The Fire Within

Этим утром меня будят не внутренние часы, а осторожный, но настойчивый стук в дверь. Медлю какое-то мгновение, прежде чем разрешаю войти, и совсем не удивляюсь, когда Диадема закрывает за собой дверь и прислоняется к ней спиной, не убирая ладоней с ручки. Равнодушным взглядом я скольжу по ее ногам, скорее, по чистой привычке и поднимаю взгляд на потолок. В такой тишине проходит минуты три, прежде чем Диадема садится на краешек моей кровати, всклоченная и почему-то угрюмая. Я молча смотрю на нее, как будто все нормально, а она принимается ковырять пальцем в складках простыни. — Я что-то должен сказать тебе сейчас? — спрашиваю очень тихо. Диадема поднимает на меня глаза, и совершенно неожиданно я вспоминаю небо своего Дистрикта-1 в самый разгар лета, когда оно чистое-чистое, едва ли не искрится. Я терпеть не могу лето. Терпеть не могу жару. Но глаза девочки-бриллианта, которая когда-то... Не имеет значения. Где-то глубоко-глубоко внутри я начинаю тосковать по дому. Позволяю себе вспомнить, что мы с Диадемой росли практически вместе (дороги детишек двух влиятельных семей просто не могли не сойтись) и когда-то ходили по улицам нашего дистрикта, сцепив ладони в крепкий замок. Может, нам было лет по пять-шесть или того меньше. Тогда я мог с легкостью сказать, как ей идет тот или иной цвет, ведь мы, кажется, дружили и она еще не умела язвить. Мы были просто детьми, избалованными свободой, роскошью, хорошей жизнью, когда Игры — это всего лишь Игры, которые где-то там, далеко от нас. А потом что-то сломалось, тихо, незаметно, непонятно. Когда и по какой причине мне сейчас уже и не вспомнить. Словно по мановению руки я осекаюсь и пытаюсь опомниться, но слишком поздно: от образа маленькой Диадемы мне уже не отделаться. А ведь я до сих пор люблю ту, маленькую, знакомую мне Диадему, от которой остались только глаза. Да и те уже смотрят совсем не так. — Я пришла позвать тебя к завтраку, — говорит она и с улыбкой — нормальной улыбкой — трет переносицу. — И решила зайти, посмотреть: вдруг у тебя номер лучше? Я широко улыбаюсь, потому что это действительно смешно. С такой Диадемой приятно поговорить. Но вдруг она хмурится — и тем самым портит все. — Ты знал, что у Вторых уже есть жертвы на счету? — напарница пытается говорить спокойно, но у нее не выходит. Да и тот факт, что она решила поделиться этим со мной, уже говорит о многом. Не сказать, что я особо удивлен. На самом деле, я вообще не удивлен. Вспоминаю, как Катон едва не пришиб какого-то парня раньше времени, заподозрив того в краже своего ножа. Мне кажется, что парень просто имел несчастье попасться на глаза первым, а Второй не может держать себя в руках, когда зол. — Нет, но подозревал что-то подобное, — отвечаю я и принимаю сидячее положение. — Кто тебе сказал? — Менторы. Вчера ты рано ушел спать, — бормочет Диадема, потирая шею и закусывая губу. — Блеск говорит, это входит в их подготовку. Ну, то есть убийство. Я знаю, что в Дистрикте-2 вообще творится сплошная муть. Что-то слышал от отца, что-то распространяли слухи, однако тогда это было не важно. А сейчас словно приобретает некую значимость. Но на языке и в голове у меня вертится только один вопрос, и я его задаю: — Тебя это так сильно пугает? Диадема отвечает мне долгим взглядом, как бы стыдясь кивнуть или сказать "Да". Ее пугает собственный страх, хотя нас готовили, долго, трудно и упорно; тренировали, закаляли тело и разум, готовили убивать; били иногда ради профилактики или когда казалось, что мы недостаточно распалены. Что в нас слишком мало злости. Что наш внутренний зверь — это какой-то цыпленок, а не голодный хищник. Мы вместе прошли через это. И теперь она заявляет, что боится? — Еще вчера ты была куда самоувереннее. — Я встаю с кровати, и Диадема тоже поднимается. Кажется, хочет подойти или что-то сказать, но в конечном счете просто выходит из номера, думая, наверно, какой плохой из меня напарник. . Блеск и Кашмира веселы как никогда. Они уверены, что индивидуальные показы не проблема для нас: если я метаю копье, то попадаю точно в цель, а Диадема хорошо управляется с мачете. Офелия и Руби, стилист моей напарницы, тоже убеждены в нашем сегодняшнем успехе. Диадема расцветает на глазах. А я молчу, почему-то думая о силках и о том, что на этот раз копья будет недостаточно. После ланча все трибуты собираются в одной комнате. Мне предстоит идти первым, самым первым, поэтому оплошать ни в коем случае нельзя. Признаюсь, начинаю немного волноваться, в отличие от Катона, у которого самая спокойная и самоуверенная физиономия из всех нас. Хотя нет: Мирте, кажется, вообще все равно. Она, присев справа от меня, окидывает мое лицо хмурым взглядом. — Трясутся коленки? — интересуется Мирта, усмехнувшись одним уголком губ. Интересно, с чего она так решила? Я что, сглотнул невовремя? Да нет, злобная малявка просто смеется надо мной, поэтому я позволяю себе маленькую