Часть 1
Первая глава
Воронка медленно начинает закрываться. Невыносимый всасывающий звук заполоняет собой все пространство, весь мир, всю вселенную… он снова и снова вгрызается в мозг, выжженным пепелищем оставляя за собой только одну мысль, одно единственное желание – разбить голову о стену. Все, чтобы больше никогда не слышать. Все, чтобы больше никогда не думать. Все, чтобы забыть. Все, чтобы никогда не узнать правду – воронки нет. И больше никогда не будет. Звук раздается только в его голове. Это просто сон. Только сон. Один из тысячи. И как только приходит понимание, темнота и звенящая тишина вязкой тяжестью обволакивают тело. Он пытается сдвинуться с места, он хочет убежать, но заранее знает, что любые попытки вырваться – бессмысленны. Сон не отпустит его. Он будет сниться снова, снова и снова – всегда. Где бы он ни был, что бы он ни делал, воронка начнет медленно закрываться, чавкающий звук сменит еще более нестерпимая тишина… а потом он закричит и проснется. В этот момент Даг закричал. И проснулся. Несколько кошмарных минут он, тяжело дыша, всматривался в полумрак спальни, постепенно приходя в себя. «Это сон. Просто сон. Только сон…» – собственный крик эхом отдавался в его голове, заглушая спасительные доводы рассудка. Даг знал, что кошмар повторится, как знал и то, что облечение, которое обычно приносит с собой пробуждение после плохого сна, не наступит. И дело было не столько в том, что реальность, встретившая его хмурым рассветом, воспринималась им не менее враждебной, чем только что пережитый кошмар. Самым ужасным было то, что, сколько бы времени ни прошло, насколько бы привычной ни выглядела окружающая его комната, он чувствовал себя чужим. Чужим в этой спальне, чужим в этом доме, чужим в этом городе. Чужим в этом мире. Его правда состояла в том, что мира, который он смог бы назвать своим, больше не было. И никогда не будет. Воронка закрылась. Финита ля комедия. – Опять кошмар? – голос Кэрол заставил его вздрогнуть. Пробормотав нечто нечленораздельное, что могло трактоваться одновременно как «да», «нет» и «с добрым утром, любимая», Даг встретился взглядом с сонными глазами жены. Ей потребовалось мгновение, чтобы считать с его лица исчерпывающую информацию. – Воронка, – констатировала она и закрыла глаза. – Прости, что разбудил… – выдавил из себя Даг, неприятно поразившись, насколько сипло и тонко прозвучал его голос. Словно его устами говорила маленькая охрипшая девочка. Девочка, которая смертельно напугана. «И очень несчастна», – добавил он про себя. Протянув руку, Даг посмотрел на мерцающий зелеными цифрами циферблат будильника. Пять утра. Если подняться прямо сейчас, можно добраться до Мэдди раньше, чем та проснется и, вторя папочке, разбудит Кэрол. Только на этот раз окончательно. Он уже собирался встать, когда его взгляд задержался на маленькой родинке на запястье жены. Даг попытался вспомнить, была ли она там раньше или появилась недавно, но не сумел. И ему пришлось до крови закусить нижнюю губу, потому что на этот раз он заорал бы так, что вместе с Кэрол проснулась бы не только Мэдди, но и половина города. Его упекли бы в сумасшедший дом, так как, начав кричать, Даг вряд ли нашел бы в себе силы замолчать, и тогда женщина, чьей единственной опорой был он и только он, осталась бы совсем одна. И что-то подсказывало ему, что в таком случае ей вряд ли удалось бы не повторить его судьбу. А начав кричать, она тоже не смогла бы остановиться. Потому что реальность, с которой им приходилось мириться, день за днем проживая один и тот же нескончаемый кошмар наяву, была невыносима. Коротко и ясно. И не сойти с ума помогало только одно – они были друг у друга. Они цеплялись друг за друга. Они спасали друг друга. Более того, спасала уже одна мысль о том, что они есть друг у друга. Но все эмоции, мысли и потребность быть вместе приходилось скрывать, заталкивать в себя настолько глубоко, как только возможно, затем лишь, чтобы жить в постоянном страхе выдать себя, обнаружить – жестом, случайным взглядом, одним нечаянно