лестнице, по инерции продолжая смеяться, но их широко распахнувшиеся глаза красноречиво поведали Керри о том, что и тусклого освещения оказалось более чем достаточно. Они разглядели лицо Элизабет. И все четверо были в ужасе от увиденного. – У вас же еще занятия, – тихо сказала Керри, боясь взглянуть на Элизабет, чтобы удостовериться, что от нее не укрылось то, как девчонки шарахнулись в сторону, стоило ей сделать шаг по направлению к ним. – Мы… – Мы… – У нас… – Сейчас… Они заговорили все разом и так же одновременно замолчали. Их настороженные взгляды и напряженные позы говорили о том, что в любой момент девочки готовы были сорваться с места и бежать – как можно быстрее и как можно дальше – от этой страшной женщины-призрака. – Познакомьтесь, – быстро заговорила Керри, напуганная мыслью, что девочки на самом деле убегут, даже не поздоровавшись с гостьей… и она плохо представляла, как будет потом оправдываться перед Элизабет за их поведение. – Я говорила, что сегодня к нам должны были приехать наши старые друзья. Из Америки. Это Элизабет. Мы с папой когда-то работали вместе с ней. – Много лет назад, – откликнулась Элизабет и приблизилась к Керри. – Тогда у меня были длинные волосы, и я не была такой страшной. – Лиззи, – Керри беспомощно всплеснула руками. Если бы она знала заранее, как ужасно болезнь изменила лицо Элизабет, она постаралась бы подготовить девочек к встрече в ней, но… теперь уже было слишком поздно что-то менять. – Это мои девочки, – жизнерадостным тоном сказала Керри, чувствуя подступающие к глазам слезы. Обойдя застывших, словно статуи, девочек, она подтолкнула вперед своих дочерей. – Это Мэдди. И Викки. Элизабет изумленно уставилась в их одинаковые лица, а затем медленно перевела взгляд на Керри. – Вы… такие взрослые, – наконец, произнесла она, стараясь, как поняла Керри, улыбкой замаскировать удивление. – Мэдди, я… видела тебя совсем младенцем. И потом еще несколько раз, когда твой папа привозил тебя в Чикаго. Тебе было… лет пять, кажется. Ты меня, конечно, не помнишь? Мэдди отрицательно покачала головой, и ее аккуратно уложенные вьющиеся волосы взметнулись над ее головой, словно нимб. Капельки дождя, осевшие на них, брызгами разлетелись во все стороны. – Там сильный дождь, – зачем-то сказала она и, смутившись своих слов, опустила глаза. – Очень приятно, – Викки шагнула вперед, сверкнув белозубой улыбкой, и протянула Элизабет руку. Керри видела, что к дочери вернулась ее обычная самоуверенность. Украдкой взглянув в лицо Элизабет, Керри поняла, что бросающаяся в глаза схожесть их с Викки характеров, не осталась незамеченной ее подругой. – Мама говорила, что вы приедете. Это наши подруги, Энни и Доррис. Мы зашли, чтобы забрать доклад, который Мэдди забыла дома. У нас сейчас перерыв, и нам нужно возвращаться в школу, – выпустив ладонь Элизабет, Викки несколько высокомерно скосила глаза на притихших сестру и подружек. – Но вечером мы будем очень рады с вами пообщаться. – Мы помогали готовить торжественный обед в вашу честь, – встряла Мэдди и, вновь смутившись своего порыва, отступила назад, чуть ли не спрятавшись за спину сестры. – Мам, нам, правда, нужно бежать! – выкрикнула Викки – «напор и ярость», как говорил про нее Даг – и, чмокнув ее в щеку, первая бросилась вверх по лестнице. Через мгновение ожившие девочки, пробормотав что-то невразумительное на прощание, побежали за ней. Мэдди, как всегда оказавшись последней, оглянулась и помахала им рукой с самой верхней ступеньки лестницы. – Они… – тихим голосом произнесла Элизабет и не закончила фразу. Но Керри поняла все без слов. – Да. Я знаю, – ответила она, прислушиваясь к взрывам хохота, долетавшим до них со второго этажа. – Сначала я растерялась, потому что они показались мне совсем одинаковыми. Я просто не могла их различить, – Элизабет посмотрела на нее все еще круглыми от удивления глазами. – Уже потом я заметила, что Мэдди выше ростом. И еще волосы… волосы у Викки длиннее и более светлые. Но их лица! Господи, они так похожи! Керри кивнула и промолчала. Она могла понять чувства Элизабет. И она не знала, что ей сказать. Каждый, кто впервые видел ее девочек вместе, не сомневался в том, что они близняшки. Различия замечались позднее, и то – только после разговора с ними. Рост, волосы, цвет глаз – мелочи, на которые обращали внимание в последнюю очередь. Главное, в чем Мэдди и Викки были несхожи, – это характеры. Тихая, спокойная, увлекающаяся Мэдди. И уверенная в себе, яркая, шумная, целеустремленная Викки. Глядя на нее, Керри словно смотрелась в зеркало. Она тоже никогда не терялась, знала, чего хочет, и, что скрывать, не стеснялась в средствах, чтобы добиться желаемого. Порой Даг шутил, что одной Керри было для него слишком много, а теперь, когда у него было их целых две, он просто не знал, что противопоставлять их «напору и ярости». – Но они очень разные, – озвучила ее мысли Элизабет, и Керри без удивления вновь кивнула, соглашаясь с ее словами. – Невероятно разные… – Да, как видишь, я тоже знаю, что такое похожие внешне, но очень разные по характерам, дети, – вспомнив сказанную утром фразу Элизабет, улыбнулась Керри. В то же мгновение шумная компания хохочущих и переругивающихся на ходу девчонок скатилась с лестницы, и, в четыре голоса прокричав слова прощания, они вывалились за дверь – прямо в бушующую стихию. – Они вымокнут до нитки, – сказала Элизабет, проводив их печальным взглядом. – У них капюшоны и горячая кровь. Ничего не случится, – Керри пожала плечами и махнула рукой в сторону кухни. – Пойдем, выпьем чаю, пока не проснулся Картер и не вернулся Даг. – Да, пошли, – глухим голосом откликнулась Элизабет и, втянув голову в плечи, двинулась вслед за Керри. – Я хочу поговорить с тобой… без свидетелей. Пока Керри заваривала чай и доставала чашки, в кухне царила оглушающая тишина, периодически нарушаемая лишь доносящимся издалека затихающим громом, стуком дождя по стеклам и звоном посуды. – Ты работаешь с Дагом… – начала Элизабет, когда Керри поставила перед ней дымящуюся чашку. Рука Керри дрогнула от удивления, и немного кипятка выплеснулось на скатерть. – Я же тебе говорила. Почему такой странный вопрос? – она аккуратно промокнула