***
День для Альфреда начался вполне приемлемо и, как уже повелось, от запаха чего-то вкусного со стороны кухни. Мигом прыгнув в штаны, Джонс вылетел из комнаты, ведь Брагинский подпускал его к себе только когда они вместе обедали-завтракали-ужинали. Но бедный Джонс еще не знал, чем обернется предстоящий день и данный конкретный момент, а Иван уже предвкушал реакцию и старательно натирал глаза. Буквально через несколько минут американец увидел тот концерт, который Иван тщательно придумывал всю ночь, от чего глаза были красные сами по себе, а после усиленного натирания их вообще казалось, что Брагинский всю ночь не ворочался, а плакал в подушку. У Джонса вообще начало проклевываться какое-то собственническое чувство по отношению к России. А тут застав Ивана, стоящим возле стола и прижимающего к себе банку с вареньем и плачущего, сердце бедного американца рухнуло не просто в желудок, который оно благополучно пролетело, а куда-то в район пяток. Что делать, Альфред откровенно не знал, замерев соляным столбом на пороге кухни. Джонсу как-то не доводилось кого-либо успокаивать, только пару раз Меттью, но они с Иваном были не в настолько близких отношениях, дабы просто обнять и говорить какую-либо глупость, поэтому Альфред выбрал путь наименьшего, как ему казалось, сопротивления и осторожно коснулся рукою плеча Брагинского: - Вань, что случилось? Почему ты плачешь? Россия душераздирающе всхлипнул и повернулся к Америке. Наверное, если бы американец не был так наивен, то он увидел бы пляшущие на дне глаз Ивана не просто смешинки, там выводили хороводы настоящие черти. Но сейчас, глядя на заплаканное лицо страны, которая постепенно стала небезразличной, Альфред не думал ни о чем, кроме как о причине того, почему Иван сейчас плачет и что сделать, чтобы северная держава перестала огорчаться. Иван тяжко вздохнул и ткнулся носом в плечо Джонса. Этого не было в его сценарии, но почему то рядом с Альфредом было настолько спокойно, что невольно хотелось прижаться ближе. Невольно вспомнились те дни, когда все страны жили в одном доме и как Джонс его грел по ночам. - Ал, меня все чаще тошнит. Не могу ничего есть, – Иван осторожно поставил банку с вареньем на стол. Джонс сглотнул и осторожно поднял, обхватив ладонями, лицо Брагинского: - А как помочь? Может, чего конкретного хочешь? Брагинский еще раз всхлипнул и поднял на Джонса кристально честные глаза: - Ты все равно этого не достанешь, не надо, да и не хочу я тебя отягощать, – Иван опустил глаза. К концу фразы он уже сам поверил, что хочет этого загадочного нечто, только была загвоздка, которую Иван так и не придумал ночью. Что просить? Насущный вопрос стал ребром, когда растроганный Альфред пообещал едва ли не луну с неба. Зачем Ивану холодный кусок каменюки, веками плавающий в небе, Брагинский так и не понял. Иван ударился в логические размышления. Просить что-то синтетическое – навредить детям и самому себе, у Альфреда была куча-кучная продуктов, которые были выращены в пробирке и лишены всего, что должно быть питательного там. Ягоды тоже просить было не вариант: разгар лета, на каждом углу можно было купить ягоды, хоть и в вопросе полезности они явно выигрывали у синтетических продуктов. Просить какой-нибудь заморский продукт - как об стенку горохом, ибо в Америке есть все, а чего нет Альфред достанет, потому что не только у Москвы руки длинные, но и у Вашингтона. Тут Брагинского осенило. Клюква! Бедное растение еще даже не цвело, а о созревших ягодах и говорить нечего, ведь собирается клюква поздней осенью и на болотах. О да, это было оптимальным вариантом, но стоило Ивану вспомнить о варенье из клюквы, он понял, что, кажется, не только из-за желания посмотреть на действия Джонса, надо было разыграть этот спектакль. - Чего хочу? – Иван изобразил на лице усиленную работу мысли. – Я хочу варенья из клюквы. Теперь пришла очередь Альфреда активизировать серое вещество, которое все же занимает ведущее место в его черепной коробке. Бедный Альфред даже понятия не имел, что это за загадочная «клюква», хотя где-то все же теплились воспоминания о том, как сам Иван и потчевал Джонса этим самым вареньем. Правда, все эти воспоминания были настолько размыты, что навевали не самые радужные перспективы. Но, глядя на заплаканное лицо Ивана, Джонс тяжко вздохнул и, наспех что-то перехватив, отправился на поиски загадочной «клюквы» по своей территории.***
Вернулся злой и мокрый Альфред ближе к вечеру. Охреневшему Ивану всунули в руки банку с вареньем. После этого Аль ушёл выжимать ботинки и куртку, тихо ругаясь себе под нос. Но оказалось, что бедный Джонс страдал не зря. Тем же вечером уже его Иван кутал в одеяла и прыгал вокруг как наседка, подливая чай и проверяя, не заболел ли Джонс. Альфреду такое внимание со стороны неприступного Ивана очень льстило, и он даже уже и забыл, что ему пришлось за этой проклятой баночкой варенья бежать на другой конец света на огонек к сестрам Ивана, которые его чуть не подняли на вилы и не пустили на «колдуны». Что такое «колдуны», Джонс даже не пытался понять.***
Русский хоть и постепенно проникался теплотой к Джонсу, даже привыкал к нему, и делать гадости постепенно желание пропало, но начавшие шалить гормоны благополучно сами все сделали за не желавшего того Ивана, заставив Альфреда ходить по лезвию не то что ножа - бритвы.***