сорвавшимся с губ вздохом. Безумные девять месяцев притворства. Гребанные девять месяцев каждодневного вранья. Символическая цифра! Девять месяцев требуется женщине, чтобы подарить миру новую жизнь. Девять месяцев потребовалось им, чтобы до основания разрушить собственные личности, потерять самих себя и тем самым подарить миру двух новых людей… людей, которые не понимают, кем они стали, но которые знают, что прежними им не быть уже никогда. Пальчики Кэрол дрогнули во сне, и Даг невольно залюбовался ею. Как годы назад, он все еще не мог поверить, что эта совершенная красота принадлежит ему, что до нее можно дотронуться в любой момент, поцеловать, вобрать в себя ее запах… такой родной… и такой отталкивающе чужой. Женщина, засыпающая каждый вечер в его объятиях, была не просто похожа на Кэрол. Она была Кэрол. Его дорогой, единственной, самой любимой Кэрол. И она же была посторонней, малознакомой женщиной, которую он впервые увидел девять месяцев назад. Она была женщиной, которую он любил. И она же была женщиной, полюбить которую он так и не смог. Эта двойственность убивала. Разрушала мозг. Лишала ощущения реальности. И в конечном итоге, превращала его в самого несчастного человека в мире. В этом гребанном непонятно каком мире, для которого он навсегда останется пришельцем. И вид родинки – маленького черного пигментного пятнышка на запястье спящей рядом с ним женщины – ввергал в такие бездны отчаяния, о существовании которых страшно было даже подумать, не то, что представить… Эта родинка говорила об одном. Образ Кэрол, той Кэрол, которая много лет назад раз и навсегда завладела его сердцем, стирался из памяти. Он не знал, он не помнил – была ли на запястье его жены такая же родинка. Или женщина, чьи губы так призывно сексуально полуоткрылись во сне – точь-в-точь как приоткрывала во сне губы его жена – отличалась от его Кэрол не только привычками, жестами и чрезмерной болтливостью, но и чертовым пигментным пятнышком на запястье?! Конечно, дело было не в родинке. Родинка (или ее отсутствие) сама по себе ничего не значила. Но с каждым прожитым днем Даг все более и более отчетливо сознавал, что пройдет еще одна неделя, еще один месяц, и образ этой женщины подменит собой и навсегда вытеснит образ Кэрол из его памяти. Он уже сейчас не мог вспомнить, как она смеялась, каким изящным и трогательным жестом отбрасывала падающие на лицо волосы. Но, всякий раз закрывая глаза и напрягая память, он видел перед собой смеющееся лицо этой, другой Кэрол. Всякий раз попытки вспомнить оканчивались неудачей. Он знал все о привычках женщины, с которой вынужденно прожил бок о бок последние девять месяцев. И он ни черта не мог рассказать о женщине, с которой был счастлив больше пяти лет. Эта Кэрол убивала его любимую день за днем, секунду за секундой. И больше всего на свете Даг мечтал о том, чтобы она раз и навсегда исчезла из его жизни. Лучше не иметь никакой Кэрол, чем ее идентичную копию. Потому что влюбиться в нее могла лишь идентичная копия его самого. В соседней комнате заплакала Мэдди. Малышка, которая, как и ее мать, одним своим существованием привносила в его жизнь свою толику хаоса. Малышка, которая одновременно была и не могла быть его дочерью. Даг смежил веки и притворился спящим, когда призывы дочери достигли цели, и Кэрол, сбросив с себя одеяло, выбралась из постели. Украдкой он следил за ее заторможенными со сна движениями, любуясь совершенством изгибов фигуры жены, четко вырисовывающимися на фоне незашторенного окна. Мысль о том, как вечером они будут заниматься любовью, привычно будоражила пьянящей неизбежностью. И даже в этой мысли – простой и самой естественной мысли, какая только может возникнуть в голове мужчины – присутствовала осточертевшая двойственность. Он хотел свою жену. Он хотел заниматься с ней любовью. Но она не была его женой. И дотрагиваясь до этой чужой женщины, он ощущал брезгливость, все чаще граничащую с отвращением. Когда Кэрол вышла из спальни, осторожно, чтобы не разбудить мужа, прикрыв за собой дверь, Даг