расползающееся мокрое пятно и присела напротив Элизабет. Она все еще не знала, о чем они будут говорить, но начало разговора явилось для нее полной неожиданностью. – Ну… – протянула Элизабет, сосредоточенно изучая содержимое своей чашки, – не такой уж он и странный. Я полагала, ты оставишь работу. Это так естественно – посвятить себя мужу и детям. Особенно, когда их трое. – Подожди… ты хочешь сказать, что так и не вернулась в Окружную после… – Керри настолько изумили слова Элизабет, что она не сумела подобрать слова, чтобы закончить фразу. Элизабет понимающе усмехнулась и продолжила за нее. – После декрета? Нет, конечно же, я не вернулась, – сказала она, смерив Керри внимательным взглядом. – Марк зарабатывает достаточно, чтобы содержать дом. А я заботилась о нем и о наших мальчиках. – Э… ну… это… – пробормотала Керри, все еще безуспешно пытаясь отыскать нужные слова. – Это заслуживает уважения. – Ты так считаешь? – спросила Элизабет. Ее пристальный взгляд вперился в переносицу Керри. Словно Элизабет хотела отыскать в ее лице доказательства неискренности последней фразы Керри. – Значит, вы с Дагом работаете в одной клинике, – не дождавшись ответа Керри, проговорила Элизабет. – Я главный врач этой клиники, – ровным голосом произнесла Керри, но все же смешалась и опустила взгляд на свои нервно отбивающие дробь по краю стола пальцы. – У нас не такая большая больница. И потом… я работаю главным врачом только последние четыре года… – продолжила она и, с удивлением поймав себя на том, что невольно начала оправдываться перед Элизабет, замолчала. Так уже было когда-то, вспомнила она. Ей снова и снова приходилось оправдываться перед ней, перед мужем, перед Кэрол и Картером за то, что ее понятия о жизни не вписывались в их представления о «плохом» и «хорошем». И она притворялась – смирялась, обуздывала гордыню, подавляла свои желания, – чтобы не выдать себя, не подставить Дага, не лишиться возможности быть рядом с сыном… Керри уже забыла, как тяжело давалось ей это притворство. И как ей хотелось тогда быть собой. Такое простое, но абсолютно недостижимое в то время, желание. – Элизабет, я врач. И это совсем не мешает мне заботиться о муже и детях. – Керри… скажи, пожалуйста… – медленно сказала Элизабет, скрестив на своей впалой груди тонкие руки. Она на мгновение замолчала, словно решаясь, а затем посмотрела Керри в глаза и задала свой страшный вопрос. – Вы с Дагом тогда, много лет назад, не упали в воронку? Вы выпали из нее… в нашем мире? Когда Элизабет замолчала, тишина, окружившая Керри, казалось, обрела плотность. Ей вдруг стало нечем дышать. С трудом поднявшись со стула, Керри на негнущихся ногах добрела до окна и, распахнув его, судорожно глотнула морозный воздух. То, чего они с Дагом боялись, свершилось. Их тайна перестала быть тайной. – Как давно ты об этом знаешь? – не оборачиваясь, спросила Керри. Она не могла заставить себя посмотреть на Элизабет, но… притворяться и лгать она тоже была не в силах. – Я догадывалась, что что-то не так… но, – голос Элизабет приближался, – это было так страшно, что проще было продолжать делать вид, что… – она замолчала, стоя за спиной Керри. Совсем рядом – так, что она чувствовала, как шевелятся ее волосы от легкого дыхания Элизабет. – Что ничего не произошло, – тихо, словно эхо, откликнулась Керри. Ее взгляд был прикован к стекающим по крыльцу струям дождевой воды. «Скоро его нужно будет подкрасить», – подумала она и удивилась абсурдности этой мысли. Меньше всего сейчас ее волновал презентабельный вид собственного крыльца. – Ты можешь на меня посмотреть? – сказала Элизабет, дотронулась пальцами до ее плеча и тут же отдернула свою руку. – Знаю, что я не была твоей подругой… то есть не я… Не мы… Я… – голос Элизабет дрогнул. – Керри, пожалуйста, посмотри на меня. Резко развернувшись, Керри успела подставить руки, чтобы подхватить пошатнувшуюся женщину. Она была почти невесомой, и Керри стиснула зубы, чтобы не разреветься в голос. – Я не знаю… не представляю, что вам пришлось пережить… – голос Элизабет, уткнувшейся лицом в плечо Керри, звучал глухо – Как из могилы! – и заглушался душившими ее рыданиями. – Но для меня все равно… ты… она… я не могу воспринимать тебя не как Керри. Она… она была совсем другой. Я это вижу. Всегда видела! Ничего общего, кроме внешности… Но для меня ты была Керри. И будешь… все равно будешь… – Господи! Лиззи! – всхлипнула Керри, больше не в силах сдерживаться. Слезы заструились по ее щекам, как если бы кто-то открыл краны с водой, двумя неиссякающими потоками. Она стиснула руки за спиной женщины, боясь причинить ей боль, но прижимая ее к себе все крепче и крепче. Она так скучала по ней! Все эти годы Керри мечтала обнять своего самого близкого, не считая обоих – Троих?! – своих мужей, человека. И как никто, она понимала слова Элизабет. Керри тоже не могла продраться сквозь противоречие: «ты» и «она», разделявшее ее лучшую подругу на две половинки. Одна – чужая – здесь, рядом. И другая – одновременно родная и тоже чужая – где-то там… далеко… за границей памяти… еще одно призрачное лицо… исчезающее воспоминание… – Мы были лучшими подругами… – Элизабет уже плакала навзрыд, и Керри не представляла, каким чудом ей удавалось разбирать ее речь… однако она понимала каждое слово. – Ты и я… она… она и… мы! Мы были подругами! Кэрол всегда была увлечена собой и своим мужчиной. Ты тоже была эгоистичной. Я всегда это видела. Но с тобой было так весело! Ты всегда находила нужные слова! Ты меня поддерживала. Вытаскивала… спасала! Всегда спасала меня… Ты всем нравилась. Такая яркая… необычная… Ты не была ни на кого похожа! И я так тебя любила… Я так по тебе скучала… У Керри перехватывало дыхание, пока Элизабет говорила. Все это, практически дословно, она хотела сказать ей – Другой Элизабет! – поблагодарить ее, сказать, что всегда восхищалась ею, что очень любила… сказать, как сильно она соскучилась! И Керри говорила, сбиваясь и начиная сначала. Она слушала сбивчивую, понятную только ей одной, речь Элизабет. Она обнимала ее – так крепко, как только позволяли ей силы. Она плакала и не замечала, что плачет. Она прижимала к себе Элизабет. Она прощалась с ней… – Викки