Путешествия в параллельные миры (альтернативное продолжение)

Двенадцатая глава

Воронка медленно начинает закрываться. Знакомый и неприятный всасывающий звук, рикошетом отдаваясь от стен, заполняет собой его голову, заглушая мысли, лишая воли, сводя с ума… Где-то на периферии сознания еще пульсирует, слабея и затихая, успокаивающая мысль – это сон, только сон, всего лишь сон. Один из тысячи. Сон, который будет повторяться – снова и снова. Но сон, который, рано или поздно, закончится, как и любой другой сон. А пробуждение принесет с собой облегчение. Даг цепляется за эту мысль, она ускользает от него, и проходит время – а ему кажется, что целая вечность! – прежде чем чавкающий звук закрывающейся воронки начинает стихать, постепенно снижая громкость; словно лапа невидимого монстра, уже вцепившаяся в горло агонизирующей жертве, неохотно разжимает когтистые пальцы… понимая, что битва проиграна, но все еще продолжая бороться. Затихающее дребезжание воронки сменяет тишина. Яркий, режущий глаза свет в последний раз вспыхивает и гаснет. Он выиграл. Даг все еще не может в это поверить – хотя в глубине души знает, и это знание наполняет все его существо неимоверной силой. Ему хочется кричать, плакать и кричать – от восторга, от ощущения легкости во всем теле!.. И хотя кошмар вернется и, возможно, не единожды, а, не смотря на захлестнувшее его ликование, Даг знает об этом, знает, что монстр не отпустит его так просто, сейчас это не имеет значения. Ничто сейчас не имеет значения. Только свобода. Это упоительное чувство легкости. Его освобождение. И он больше не может сдерживать крик. Его восторг буквально взрывает сон, словно мыльный пузырь. Даг закричал. И проснулся. Медленно приходя в себя и пытаясь обуздать дыхание, он всматривался в темноту комнаты, в которой проснулся. Собственный крик эхом отдавался в его голове, мешая сосредоточиться. На несколько дезориентирующих мгновений Даг словно завис между своим сном и окружающей реальностью, не в силах связать их воедино, чтобы отличить явь от кошмара. – Снова плохой сон? – услышал он голос из темноты. И только тогда все встало на свои места. – Прости, я тебя разбудил… – пробормотал Даг, уткнувшись лицом в теплое плечо лежащей рядом с ним женщины. Пережитый кошмар начинал отступать, стирая из его памяти подробности сна и, словно послевкусие, оставляя после себя обрывочные образы и неясные ощущения. В последние месяцы сны о закрывающейся воронке перестали отравлять его ночи, но, когда Даг окончательно уверовал, что в их новой жизни не нашлось места прежним кошмарам, воронка вернулась. Впервые он вновь услышал ее ни с чем не сравнимое чавканье за две недели до рождения дочери. А дальше, будто попав в благодатную почву, сны стали приходить с пугающей регулярностью. И с кошмарной частотой. По утрам, ощущая себя невыспавшимся и разбитым, Даг снова и снова пытался вспомнить подробности своих снов, но они неизменно ускользали от него. Все, что он мог вспомнить – это звук закрывающейся воронки. А еще чувство безысходности и отчаяния. И страх – безотчетный, не поддающийся анализу страх. Он предполагал, что, возможно, предстоящие роды и его переживания за Керри и их малышку подспудно спровоцировали новую волну кошмаров. Но они принесли девочку домой, а сны и не думали прекращаться. А хуже всего было то, что они мучили не только его. Дагу не нужно было зажигать свет, чтобы увидеть в глазах Керри искреннюю тревогу за него… но в глубине души он невольно начинал задумываться, как много времени ей понадобится, чтобы обеспокоенность сменилась раздражением? Иногда несколько раз за ночь он будил Керри своим криком, и даже без отягчающего обстоятельства в виде часто плачущего грудного ребенка, вряд ли она смогла бы продержаться дольше месяца, прежде чем начать так же искренне его ненавидеть. – Мне все равно нужно ее кормить… – охрипшим со сна голосом произнесла Керри. Простыня зашуршала, и Дагу опять же не нужно было смотреть, он знал, что, усевшись в постели, Керри трясет головой и ерошит волосы, чтобы окончательно проснуться. – Почти пять… Хорошо, что у нее крепкий сон. Если честно, я плохо представляю себе, почему никто, кроме