Иван сидел в своей комнате и старательно душил подушку и кота Но кот периодически убегал от такого внимания хозяина, а подушка была в безвыходном положении, поэтому безропотно терпела. А зачином всего тлена было подобие истерики на глазах Альфреда. Брагинский и сам не понимал, почему тогда из-за нескольких тарелок, которые он разбил, когда свалился в обморок, он потом разревелся. Сознательная часть приходила в ужас от того, каким ранимым стал в последний месяц Брагинский. Иван заводился с пол-оборота, кричал, плакал, бил посуду, но ничего с собой поделать не мог. Какой-то подсознательный страх не давал покоя и заставлял русского буквально на потолок лезть. Но американец соображал вполне адекватно и, сложив один плюс один, пришел к вполне закономерным истокам такого поведения Ивана. Брагинский так же понимал, откуда растут ноги у всех этих истерик и скандалов в его исполнении, но принимать какие-либо лекарства не собирался. Иван прекрасно знал, что он навредит этим, поэтому продолжал мотать клубочки нервов своих и Джонса.***
Альфред прокрался к комнате Ивана с тарелкой разномастных сладостей. Если Альфред раньше не замечал тяги Брагинского к сладкому, то теперь Россия словно старался наесться на две жизни вперед сладкого. Это теперь и стало главным успокоительным для северной державы. Тихо постучавшись, Альфред просочился в комнату и поставил тарелку на тумбочку возле кровати под пристальным немигающим взглядом заплаканных глаз. Сглотнув, Джонс попытался ретироваться с глаз долой, дабы не схватить своей тыквой что-то более тяжелое, чем сковорода на прошлой неделе. Но далеко уйти Альфреду не удалось, так как в край его майки вцепилась рука Ивана, едва слышно произнесшего: - Посиди со мной немного. Присев на кровать, Альфред осторожно погладил руку Брагинского, который сжимал край его рубашки до побелевших костяшек пальцев, словно боялся, что ветреный американец сейчас выскочит за дверь и убежит далеко от него. Сколько они так просидели, никто из стран сказать не мог, но постепенно физически и морально измотанный русский заснул, так и сжимая край майки Джонса. Тот не придумал ничего лучше, как прижать к себе Россию и уснуть рядом, ведь попытка выдрать из цепких пальцев майку видимых результатов не принесла, а только едва не разбудила Ивана.***
Сентябрь наступил внезапно. Иван заметно успокоился и стал более уравновешенным. Обмороки прекратились, а тошнота почти отступила, и теперь Иван почти все время пребывал в довольно хорошем расположении духа и чаще шел на контакт. Иван часто засыпал буквально там, где сел. Даже вполне округлившийся живот не мешал ему засыпать за столом на кухне или на лавочке в садике. Сказывались слабость, осенняя хандра, а также тоска по дому. Каждый раз Брагинский просыпался уже в нынешнем доме, и нетрудно было догадаться, кто его транспортировал. Но в этот раз что-то пошло не так. Россию, вышедшего погулять в отсутствие Джонса, вполне себе так разморило на солнышке. На лавочке было уютно сидеть, а на солнце было тепло, так что Иван даже не сильно рассуждал спать или не спать, погружаясь в сон, сложив руки на округлом животе. Пробуждение вышло немного резким от шуршания листьев и легкого толчка в плечо. Разлепив глаза, Иван с трудом различил лицо Джонса, который загораживал солнце, и в прямом смысле этого слова у американца появился нимб. - Дева Мария? - Джонс аж растерялся, глядя на щурящегося Ивана. - Да нет пока, а что? - Иван хмыкнул и поудобней устроился на лавочке. - Ну и иди себе дальше, коли не Дева Мария. Тяжко вздохнув, Альфред подхватил на руки несопротивляющегося Ивана, который уже попросту привык и понимал, что вырываться бесполезно, и потащил в дом. А колечко так и осталось сиротливо лежать в кармане куртки, дожидаясь своего часа.***
В следующий раз Альфред решил попытать счастья в конце сентября, но снова застал Брагинского спящим и невольно заумилялся, разглядывая Ивана. Брагинский даже во сне закрывал уже явно округлившийся живот, будучи одетым в светлый свитер. В связи со своим положением, не выходивший в люди и не обстригавшийся Россия, отрастивший себе довольно толстый хвостик чуть ниже плеч, выглядел до невозможности мило. Но почувствовав на себе взгляд, Иван разлепил глаза и испытал чувство дежавю. - Дева Мария? - Альфред хлопнул глазами, глядя на Ивана. - Н-нет, а что такое? - Ну, раз не Дева Мария – свободен. Альфред тяжко вздохнул, глядя на то, как Иван глянул на часы и с кряхтением поднялся, уходя на кухню ставить чайник. Джонсу явно не везло в последние дни, а коробочка с кольцом все больше прожигала карман.***
Решив, что Бог любит троицу, Альфред собрался попытать счастья в третий раз в начале октября. На этот раз Иван даже не открыл глаза, когда над ним навис Джонс. Альфред мысленно перекрестился и опустился на одно колено, чего не видел Иван и включил старую пластинку: - Дев… - дальше русскому сказать не дал перебивший его Джонс - Вань, выходи за меня? Распахнувший глаза Россия уставился на Альфреда, словно на восьмое чудо света, хватая ртом воздух и аж потеряв дар речи. Мысли в голове метались, словно тараканы на кухне, как только включили свет, натыкались друг на друга и не давали себя схватить, дабы хоть что-то ответить, а Альфред смотрел на него с такой надеждой, что Брагинскому невольно становилось страшно.