дочь Дага? – спросила Элизабет, когда они обе вернулись за стол, к своим все еще полным чашкам. По ее бледным щекам продолжали катиться слезы, но на губах заиграла столь любимая Керри улыбка. – Они так похожи с Мэдди… – Керри промокнула глаза салфеткой и, всхлипнув, улыбнулась в ответ. – Мне кажется, это очевидно. – У вас… у вас был роман? В том мире, откуда вы пришли? – спросила Элизабет, и видно было, что она с трудом подбирает слова. Керри хорошо понимала ее трудности, у нее были те же проблемы. Их разговор был не просто странным. Он был абсурдным. – Нет, – ответила она и задумалась над окончанием фразы, – мы их любили. Своих мужа и жену. – Керри изменяла Луке. Керри вскинула на Элизабет удивленный взгляд. – Я знаю, – осторожно проговорила она. – Но я не думала, что кто-то еще об этом… – Все знали. Кроме ее… твоего… кроме Луки, – перебила ее Элизабет. – У Керри было много мужчин. Просто потому что она всем всегда нравилась. Она умела очаровывать людей… просто одним брошенным взглядом. – Господи, я даже не могу представить себе, как это бывает, – сказала Керри, не сумев сдержать нервный смех. – Я… как это сказать… малосимпатичный человек. Всегда была такой. Элизабет посмотрела на Керри недоверчивым взглядом. – Ты… более откровенная… более резкая, я согласна… но я не назвала бы тебя малосимпатичным человеком, – медленно сказала она. – Так странно слышать эти слова из уст Керри. Какой угодно Керри! Мы ведь встречали много твоих двойников… всех наших двойников мы встречали… – Да, мы тоже… – тихо произнесла Керри и, наконец, решилась озвучить мучающий ее вопрос. – Картер знает о нас? – Джонни? – Элизабет на мгновение задумалась и медленно покачала головой. – Думаю, что он ни о чем не догадывается. Ты же его знаешь! Он всегда был увлечен только собой, и его мало заботили другие люди. – Не знаю, – Керри почувствовала, что ее губы сжимаются в тонкую линию. На ее лице отразилось презрение, которое она столько времени пыталась подавить и спрятать, но у нее не осталось сил, чтобы сдерживать свои чувства. – Я знала совсем другого Картера. – Ты… у вас с ним был роман? Там… с тем… с тем, другим Джонни… которого я не знала… – Нет! Никогда не было, – быстро ответила Керри и, побоявшись, что ее скорый ответ может показаться Элизабет подозрительным, попыталась рассказать ей о своих отношениях с Джоном. – Мы… слишком уважали друг друга. Я не знаю, как еще назвать те чувства, что нас связывали. Он был моложе, и во многом я чувствовала ответственность за него, но… он был мудрее и сильнее меня. Я всегда это знала. В нем был внутренний стержень… стержень, который не давал ему оступиться. Он был благородным человеком. Очень добрым… даже ранимым. И вместе с тем невероятно сильным и стойким. Я… я всегда его любила. Между нами никогда не было… сексуальных отношений. Я его начальница, мы никогда не выходили за рамки дружбы… но… – Могли выйти? – Элизабет улыбнулась. – Если бы обстоятельства сложились иначе. – Могли, – честно ответила Керри, вспоминая, как осторожно Картер всякий раз поднимал ее на руки. – Если бы обстоятельства сложились иначе. – Как у вас с Дагом? – Да, – Керри задумчиво кивнула. – Мы ненавидели друг друга. Всегда ненавидели. Потом, после возвращения… вернее, когда мы думали, что вернулись домой, мы стали друзьями. Я даже не знаю, как так могло получиться… А уже здесь… ты не поверишь, как мало времени нам понадобилось, чтобы влюбиться друг в друга… И он стал моим спасением. Ты просто не можешь представить, что такое потерять всю свою жизнь – в один момент. А вместо нее получить чужую. Непонятную и ненужную. Это так страшно… – Нет, я… – Элизабет тряхнула головой, словно отметая саму возможность оказаться на месте Керри, – я не представляю, что это такое. И… я не могу представить вас с Дагом врагами. Вы… они… Керри и Даг, они вместе учились. И они просто обожали друг друга. Не могли друг на друга надышаться! Я не знаю, как еще это назвать. Но она всегда говорила, что между ними нет ничего, кроме дружбы. И я… верила ей… вернее хотела верить, но это была Керри, а Керри слишком любила мужчин. Так же, как Даг любил женщин. Вряд ли они все эти годы «просто дружили». – Как… почему они упали в воронку? – спросила Керри и задержала дыхание, ожидая ответа Элизабет. Она сама не могла объяснить, чтó она так боялась услышать. – Керри оступилась, и Даг кинулся ей на помощь, – сказала Элизабет и посмотрела на Керри пронизывающим и одновременно печальным взглядом. – Не думаю, что он бросился бы помогать мне. Если бы оступилась я, а не она. – Он бросился бы… если бы хоть немножко был похож на моего… нашего Дага. Я… я ведь никогда не была его любимицей, а он протянул мне руку, – она замолчала, закрыв лицо руками, и глухо продолжила. – И я утянула его за собой… – Может, к лучшему? – Элизабет положила руку на плечо Керри. – Зачем ты продолжаешь винить себя, если у вас сложилась по-настоящему счастливая жизнь? У вас дом, дети… вы даже работаете вместе! Разве этого мало, чтобы перестать мучиться чувством вины? – Ну… – Керри невольно рассмеялась. – С моим чувством вины не так-то легко справиться! Даг столько лет пытался… – А скажи… как… как Даг относится к тому, что он твой подчиненный? Я не могу представить себя начальницей Марка. Это… даже не странно… – сказала Элизабет и помолчала, мучительно подбирая нужное слово, – дико. Извини, но для меня это было бы по-настоящему дико. – Лиззи, мы пришли из другого мира, – произнесла Керри, не сразу найдясь с ответом. Она никогда не мучилась вопросом, кто чей начальник, они с Дагом просто выполняли ту работу, которая у них лучше всего получалась. Она была лучшим администратором, и это являлось аксиомой для них обоих. Как, например, то, что Даг больше нравился пациентам. Он всегда умел располагать к себе людей. А на таланты и склонности друг друга обижаться было просто глупо. – Если бы нам было, что делить, может, все было бы иначе, но… я практикую и занимаюсь административной волокитой, которую Даг не выносит. Он – заведующий педиатрическим отделением, и эта должность для него вершина карьерной лестницы. Он никогда не хотел подниматься выше, потому что… он на своем месте, понимаешь? Когда