остался в кровати, не меняя позы. Словно невидимый наблюдатель грозился разоблачить его притворство. Шаги Кэрол стихли в глубине дома. А через минуту затих и детский плач. Только тогда Даг позволил себе расслабиться. И хоть немного побыть собой. Он торопливо взглянул на будильник и соскочил с кровати. Единственный человек, который мог вернуть ему блаженное ощущение реальности, просыпался рано. А если ему повезет, муж этого человека еще спит. И, может быть, они договорятся о встрече. И тогда он сможет жить ее предвкушением, и в его жизни появится хоть какой-то смысл. Хоть какая-то цель. Хоть какой-то повод не выстрелить себе в голову из купленного два месяца назад пистолета. Даг не мог объяснить самому себе, почему он приобрел эту смертоносную игрушку, как не мог объяснить и то, почему никому не сказал о своей покупке. Хотя и в этом он тоже врал, на этот раз себе. Он прекрасно сознавал, чтó давало ему обладание оружием. Оно несло с собой чувство свободы. Чувство, в последнее время забытое и необходимое ему как воздух! С помощью пистолета он обретал возможность в любой момент покинуть сцену, был свободен в выборе – остаться или уйти. До того, как он начал наводить справки о покупке оружия, от него ничего не зависело. После – он стал хозяином положения. Пусть ощущение свободы было призрачным, а выход только один – в никуда, главное, что это ощущение просто было. Оно и возможность набрать телефонный номер не давали ему сойти с ума. Сегодня он предпочел телефон. В этом был его свободный выбор. Пускай во всем остальном от него ничего не зависело… до возвращения Кэрол хозяином ситуации был он. И только он. Телефонная трубка оказалась неприятно холодной, а длинные гудки, казалось, будут вечно отдаваться в его голове. И как всегда, когда чувство безграничного одиночества возродило суицидальные мысли – его спасение, его единственный выход, ее голос в одно мгновение наполнил жизнь смыслом. Простое «алло» в телефонной трубке, и двойственность этого мира разлетается на тысячи осколков. «Алло» – и между двумя людьми протянулась ниточка, способная выдержать груз в тысячу тонн страхов, лжи, потерь и одиночества. – Керри, я… мне нужно… я должен… мне надо тебя увидеть… – быстро заговорил он, торопясь объять необъятное – успеть закончить разговор до прихода жены и вложить в пару слов все отчаяние, всю надежду и всю любовь, что раздирали на части его душу. Но он услышал ее ответ. А затем он услышал короткие гудки. Выронив трубку из ослабевших пальцев, Даг тяжело опустился на кровать и закрыл глаза. Он хотел, чтобы воронка вернулась. Любой, даже самый жуткий кошмар, был желаннее реальности. Реальности, сплошь сотканной из боли. Реальности, в которой не осталось места даже надежде на счастье… Даг не открыл глаза, когда Кэрол вернулась в кровать. Видеть ее сейчас было равносильно самоубийству. Впрочем, само существование в этом мире и было медленным, самым извращенным самоубийством на свете. И никакой пистолет не мог помочь вырваться из этого ада. Он не мог оставить ее одну. Женщину, столь же несчастную и одинокую в своем собственном кошмаре наяву, как и он. Потому что для нее он был единственной ниточкой, связывающей ее с реальностью. Единственной причиной жить и не сойти с ума. Ее муж так же не был ее мужем, как и его жена не была его женой. А ее сын был ребенком ее двойника, так же как и его Мэдди была дочерью другого Дага. Того Дага, который любил эту Кэрол, женщину, случайно или нарочно старающуюся отодвинуться от него как можно дальше, чтобы ненароком не коснуться его во сне. Эту Кэрол, которая часто, но всегда через силу смеялась и называла его «мой сладкий Дагги», чего женщина, которую он любил в другом мире и в другой жизни, не делала никогда. И эту Кэрол Даг ненавидел сейчас так сильно и такой лютой ненавистью, что начинал бояться самого себя. Раньше он и не подозревал, что в принципе способен на подобные чувства… да еще по отношению к Кэрол. К какой угодно Кэрол. Он стиснул зубы, чтобы не закричать. И продолжал притворяться спящим.