Внимание! Вы окружены!

В голове взрывается маленькая атомная станция, заставляя зажмуриться и заняться самовнушением о несуществовании головной боли, из-за которой перед глазами начинают прыгать цветные пятна. Путаница в мыслях никуда не пропадает. Живот болит. - Чёрт,- зло шипит ХёнА с трудом поднимаясь,- ой,- уже тише и с удивлением. ХёнСын так и не пошевелился от шума, лишь недовольно нахмурил брови. И позу не поменял, пока она спала, чтоб не потревожить. - Ой,- с кряхтением обычно неприсущем ей, ХёнА аккуратно наступает на холодный пол и тут же подбирает ноги обратно: пальцы неприятно обожгло. Уже влезая в обувь, она отмечает, что болит не только голова и живот, но и ломит спину. Вопрос о том, что она ещё успела себе простудить, казался раскрытым только наполовину. Нахождение почти три недели в яме давало о себе знать. Словно, отогревшись, тело сняло все блокираторы боли и теперь включило весь поток страданий, накопленный за этот период. Чуть пошатываясь, ХёнА заходит в душ. И съезжает по стеночке на пол – сил даже пошевелиться нет. Когда перестаёт кружиться голова, она вваливается в душевую кабинку и включает воду. Струи бьют по телу, нагревая. Но чувства облегчения это не приносит – боль в голове усиливается. Ещё немного и прощай сознание. На корточки. Обнять себя. Чего-то ждать. Чего? Неизвестно. Глупо ведь. - Всё хорошо? – встревоженный голос за дверью. Видимо, ХёнСын только проснулся, потому что говорил он сипло, тягуче. - Да, - слабо выдохнула ХёнА, едва ли превышая текущую воду в громкости. Когда дверь открывается, первым, что видит девушка – чужая мятая футболка, которая болтается на мерно вздымающейся груди. Чтобы посмотреть в глаза своей преграде, ХёнЕ приходится задрать голову, отчего разноцветные кружки вернулись обратно. ХёнСын был сонным, уютным, домашним почти. - Если бы только не обстоятельства…-прошептала она, упираясь щекой в чужую грудь, - если бы только не они. Упасть в спасительный обморок не получается: ХёнЕ хочется рассмеяться с такой абсурдности, потому что ХёнСыну значительно проще потерять сознание, чем ей. Хотя должно быть наоборот. Вместо смеха из горла вырывается судорожные хрипы. - ХёнА, у тебя температура! Почему?! – ХёнСын вжимает в себя девушку, инстинктивно, стараясь защитить. Объятья получаются медвежьими, грубыми и собственническими. - Расслабилась, - шепчет она, - выживать больше не приходится. Проходит совсем немного времени, как они оказываются в кровати. Старые пружины скрипят от того, что на них приземляются сразу два тела – ведь они так ни разу за неполные трое суток не ложились одновременно – продавленный матрац тоже не даёт особой мягкости. Помощи ХёнСын не просит, не особо надеясь, что кто-либо среагирует на просьбу самого наглого военнопленного. ХёнА заснула, мёртвой хваткой вцепившись в серую футболку парня и обхватив его за талию ногами. Не пошевелится. ХёнСын остаётся только радоваться, что переводы он успел отдать до того, как поймал внезапно ослабевшую девушку. Обнимая её вот так, он чётко ощущал всю её худобу, даже истощенность скорее. Свободной от чужого веса рукой он аккуратно поправляет прядь, которая выбилась из копны волос и нечаянно задевает ухо. ХёнА дёргается и трётся носом о его грудь. Температура уже не кажется такой устрашающей, потому что на лице девушки нет признаков боли или страдания, умиротворение заполонило её всю. ХёнСын впервые думает о том, что, наверное, так выглядит смерть. И даже не старается себя одёрнуть от этой мысли. Когда ХёнСын просыпается снова, за окном давно за полдень, солнце светит достаточно мягко, приятно лаская кожу на животе и груди, иногда касаясь основания шеи. Хочется жмуриться от удовольствия, если бы не осознания того факта, что засыпал он как раз таки в футболке и был крепко обнятым девушкой, которая сейчас, кстати, сидит рядышком и водит легонько подушечками пальцев по его животу, выдумывая какие-то немыслимые узоры. Немного щекотно, отчего мышцы пресса непроизвольно напрягаются. Это выдаёт с головой