каждый занимается тем, что любит, тогда и делить нечего. А начальник… это же только формальность! Я никогда не воспринимала Дага как своего подчиненного. Он всегда был, прежде всего, моим мужем… Хотя когда-то, еще до воронки, мы обломали немало копий, воюя друг с другом и меряясь характерами. – Нет, я… я все равно не понимаю, – тихо сказала Элизабет и смущенно пожала плечами. – Я родилась и выросла в Англии. Здесь, в Европе, всегда было… эээ… больше свободы, что ли? Но правила всегда были правилами. Женщина должна заботиться о своем муже. Это ее святая и основная обязанность. – Но ты же стала хирургом… – Ну, да… У нас один из лучших медицинских университетов. Я хотела помогать людям. И мне нравилось учиться, но и только! – Элизабет посмотрела на Керри, но, не увидев понимания в ее лице, опустила взгляд на свою чашку. – Работать тоже было интересно. Я встречалась с разными мужчинами, еще здесь, в Англии, но я никогда не влюблялась по-настоящему. И тогда я решила поехать в Америку. Почему-то я чувствовала, что встречу свою судьбу именно там. Так и случилось. Пусть это была уже совсем другая Америка. – А когда ты вышла замуж за Марка, у тебя не было сомнений, оставлять ли свою работу, – констатировала Керри, и Элизабет молча кивнула. – Что ж… между нами культурная пропасть. Что и требовалось доказать! Женщины переглянулись и рассмеялись. – Чай остыл, – сказала Керри и поднялась на ноги. – Я приготовлю нам свежий. Элизабет вызвалась ей помочь, и, пока они ставили чайник и ополаскивали чашки, женщины перебрасывались ничего не значащими фразами. Обсудив достоинства листового английского чая, Элизабет опустила глаза на стоящие в углу кухни собачьи миски. – У вас есть собака? – спросила она, когда Керри поставила перед ней чашку со свежезаваренным чаем. Рука Керри дрогнула, и по скатерти вновь расползлось мокрое пятно. Она промокнула его салфеткой и невесело рассмеялась. – Плохая традиция, – заметила она, устраиваясь на своем стуле. – Ты подумаешь, что у меня болезнь Паркинсона. И, да… у нас были собаки. Две. Они прожили с нами двенадцать лет… и в прошлом месяце ушла сначала одна… а сразу за ней и вторая. Я, – Керри испугалась, что снова расплачется перед Элизабет, и перевела дыхание, прежде чем продолжить, – хотела убрать их миски… каждую неделю собираюсь, но… пока не могу этого сделать. Слишком мало времени прошло… Даг говорит, что нам надо завести щенка, но я не могу. Не готова… еще слишком рано… – Да… эээ… да, я понимаю, – быстро проговорила Элизабет, явно смущенная эффектом, произведенным на Керри ее вопросом. Она огляделась по сторонам, и ее взгляд зацепился за совершенно безобидный на первый взгляд предмет. – Красивая трость. Это голова кошки? Глаза Керри расширились. Она понимала, что Элизабет просто хотела сменить тему, но ее сердце болезненно сжалось. – Да. Даг заказывал рукоятку у ювелира, – стараясь говорить безразличным голосом, ответила Керри. Меньше всего она хотела, чтобы Элизабет заметила, как сильно она ненавидела эту вещь. Показывать другим свою слабость было не в ее правилах, хотя… за один сегодняшний день она столько раз отступила от этого правила, что уже сбилась со счета. Керри вздохнула. – Прошлой зимой у меня была пневмония. Очень тяжелая. По-честному, никто не думал, что я доживу до весны. И я тоже… тоже уже не думала… И после, уже поправившись, я долго восстанавливалась. И без этой штуковины не могла добраться даже до туалета. Даг хотел мне помочь. Он весь извелся… но что он мог сделать? И он заказал для меня у какого-то известного ювелира в Лондоне эту ручку в виде кошачьей головы. Не знаю, сколько денег он на это потратил, но, конечно, меня тронул его жест. Хотя больше любить эту трость я не стала. У меня иногда бывают плохие дни… когда она мне нужна. А самое страшное, что через какое-то время я, скорее всего, не смогу без нее обходиться. – Боже… Керри… – Элизабет подняла на нее растерянный взгляд. – Мне очень жаль… Я не хотела тебя расстроить… Керри протянула руку и осторожно пожала ладонь Элизабет. – Все хорошо. Ты же не знала, – сказала она и улыбнулась. – Прежде чем ты спросишь меня, почему у нас такая большая духовка, и я в красках начну расписывать, как мы запекаем в ней невинно убиенных младенцев, может быть, ты решишься спросить о том, что тебя действительно волнует? Я же вижу, что ты уже минут пятнадцать ходишь вокруг да около… и весьма неуклюже, скажу я тебе! Если ты задалась целью заставить меня разрыдаться, ты на верном пути. Несколько секунд Элизабет с открытым ртом смотрела на Керри, а затем зашлась в захлебывающемся смехе. – Боже… это невероятно… – откашливаясь и утирая с глаз слезы, выдавила она, не сводя восторженного взгляда с невозмутимого лица Керри. – Ты всегда умела рассмешить меня и вывести из равновесия! Керри только кивнула, не желая портить момент словами о том, что смешила Элизабет совсем другая женщина. Смех Элизабет звучал для нее волшебной музыкой, и она была счастлива, что именно ей удалось заставить ее рассмеяться. Элизабет кошмарно выглядела, и Керри боялась представить, насколько кошмарно она себя при этом чувствовала. Она ничем не могла помочь ей. Только своим участием… и на глаза наворачивались слезы всякий раз, когда Керри вспоминала о диагнозе Элизабет. А видеть ее и не думать о раке и смерти было не просто трудно – невозможно. – Я хотела спросить тебя о твоем муже и Кэрол, – наконец, просмеявшись, сказала Элизабет. – Но я очень боялась тебя расстроить… да, после того, о чем я тебя уже спросила, эти слова звучат просто кощунственно. – Нет, я… я вовсе не расстроена, – солгала Керри и даже сумела улыбнуться Элизабет. – Что ты хочешь узнать о Луке и Кэрол? – Понимаешь… – медленно начала Элизабет, старательно подбирая слова, – меня очень шокировала их связь… А потом, когда Даг к тебе переехал, сразу после похорон, я подумала, что это по-настоящему странно. Вы четверо будто обменялись партнерами. Я… мне очень жаль, что это случилось с Кэрол, что ее убили, но… как она могла закрутить роман с твоим мужем? Она знала о том, что вы с Дагом любовники? Или она догадалась, что вы не из нашего мира? – Она знала и о том, и о другом. Даг… когда продавал их