меня, не просыпается от твоих криков. Даг на мгновение задержал дыхание, стараясь убедить самого себя, что в ее голосе не прозвучали нотки сдерживаемого раздражения. – Давай назовем ее Викторией? – неожиданно сказала Керри, и Даг удивленно хмыкнул. – Мы же остановились на Эмили, – сказал он, зная, что Керри с легкостью отмахнется от его слов. За последние дни она столько раз предлагала новые имена и меняла их на другие, стоило ему свыкнуться с последним из вариантов, что Даг начинал опасаться, что их дочь и в зрелом возрасте будут называть не иначе, как «наша крошка», «малышка» и обезличенным «она». – Ну, пусть будет Виктория Эмили! Глаза Дага привыкли к темноте, и он видел, как Керри нетерпеливо передернула плечами. Его чувство вины перед ней было достаточно сильным, и они оба знали, что, так или иначе, но он ей уступит. Жест Керри означал лишь одно: она не хотела длительных дискуссий, тем паче, что им обоим был заранее известен их результат – он согласится, а она лишь напрасно потеряет время. – Керри, – Даг привстал на кровати, чтобы иметь возможность заглянуть ей в лицо, его голос звучал мягко и доверительно, – хорошо, пусть будет Виктория Эмили. Только пусть, наконец, действительно будет. Нам нужно остановиться. И имя «Эй, ты!» мало подходит для маленькой девочки. Он ожидал, что ее заденет его последняя фраза, но Керри покачала головой и взяла его руку в свои. – На этот раз я уверена, – горячо сказала она, и ее пальцы крепко пожали его ладонь. – Это правильное имя. Единственно правильное. Я проснулась полчаса назад. Меня будто что-то разбудило. До тебя, успокойся! И не надейся, что я брошу тебя из-за твоих кошмаров. Не так просто, – Керри улыбнулась и тут же вновь сосредоточилась на своем объяснении. – И проснулась я с этой мыслью. С этим именем. Я уже сама начала считать себя взбалмошной идиоткой, но я словно ждала какого-то знака… ну, я не знаю, как объяснить свои чувства! Только… ну, сам задумайся! Кто она для нас? Что для нас этот дом, эта жизнь… эта работа, наконец! Что все это для нас? Даг почувствовал, как его губы сами собой расползаются в улыбке. Он понял. – Победа, – медленно проговорил он и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. – Ты дождалась правильного имени. Она на самом деле наша Виктория. Победа… – Даг замолчал и поднял на Керри удивленный взгляд. Он вспомнил – не сам сон, ощущение парения, радость и ликование. «Я выиграл! – пронеслось в его голове. – Я смог! Наконец-то я смог это сделать! Я победил!» Он все еще не мог вспомнить детали сна, они словно подернулись дымкой тумана; но он знал – твердо знал – что его чувства не врут. Победа была одержана. Он одолел своего монстра. «А если я сделал это один раз, – в эйфории подумал он, догадываясь, что позднее придут сомнения, но… зная так же, что у него будет чтó им противопоставить, – то смогу победить и во второй, и в третий!» Монстр не был непобедимым монстром, и теперь, когда Даг это узнал, кошмар не имел над ним прежней власти. Не освободившись от него окончательно, Даг, тем не менее, чувствовал себя свободным. Свободным и бесконечно счастливым! – Викки… – несколько раз повторила Керри, и, будто откликнувшись на ее зов, малышка проснулась и закричала. – Викки проснулась, – сказала Керри, словно опробуя только что купленную вещь, и лицо ее просветлело. – Да. Виктория Эмили. Хорошее имя, – она удовлетворенно кивнула и встала с постели. Накинув халат, Керри обернулась к нему и окликнула его по имени. Ее силуэт четко вырисовывался в струящемся из окон свете луны. Сознавая, что его собственное лицо скрыто в тени, Даг бесстыдно разглядывал соблазнительно округлившиеся изгибы фигуры возлюбленной. Малышке было всего шесть дней отроду, и он знал, что пока можно было только смотреть. Но этой ночью ему и не хотелось большего. Ему достаточно было видеть ее. Видеть и чувствовать, что он дома. Видеть и знать, что теперь их будущее зависит только от них самих. Он улыбнулся своим мыслям, и когда Керри задала ему свой вопрос, Даг ответил сразу и искренне. – Ты думаешь, когда-нибудь воронка перестанет тебе сниться? – спросила она. – Думаю, перестанет. И он действительно так думал.