его пробуждение. ХёнА едва заметно улыбается, а затем без предупреждения укладывается на его живот поперек своим нечаянно обнажившимся. Подпирает руками подбородок и смотрит мечтательно в окно. ХёнСын приподнимается на локтях и замирает, оценивая ситуацию. Ему тепло, а ещё ему любопытно. И уже не особо думая, он кладёт свою руку на обнаженную поясницу и легонько ведёт ею к лопаткам, забираясь под чересчур широкую футболку. Стеснение куда-то пропало совсем. ХёнА вздрагивает поначалу, но не отпирается и всё же принимает ласку, прикрыв глаза. Они не говорят, не смотрят в глаза друг другу, едва слышно дышат. Рука ХёнСына легонько задевает бока, заставляя покрываться мурашками. С губ непроизвольно слетает полувздох-полустон. - Зачем ты это делаешь? – падая снова на спину, одними губами спрашивает он. На ответ не надеется, но он приходит. ХёнА пересаживается на его пояс и ставит руки по обе стороны от его головы. - Нельзя? – бровь вопросительно вскидывается. - Это – плохая игра. Не дразни. Ты всё ещё слаба, - ХёнСын кладёт правую руку ей на лоб, чтоб узнать нет ли температуры. Но попытка оборачивается провалом: ХёнА поворачивает и ведёт головой так, что ладонь скользит сначала по виску, потом по скуле, опускаясь ниже к шее. Девушка кошкой изгибается навстречу. - Почему ты больше не сторонишься меня? Почему больше не избегаешь моих прикосновений? – ХёнСын принимает сидячее положение, из-за чего кончик его носа едва не касается подбородка девушки. Та опускает лицо и осторожно трётся щекой о его щеку, затем обнимает за плечи и легко кусает его у основания шеи. - Ты ж меня и двух недель не знаешь,- шепчет он, касаясь губами её уха. Дыхание у обоих сбитое. - Для меня ты сейчас ближе многих, кто был в моей жизни, - звучит почти признанием. Его руки как-то сами собой ложатся на талию ХёнЫ, прижимая крепче. Почему-то всё кажется таким естественным и правильным, что даже начнись пожар, они бы не отпрянули друг от друга. Поцелуй тоже не выглядит так, словно он первый и очень робкий. Губы соприкасаются в таком плотном контакте, что и не продохнуть. ХёнСын оставляет глаза приоткрытыми, чтобы наблюдать за тем, как трепещут ресницы и едва заметно болезненно заламываются брови. - Тебе просто скучно, - ухмыляется он, когда ХёнА торопливо стягивает с себя футболку и начинает воевать с его ремнём. - Не исключено, - шипит девушка, едва не вырывая молнию со штанов. Толкает его в грудную клетку и снова целует. От возбуждения у ХёнСына начинает покалывать кончики пальцев. Когда всё заканчивается, ХёнА накрывает их двоих пледом и притихает. От того, чтобы уснуть следом, ХёнСына отделяет щекотное дыхание на груди, поэтому он просто легонько поглаживает девушку по голове, заправляя непослушные пряди за ухо. Внутри не гаснет неутолимое желание целовать это спящее создание, специально задевая чувствительные точки, касаться как можно больше, слышать эти с трудом сдерживаемые стоны. Но, несмотря на ощущение приятной опустошенности, в закромах сознания красной лампочкой загорается тревога. Проходит добрые десять минут, прежде чем до ХёнСына доходит, что же не так. К ним никто не заходил, исключая утреннюю встречу с охранником, который принёс еды и забрал с собой переводы. Но ведь обходы совершаются три раза в день, и сейчас уже время последнего суточного обхода. От осознания возможного поворота события начинает болеть голова и холодеть где-то внутри. Выдыхая спокойнее, ХёнСын внушает себе, что сегодня просто так сложились обстоятельства. Спустя некоторое время ему удаётся провалить в тревожный сон. - Я хочу есть, - растягивая гласные, капризно заявляет ХёнА. В следующий момент раздаётся звук падения и тихая ругань. - И тебе доброго утра, - проворчал ХёнСын, потирая ушибленный копчик, - всё, чем располагаем, находится на столе. Что-нибудь ещё? - У тебя сколько футболок? - Две, а что? - Это хорошо, - ухмыльнулась ХёнА, поправляя пояс. Надетый сверху на его футболку с оторванной горловиной, из-за чего практически полностью открывались худые