квартиру, нашел дневник Кэрол… и я его прочитала. Ну да, – она горько усмехнулась, – не самый благородный поступок. Но я это сделала. И, между нами, ваша Кэрол была не самым приятным человеком на свете. – О! Мне об этом можешь не говорить! Вам крупно повезло, если ваша Кэрол была хотя бы на толику более искренняя, чем наша, – сказала Элизабет и подалась вперед, не сводя с лица Керри внимательного взгляда. – Каково это было, встречаться с женатым мужчиной… и узнать потом, что в это же время твой собственный муж крутит роман с женой твоего любовника? – Господи… – выдохнула Керри и искренне удивилась, услышав собственный смех. Она не могла поверить, что еще может смеяться. – Как же пóшло все это звучит… Это… Лиззи, это ужасно. Я не умею делиться… тем более, любимым мужчиной, а мне приходилось отпускать Дага к этой… к Кэрол. Мне тяжело дается обман и притворство… и я должна была находить в себе силы, чтобы ложиться в постель постороннего мужчины. Ты представляешь, как это страшно? А Лука, он… у него ведь был очень тяжелый характер. А у меня и того тяжелее. И мы пытались ужиться вместе. Но ничего не выходило. И это был настоящий кошмар, а не жизнь! – только сейчас, начав говорить, Керри поняла, что ей был необходим этот разговор не меньше, чем Элизабет. И она знала, чувствовала, что может сказать ей все, даже самую нелицеприятную правду о себе и Луке… Элизабет можно было доверять. «Как жаль, что я узнала ее так поздно», – подумала Керри, хотя… она допускала и такую мысль, что Элизабет изменила ее болезнь, и раньше они не смогли бы найти точки соприкосновения даже при огромном желании, а у них не было даже этого. Они ничего не хотели друг от друга. И если Элизабет еще худо-бедно верила в то, что Керри – ее подруга, то Керри, зная правду с самого начала, испытывала к ней те же чувства, что и к Картеру: она не могла простить им обоим, что они не были ее друзьями. Только двойниками. Скверными копиями. – Керри, милая, это было так давно… – потрясенная словами Керри, Элизабет стиснула ее руку в своей. – Прости, что я напомнила тебе… обо всем этом… – Нет! – воскликнула Керри и горячо заговорила. – Мне тоже нужно было с кем-то поговорить… Что смогла, я рассказала Дагу, но… я не могла сказать ему и половину из того, что было у нас с Лукой. Он не смог бы себя простить, что допустил это… Мне кажется, он так и не смог себя простить за то, что позволил Луке со мной делать. – Керри… что… что ты имеешь в виду? – Элизабет уже открыто жалела о том, что завела этот разговор, но они обе понимали, что должны довести его до конца. Как бы больно им после этого ни было. И тогда Керри поймала себя на том, что рассказывает Элизабет о том, о чем долгие годы отчаянно старалась не вспоминать. Рассказывает вещи, о которых когда-то поклялась себе не рассказывать никому и ни при каких обстоятельствах. Она ненавидела чувствовать себя слабой и еще сильнее ненавидела, когда эту слабость замечали другие люди, а тогда, с Лукой, она была больше чем просто слабой. Она боялась его и покорно позволяла ему делать с собой страшные вещи. Она полностью подчинила себя его воле. Она потеряла собственное лицо. И даже сейчас, рассказывая Элизабет свою малоприятную и некрасивую историю, она не могла поверить, что не просто допустила все то, что тогда случилось, по сути именно она спровоцировала Луку. Провоцировала его каждый вечер, проведенный ею под крышей его дома. Она не хотела жить с ним. Она не хотела жить в этом мире. Она вообще не хотела жить. И не решаясь сделать последний шаг, она подсознательно делала все, чтобы за нее его сделал другой человек. Двойник ее мужа. Как она позже узнала, не самый плохой человек на свете. А она… она убивала себя его руками. – А потом… однажды, когда я уже была беременна Викки, между нами все изменилось. У нас была одна волшебная ночь. И одно волшебное утро. А днем… – Керри закашлялась и подняла на Элизабет покрасневшие от слез глаза, – днем пришел Даг и сказал, что Луку и Кэрол застрелили. И тогда все снова рухнуло… и я понятия не имела, как мне теперь жить – без него и со знанием того, что было между ним и Кэрол. Если бы не Даг, я реально могла наложить на себя руки… и меня не смогли бы остановить даже дети. Я была в невменяемом состоянии! Это был настоящий кошмар наяву… когда я увидела его… там… в морге… с этой дырой от пули в голове… Элизабет приподнялась со своего стула, но Керри вскинула руки вверх, жестом призывая ее остаться на месте. Сейчас она не нуждалась в утешении. Ей надо было закончить свою историю. Один Господь знает, как давно она не вспоминала о своем предыдущем замужестве и его трагическом финале… «О двух замужествах и двух их трагических финалах», – подумала Керри и на мгновение зажала ладонью рот, чтобы не напугать Элизабет едва не сорвавшимся с губ стоном. – И Даг… Даг, он все для меня делал! Он организовал похороны, он занимался детьми, он был со мной так нежен… а я… я не могла быть сильной. Я просто не могла. Я очень хотела… хотела быть благодарной, заботиться о нем… хоть как-то отблагодарить его за то, что он делал, но я снова и снова возвращалась мыслями к нашему последнему утру с Лукой. У нас был сумасшедший секс тогда. Ни до, ни после со мной такого не было, – Керри всхлипнула и посмотрела на Элизабет, одновременно испытывая смущение и заново переживая испытанное много лет назад чувство пьянящего восторга. – Настоящее безумие… О таком я читала только в романах. И я никогда не верила, что так бывает. Мы завтракали, разговаривали, а потом… он просто смел со стола всю еду и посуду… и я даже не могу вспомнить, как оказалась на этом столе. И это… это было… – На столе?! – широко распахнутые глаза Элизабет, в которых, словно в зеркальном отражении, Керри прочитала ту же смесь из смущения и восторга, остановились на ее лице. И только тогда Керри поняла, чтó она сказала Элизабет. – Боже… – выдохнула она, и ее пальцы судорожно вцепились в чашку с остывающим чаем. – Прости… я не собиралась говорить об этом… я сама не поняла, как у меня все это вырвалось… Я просто хотела сказать, что мне было трудно забыть Луку. Я не могла смириться с его смертью. Потому что он ушел… именно в этот момент. И еще Кэрол. Я