вольность: ухмыляюсь и хлопаю ее по бедру, прекрасно понимая, как это выглядит со стороны. — А у тебя? — невозмутимо интересуюсь я и смеюсь, когда она чисто рефлекторно вскакивает на ноги, ошарашенная и... смущенная. Мирта молча пялится на меня и тяжело дышит, явно раздумывая, что бы сказать. Остальные трибуты осторожно на нас глазеют, и я могу себе представить изумленный взгляд Диадемы с примесью негодования. — Да ты... — выдавливает из себя Мирта, топчась на месте. Так вот один из способов застать ее врасплох... — Да пошел ты к черту, Марвел! — она уходит к Катону, больше растерянная, нежели рассерженная. Вот они, девчонки. Когда им нечего тебе сказать, они посылают тебя куда подальше и уходят, прежде чем успеваешь бросить хоть одно слово. — Ой-ой, Мирта, я же пошутил! — говорю ей вслед, не желая успокаиваться. Широченная улыбка играет на моих губах. — Брось. Обиделась? Катон смотрит на меня предостерегающе, и отчего-то я, всегда равнодушный к таким немым предупреждениям, хочу ответить ему уже не взглядом и не словом. Но вот Диадема касается моего плеча: меня вызывают, и в этот же момент я сдуваюсь. Под многочисленные взгляды покидаю комнату, в которую уже не вернусь, иду по коридору и оказываюсь в тренировочном зале. Все как всегда, только теперь перед распорядителями я один. Не раздумывая лишний раз, направляюсь к копьям, провожу по нескольким двумя пальцами и останавливаю выбор на седьмой по счету. Кто-то когда-то мне сказал, что семь — число, связанное с чудом. Но это не важно: что такое чудо на Играх? Никакое чудо не убедит распорядителей лучше, чем я сам. Читаю в их взглядах преждевременное одобрение, ведь я из Первого дистрикта. А раз я из Первого дистрикта, Капитолий должен получить то, что он хочет получить. Встаю в центр зала и на месте манекена представляю Катона. Ему бы я разнес его несносную голову. И кого я ни представлю, цель всегда одна и та же. Но неожиданно для себя вспоминаю огонь и уголь, силки и сталь, снова уголь, снова огонь, ненасытное пламя. Я вспоминаю Двенадцатую и вижу совсем другую цель, клеймом засевшую у меня в голове. Кто-то из распорядителей кашляет, и я метаю. С глухим звуком копье вонзается в манекен — в то самое место, где у человека находится сердце. Спешу взять второе копье и поражаю тому же многострадальному манекену голову. Молчание длится минуты две, а затем: — Вы свободны, мистер Гросс. . Кашмира с Блеском ничего не выпытывают у нас с Диадемой, уверенные в положительном результате. Я смотрю на свою напарницу все то время, пока жую, и она не выдерживает. Поднимает глаза и поджимает губы. Я прекрасно знаю, что взгляд спровоцирует ее, но все равно продолжаю смотреть, продолжаю провоцировать, не совсем понимая зачем. — Метал ножи, как тебя учила Мирточка? — ласково спрашивает Диадема, но в голосе явно сквозит злость. Я молчу. Вскоре менторы зовут нас в гостиную смотреть результаты, и отчего-то у меня очень нехорошее предчувствие. Вижу себя на экране. Выражение лица надменное и отчасти равнодушное, словно я плевать на всех хотел. Цезарь намеренно тянет мое имя, тянет "а" и "э". Я невольно подаюсь вперед. — Его оценили в девять баллов. Разочарованно прячу лицо в ладонях, качая головой. Мало для того, кто с большого расстояния может снести человеку голову или попасть ему точно в сердце. Может, я слишком медлил? Что было не так? Почему девять? — Диадема — девять баллов. Слышу, как ее ногти проходят по обивке дивана. Кашмира с Блеском все еще молчат, ждут, видимо, результаты Вторых. И те получают по десятке. — Да что это с ними?! — восклицает Диадема, имея в виду распорядителей. Остальные трибуты нам уже не интересны. — Девять? Девять?! Ее голос, полный гнева и негодования, режет слух, и я, не нащупав рядом ничего тяжелее диванной подушки, одним броском вынуждаю ее заткнуться. Кашмира неуверенно качает головой. — Замолчи, Диадема, — цежу я сквозь зубы, уставившись на экран невидящим взглядом. — Замолчи. Мы задавлены Вторыми. Задавлены их десятью баллами, задавлены их чрезмерной агрессией: на фотографиях ни мое высокомерие, ни ядовитая усмешка Диадемы ни в какое сравнение не идут с их звериной силой, которая чувствуется даже через экран. Но нехорошее предчувствие не проходит, значит, вовсе не Вторые служили ему причиной. В легком недоумении поднимаю глаза на экран: рыжая — пять баллов, Цеп — девять, Рута — семь, Пит Мелларк — восемь, Китнисс Эвердин — одиннадцать. Запоздало мотаю головой, когда слева от меня ахает Кашмира, и всматриваюсь внимательней. Двенадцатая. Рядом — невероятная цифра одиннадцать. С широко распахнутыми глазами откидываюсь на спинку дивана, словно какая-то неведомая сила оттолкнула меня. Где-то сзади ругается (видимо, от изумления) Блеск, а Диадема порывисто вскакивает на ноги. Все не так, понимаю я. С тех пор, как трибутов Дистрикта-12 вытянули на жеребьевке, все идет не так. Нас задавили Вторые. А Двенадцатая задавила всех нас.