плечи, и с завязанным подолом. - Эм…а тебе удобно? – выдаёт ХёнСын, размышляя о том, как эта тряпочка не падает так же стремительно, как он с кровати. - Я захотела быть красивой. Прости, я без каблуков и косметики,- просто отвечает девушка, присаживаясь за стол. – Садись есть. Нам есть, о чём поговорить. Например, о сгущёнке. Потеряв последнюю ниточку от логической цепочки речи, ХёнСын садится рядом, принимая хлеб, намазанный той самой сгущёнкой. - Я не поверю, что ты не удивился, когда о нас не вспоминают вторые сутки, - спокойно начинает ХёнА, жуя такой же бутерброд, - а ещё приносят нам сладости, консервы и открывалку. Ты, вообще, о чём думал, когда принимал паёк? Мог же потрясти охрану на объясненья. Спасибо хоть нам записку оставили. Ты знаешь, что нас должны были отравить? Просто алкаш, который так тебе нравился, потерял яд, а, может, и вовсе пропил, но не суть. Как думаешь, нам повезло? Потому что я не знаю. - А в записке случайно не сказано, почему нас кинули? И куда они сами пропали? - ХёнСын внимательно смотрит на жующую девушку, которая мерно болтала ногой в воздухе, натянув стопу. - Война подходит к концу. Наши враги хотят использовать то оружие, к которому мы переводили объяснения. У них нет времени сделать его – однозначный проигрыш. Не знаю, на что они рассчитывают. - Что будем делать? - ХёнСын всё же откусывает небольшой кусочек. - Выбираться, наверное. Дверь открыть несложно. Сложнее будет справиться с решеткой за ней,- не особо меняя интонации, ХёнА перетекает на колени парня и глядит ему в глаза. - Я думаю, это выполнимо, хотя бы потому, что там нет охраны, - просто отвечает ХёнСын, но бутерброд всё-таки откладывает в сторону и подхватывает под бёдра девушку. Вместе со своей не очень-то и тяжелой ношей он идёт в санузел. - По-моему, сейчас мы должны паниковать, а не таскаться по душевым, - криво ухмыльнулась ХёнА, обвивая ногами талию и кладя подбородок на хёнсыново плечо. - Будем считать, что панику мы отложим в дальний ящик. Сейчас мы будем искать возможные инструменты для нашего побега. Были бы вилки… - Похоже, твой друг-пьянчуга таки нам решил помочь – среди внезапно большого запаса еды (он, наверное, чувство вины испытывал, когда не смог ускорить нашу кончину) есть две вилки. Собираешься испортить замок? – ХёнА укусила его за ухо. – Вот почему мы не использовали битое стекло? А? - Отмычки можно сделать из достаточно большого количества предметов, так что так называемый «друг-пьянчуга» не особо спас ситуацию, а скорее её упростил. Госпожа Коала, давайте-ка вы с меня слезете - я буду издеваться над столовыми приборами, - ХёнСын садится на кровать, но девушка всё так же сидит на нём верхом. – Ну? - Не слезу. - Это ещё почему? - Потому что я сегодня красивая, - и не давая ответить, она целует. Когда они выходят из камеры, не особо долго посражавшись с двумя замками, их встречает тёмный коридор. ХёнСын чувствует мрачную торжественность пустоты и мрака этого заброшенного здания. - Мне кажется, они ушли с достаточно большим отрывом во времени от наших войск – окна целы, ничего не разгромлено, следов борьбы – никаких. У меня странное подозрение, что вскоре мы встретим какую-нибудь из разведывательных групп, - ХёнА идёт чуть впереди, держа руки за спиной в замке. - Возможно, мы должны были уйти позже, чем они рассчитывали, - хмыкнул ХёнСын. – Сюда! Схватив её за руку, парень втаскивает их в нишу. Секундой позже в коридоре раздаются мужские голоса. - Это наши! – теперь уже ХёнА тянет его за рукав. - Откуда ты…- ХёнСын не успевает закончить мысль, ибо уже стоит лицом к группе неизвестных. - ХёнА, сестрёнка! Ты ли это? – невысокий парень снимает с себя маску, отчего память прошибает. - Кикван? – выдыхает ХёнСын, силясь вспомнить, откуда он знает этого паренька, который не к месту выглядит таким счастливым. - Он самый! – ХёнА делает прыжок и снова оказывается на ХёнСыне, обвивая ногами его талию. ХёнСын начинает нервно смеяться: он совсем не так представлял себе войну, плен и освобождение.