так и не узнала, что она для него значила. Я не знаю, кого он любил. Сейчас это уже неважно… даже тогда это не было таким важным… но… сейчас я говорю это тебе и понимаю, что вру. Это важно. Для меня важно. Даг все, конечно, понял. И он мне очень помог. Но я так и не смирилась с тем, что Кэрол вторглась в мою жизнь. Да, я… я тоже тайно встречалась с ее мужем. Но ведь… Даг не был ее мужем! И я это знала… Нас с ним столько связывало… и я не считала то, что произошло между нами, изменой. Понимаешь? Элизабет пожала плечами, а затем кивнула. – Керри, у меня такое ощущение, что я разговариваю с главной героиней фантастического сериала… – Главной? – Керри криво усмехнулась. – Я не считаю себя героиней. Ничего сверхъестественного я не совершила. Просто упала в воронку. По трагическому стечению обстоятельств. А все остальное… я просто плыла по течению. На главную героиню скорее была похожа Кэрол. Уж внешне-то точно… – Мне не нравилась Кэрол, – категорично сказала Элизабет и яростно качнула головой. – Да, она была миловидная, но и только! Я так поняла, что между нашей пятеркой и вашей больше различий, чем сходства, поэтому ты вряд ли представляешь, какой она была, Кэрол. Она за ним бегала. Даг не собирался жениться. Он вообще не хотел связывать себя обязательствами. С кем бы то ни было. И Кэрол просто из кожи вылезала, чтобы привязать его к себе. Между нами, это было отвратительно, – на лице Элизабет мелькнуло выражение брезгливости, – так что не нужно говорить о том, о чем не имеешь понятия. Она не была героиней. Даже Керри, при всех ее слабостях и романах, больше подходила бы на эту роль. Она хотя бы умела любить… И я тоже ее очень любила. – Лиззи, ты права, я не знала Кэрол. Хотя многое о ней мне стало ясно из ее дневника, я не хочу ее судить. Особенно сейчас, – сказала Керри и попыталась улыбкой смягчить резкость своего тона. – Прошло столько лет… Хотя дело даже не в этом. Просто я ничем не лучше нее. Понимаешь? Если она изменяла мужу, то я тоже это делала. Так же притворялась, лгала… Больше того, я выдавала себя за другую женщину. И если Лука выглядел в моем рассказе этаким монстром, то можно посмотреть на все и с другой стороны. Он тоже был жертвой. Я жутко боялась его. Ненавидела. А он… он просто хотел, чтобы его жена его любила. И он имел на эту любовь полное право! И Кэрол… ей тоже нужен был человек, который мог бы ответить ей взаимностью. А Даг ее терпеть не мог. Так что не такие уж мы с ним белые и пушистые. Наверное, нам нужно было сказать вам правду с самого начала. Но мы струсили. И, что бы я ни говорила, этому нет оправданий. – Ты не права и ты сама это знаешь, – тихим голосом, но так же категорично, проговорила Элизабет, когда Керри замолчала. – Вы просто выживали. Так, как умели. И так, как привыкли. Если бы мы не прошли через путешествия в воронке, я бы вряд ли тебя поняла. Но нам тоже приходилось подстраиваться под обстоятельства, врать, изворачиваться… чтобы выжить. И ты знаешь… сейчас я оглядываюсь назад и понимаю, что это было самое яркое и, наверное, самое счастливое время в моей жизни. Я прожила слишком спокойную жизнь. И… да, я всегда именно к этому стремилась, но, когда следуешь правилам всю свою жизнь, когда никогда не отступаешь от приличий… то потом, оглядываясь назад, тебе по сути нечего вспомнить. Я… я очень люблю Марка. Все время, что мы были вместе, я была верна ему. И мы были по-настоящему счастливы. Но всегда в рамках. Без взрыва страстей. И мы никогда не занимались любовью на кухонном столе. О таком я только читала в любовных романах. – Лиззи, ты не должна так говорить, – Керри пыталась облечь в слова обуревающие ее эмоции, хоть как-то упорядочить их, но сомневалась, что у нее получится, слишком много было сказано и пережито за столь короткий промежуток времени… – Все, что я рассказала, кажется захватывающим только на словах, понимаешь? И ты думаешь, у нас с Дагом была здесь какая-то особенная жизнь? После того, что мы пережили, все, что нам было нужно, – это покой. Мы, по сути, живем в деревне. И о такой жизни не станут писать в дамских романах. Только если в паре слов в эпилоге после хэппи-энда. Такая жизнь лет двадцать назад показалась бы мне невероятно скучной. Собаки, соседи, барбекю в выходные… на работе ни одного аврала за пятнадцать лет! А я все равно счастлива, понимаешь? И, может быть, даже не вопреки, а благодаря этой размеренности и спокойствию, – она помолчала, обдумывая следующую фразу. – И мы тоже не изменяем друг другу. Слишком много проблем мы поимели от наших тайных свиданий. Это всегда было очень быстро, очень стыдно и вовсе не романтично. Когда ты боишься разбудить спящего в соседней комнате ребенка, когда смотришь на часы и думаешь о скором возвращении мужа… честно, я не знаю, кому был бы по вкусу такой экстрим. Лука и Кэрол, по крайней мере, встречались в мотеле. Там хотя бы можно было расслабиться. А мы встречались у меня. Когда Уолт спал, а Лука был на работе. И иногда в парке во время моих прогулок с сыном. А до моей беременности – на работе. И то встречались только лишь взглядами. Мы даже заговорить друг с другом лишний раз боялись. И я бы под страхом смерти не допустила бы… … губы мужчины на мгновение прекращают их поцелуй, он зарывается пальцами в волосы Керри, и она закрывает глаза от наслаждения. Он прижимает ее к себе – так крепко, что у нее перехватывает дыхание, и его губы едва касаются ее уха, когда он произносит: – Я так мечтал о тебе тогда… но боялся даже заговорить. Ты общалась только с самыми крутыми парнями в колледже. А единственным, что было во мне выдающимся, это мои оценки… Он не успевает договорить последнюю фразу, как Керри резко подается назад. Она вдруг замечает все: его несвежую рубашку, малозаметный, но тошнотворный запах пота, пивной животик, плохую стрижку, изрезавшие его лицо глубокие морщины, так безжалостно освещенные лампой дневного света, под которой минуту назад он решился ее поцеловать. – Что случилось? – спрашивает он, и она резко качает головой и выставляет вперед руки, когда он тянется к ней, чтобы возобновить объятие. В его глазах читается понимание и обреченность, и она отшатывается от него, зажимая ладонью рот, боясь, что ее стошнит прямо на его дешевые ботинки. Она никогда не встречалась с этим мужчиной. Он никогда не делал ей предложение. Они не засиживались в библиотеке до ночи под предлогом подготовки к бесконечным лабораторным, а на самом деле целуясь за стендом с медицинскими справочниками. У них не было первого свидания. И расставания у них тоже не было. «Двойник», – мелькает в ее голове мысль, от которой все тело покрывается мурашками. Она отгоняет ее от себя и сбегает – от этой странной, пугающей мысли и от мужчины, который провожает ее потерянным, но не удивленным взглядом. У мужчины был взгляд неудачника, и Керри не может понять, почему не заметила этого сразу. Она закрывает дверь своего номера. Идет в ванную, не зажигая света, и прямо в одежде становится под ледяной душ. Ей нужно прийти в себя. Нужно отвлечься от того, что она сделала… и от того, что она не успела сделать. Ее пугает сама возможность измены. А еще больше осознание того, что она оказалась на нее способна. Под леденящей струей немеют сначала руки, потом все тело… и она негнущимися пальцами выключает воду. А затем присаживается на бортик душевой кабины и думает о том, как хорошо было бы заплакать. Слезы смогли бы сделать то, что не получилось у воды из-под крана. Они смыли бы чувство стыда. Она верит в это, не до конца, но верит – отчаянно пытается в это поверить. Но в ее глазах нет слез. Не помогают грустные воспоминания, а она старается вспомнить самые печальные моменты своей жизни. Слезы не приходят. И она поднимается и начинает снимать с себя мокрую одежду. Ей сорок восемь лет. Она одна в гостиничном номере за сотни километров от своей семьи. И она только что едва не изменила мужчине, которого любила, своему мужу, с человеком-призраком из своего прошлого. С человеком, который был ее первой любовью. С человеком, которого впервые увидела три часа назад. «Это не может быть правдой, – говорит ее сознание, – двойников не бывает». И она не в силах с ним спорить. Она знает правду, она всегда ее знала, но понимает, что проще поверить в доводы рассудка… и в собственную распущенность. Керри выходит из ванной и подбирает с кровати забытый в номере мобильник. Мигающий в темноте комнаты красный огонек говорит о пропущенных вызовах. Она нажимает на кнопку: их было пять. Пять раз ей звонил ее муж, в то время как она… Слезы не приходят. Керри старается заплакать, но в ее глазах нет ни слезинки. И тогда она набирает номер. И только услышав его голос, понимает – по-настоящему сознает – какой беды ей только что удалось избежать. – У тебя все в порядке? – спрашивает он. Она пытается ответить. Она хочет сказать, что все хорошо. Но закрывает глаза и опускается на кровать, ощущая обнаженной спиной бархатистость покрывала из искусственного меха. В его голосе слышится волнение, когда он пытается докричаться до нее. Но она не может вымолвить ни словечка. По ее щекам катятся слезы, и она крепче прижимает телефон к уху, вслушиваясь в долетающий до нее через пространство и время такой родной и любимый голос. – Все хорошо, Даг. Все хорошо… – наконец, шепчет она, понимая, что никогда больше не допустит… … даже намека на такую «романтику» с кем-то другим, – Керри вздрогнула и только чудом сумела закончить фразу, – кроме Дага. Чувствуя, как часто-часто бьется ее сердце, она на мгновение прикрыла глаза. Воспоминание было таким подробным и четким, словно пыталось посоревноваться с реальностью. Воспоминание, о котором так хотелось забыть, что ей это почти удалось… Это было давно. Больше десяти лет назад. Керри не помнила точную дату, как не могла вспомнить и город, в котором едва не пустила под откос свое семейное счастье… потому что, хотя она и допускала мысль, что Даг мог бы ее простить, Керри понимала, что сама она никогда не простила бы себя, что бы ни произошло в дальнейшем и сколько бы времени с тех пор ни прошло. Она часто ездила в командировки. В то время ее жизнь состояла из заботы о детях и череды малосодержательных медицинских конгрессов и конференций, на которые она соглашалась по одной причине – только у нее получалось выбивать для их больницы финансовую помощь, медикаменты и оборудование. Она умела подавать себя в выгодном свете, находить правильные слова и очаровательно улыбаться нужным людям, не заискивая и не теряя чувства собственного достоинства. Спонсоры, привычные к выставляемым на показ женским прелестям, неизменно реагировали на ее сдержанные манеры и деловой тон. Даже сейчас, когда многое, и в том числе отношение к женщинам, в их мире начало меняться, ей редко удавалось встретить знающих себе цену женщин-профессионалов, а тогда ей казалось, что их и вовсе не существовало в природе. И она снова и снова, месяц за месяцем, паковала чемодан, оставляла детей и мужа и, глядя на убегающее за иллюминатором самолета взлетное поле, чувствовала себя такой одинокой, что лишь усилием воли удавалось сдерживать слезы. Может быть, именно усиливающееся чувство одиночества – неизменный спутник, сопровождающий ее в каждой поездке, – послужило причиной ее поступка, воспоминание о котором вгоняло ее в краску даже теперь, много лет спустя. А, может быть, дело было в другом. Мужчина, которого она встретила на ничем не выделяющейся из множества столь же пустых и скучных мероприятий конференции, посвященной продвигаемому каким-то спонсором какому-то лекарству, когда-то – по ее ощущениям в другой жизни – едва не стал ее мужем. Только глупая ссора и юношеский максимализм не позволили их мечтам осуществиться. Они расстались – неловко и некрасиво, но, встретившись взглядом со своей первой настоящей любовью, Керри поняла, что вспоминает о нем и их чувствах друг к другу с восторженной ностальгией, так, как если бы она вспоминала о своей юности. Тогда ей не бросились в глаза его несколько потертый вид и затравленный взгляд, она словно смотрела на него глазами той девочки, которой когда-то была и которая искренне верила, что ее любовь будет жить вечно. Она первая подошла к нему. Он сразу узнал ее, и это почему-то тронуло Керри настолько, что она пригласила его выпить с ней кофе. А потом, в баре при гостинице, когда она заказала себе не кофе, а бокал мартини, Керри старательно прикрывала ладонью свое обручальное кольцо и междометиями отвечала на вопросы о своей личной жизни. Она не хотела анализировать свое поведение. И уже плохо помнила, как приглашала чужого мужчину подняться в свой номер. Но все, что случилось с момента их поцелуя около лифта на ее этаже, четкими образами всплывало в ее памяти всякий раз, когда она бывала зла на Дага или уставала от семейной жизни. И только тогда, вспоминая, чтó она едва не потеряла в тот вечер, Керри переставала злиться и извинялась, даже если не чувствовала себя виноватой. Их ссоры и ее усталость казались в такие моменты настолько мелкими и незначительными событиями по сравнению со всем тем счастьем, что дарила ей близость любимого мужчины, что она в который раз благодарила небеса за то, что они удержали ее от опрометчивого шага. И преподали очень важный жизненный урок. Почти потеряв доверие мужа и уважение к себе, Керри заново научилась ценить то, что они имели, – их семью… о которой начала забывать в бессмысленной гонке за спонсорскими деньгами. Вернувшись домой, Керри первым делом пошла к главному врачу и сказала, что ее поездки закончились. К ее удивлению, убеждать и отговаривать ее не стали. И их больница, лишь немного растеряв лоск дорогой клиники, продолжила свое существование. Самопожертвование Керри было глупым, она очень скоро поняла это. Но, оглядываясь назад, она сознавала, что и сама многое получила от этих командировок. Она вновь почувствовала свою значимость. Она не была только домохозяйкой, матерью и женой. Она не была просто врачом. Ее слушали, ее уважали… ей даже завидовали. Она вновь была той Керри Уивер, о которой давно успела забыть, пусть у нее и была теперь другая фамилия. Однако все познается в сравнении. И обретя на время возможность вернуться в свою старую жизнь, Керри вспомнила и о плате за нее. Одиночество – тогда, когда она познала счастье материнства и разделенной любви, – показалось ей по-настоящему страшным. – Я ни на что не променяла бы ту жизнь, которая у меня здесь была, – тихим голосом проговорила она, чем вызвала удивление Элизабет. Но та только бросила на нее заинтересованный взгляд. И не стала ни о чем спрашивать. Керри не помнила, была ли в Элизабет эта деликатность раньше, но со всеусиливающейся тоской сознавала, как сильно ей начинает нравиться эта женщина... и как сильно ей будет ее не хватать. Постаравшись изгнать из головы грустные мысли, Керри хитро прищурилась и улыбнулась Элизабет. – Навскидку. Какой из миров, где вы побывали, был самым шокирующим? Элизабет посмотрела на нее удивленным взглядом, но, быстро разгадав намерение Керри сменить, наконец, болезненную для обеих тему, включилась в предлагаемую игру. – Хм… – Она задумчиво нахмурила лоб. – У нас был мир, где не вымерли динозавры. Невольно Керри открыла рот от изумления, боясь представить громадин из фантастических фильмов… в реальности. – Они… надеюсь, не были разумными существами, которые обращались с людьми как с домашними животными? – Ты смотрела слишком много фильмов, – довольная произведенным эффектом, Элизабет засмеялась. – Нет, они содержались в зоопарке. Честно скажу, особых эмоций они у меня не вызвали. Разве что только четырехметровая тварь с длинной шеей… – У нас не было динозавров. Один ноль в твою пользу, – сказала Керри. – Но у нас был пустой мир. – Много машин, пустых магазинов и кинотеатров? – уточнила Элизабет и тяжело вздохнула. – Мы были в трех таких мирах. Или в четырех, я уже не помню. Понятия не имею, что в них случилось. – Да, мы тоже так это и не поняли… – вспоминая гнетущее впечатление, производимое видом запустения, царившим в безлюдном мире, произнесла Керри. Она на мгновение задумалась и одарила Элизабет торжествующим взглядом. – «Голый» мир! Там считалось вопиющим преступлением находиться в одежде в общественном месте. Мы встретили добрую половину наших коллег, в чем мать родила. И нам пришлось раздеться, чтобы не выбиваться из общей массы. – Полностью? – с содроганием в голосе спросила Элизабет, даже не пытаясь скрыть шоковое состояние, в которое повергли ее слова Керри. – То есть… снять с себя всю одежду? И вы в таком виде прыгали в воронку?! Какое-то время Керри выдерживала театральную паузу, а затем, решив больше не мучить Элизабет, расхохоталась. – Нет. Конечно же, перед тем, как прыгать, мы оделись! – смеясь, сказала она и увернулась от руки Элизабет, когда та попыталась ее ударить. – Извини, но ты бы видела сейчас свое лицо! – Хорошо! – Элизабет вскинула вверх руки, по всей видимости, отчаянно стесняясь своего смущения и от этого еще сильнее заливаясь краской. – Ты победила! Мои глупые динозавры ничто против твоего «голого» мира! Они обе еще смеялись, когда, поднявшись, Керри подошла к стулу Элизабет и положила руку ей на плечо. – Спасибо, что приехала, – тихо сказала она. Элизабет попыталась что-то ответить, но Керри слегка сжала руку, и та поддалась ее бессловесной просьбе и промолчала. – Я сама не сознавала, как мне было нужно с кем-то поговорить… с кем-то, кто бы меня не только выслушал, но и понял. Все это время я избегала воспоминаний о путешествиях и о том, что случилось потом со мной и с Дагом. Но… – Керри мучительно подбирала слова, словно продиралась сквозь вновь и вновь вырастающие на ее пути препятствия, – как бы ни была насыщена моя жизнь, как бы я ни была счастлива, без этих воспоминаний я не могла быть собой… до конца. Не знаю, как лучше сказать. Жизнь будто бы не была полноценной. Понимаешь? Я словно отказывалась от части самой себя, прятала ее от своих и чужих глаз. Но без прошлого не бывает будущего. И сейчас… как бы ни было страшно, как бы ни было больно, я чувствую себя так, как будто две половинки меня соединились… Может, если дать мне время, я смогу выразить свои чувства более изящно. Но не более искренне. Я очень рада, что ты приехала, Элизабет. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит! – Для меня тоже, Керри… – Рука Элизабет взметнулась вверх, и она накрыла ладонь Керри своей. – Для меня тоже… – Лиззи, я буду так по тебе скучать! – сдерживая набежавшие на глаза слезы, прошептала Керри. Вместо ответа Элизабет обхватила ее свободной рукой и крепко прижала к себе.