Иван, теперь следуя обыкновенному сюжету любой конференции, стоял у широкого окна с видом на весь Нью-Йорк (менялся только пейзаж) и будто загипнотизированным взглядом наблюдал за движениями серо-розовых облаков. Вряд ли найдётся такая смелая европейская страна, помимо Сербии, которая рискнёт подойти к России, когда тот держал подаренный кинжал на кончике указательного пальца. Для людей это что-то невозможное, для государств — вряд ли, что и доказывал Брагинский. Артур тоже так мог, но никому не показывал. Все, перешёптываясь за спиной русского, гадали, что это означает. Предостережение? Мол, держитесь от меня подальше. Или сразу угроза? Вопросы без ответов. Рядом стоял Бальтазар и что-то спокойно объяснял Ивану, плавно жестикулируя. Казалось, Россия не слушал, но это только на первый взгляд. Он едва шевелил губами в ответ, пока кинжал, блестящий, с резной рукоятью, чуть покачивался на пальце. Иван был каким-то не таким, не похожим на себя обычного: он не улыбался, на нём не было привычной бежевой шинели, и в чёрном костюме выделялись только шарф и белая рубашка.
— ...И я подумал, — говорил Сирия, твёрдо уверенный, что в радиусе нескольких метров его никто не услышит просто потому, что никого рядом не было, — если я попробую зайти с другой стороны...
Цокот каблуков прервал его речь. Бальтазар обернулся, надеясь, что кто-то просто проходит мимо. Но нет, это было бы слишком просто. К ним, высоко задрав голову, шла Ольга с самодовольной ухмылкой, чувствуя себя если не королевой, то высокопоставленной гостьей наверняка. На ней было короткое алое платье, подчёркивающее все её прелести, и бордовый пиджачок. Она грубо откинула со лба чёлку, прежде чем одной рукой взяла холодную ладонь России в свою, а другой столкнула кинжал с его пальца. Тот жалобно звякнул, ударившись о блестящий пол; Иван же опустил руку. Он не вздрогнул, и равнодушный взгляд его остался прежним.
— Привет, братик, — прошептала Ольга в ухо Брагинскому. Её ногти впивались в кожу Ивана.
— Мне его подарили, — ровным тоном сказал Россия, не отводя глаз от кинжала. — Зачем ты сделала это?
Иван медленно потянулся вниз, но Бальтазар жестом остановил его. Он присел и взял в руки холодный кинжал. Красивые резные узоры, серебряное лезвие — в нём не было неправильных изгибов, как и изъянов вообще. У мастера, изготовившего этот кинжал, были необыкновенные руки. Сирия выпрямился, рассматривая кинжал сначала с одной, потом с другой стороны. Он прочёл выгравированную элегантную надпись на французском языке, которая начиналась чуть ниже лезвия и заканчивались у рукояти, едва шевеля губами.
Моему дорогому русскому другу, который научил меня бороться до победного конца.
— Кто подарил вам его? — заворожено спросил Сирия. — Превосходная работа.
— Самой интересно, — вставила свои пять копеек Ольга, ядовито усмехнувшись.
Иван убрал кинжал в не менее разукрашенные драгоценными камнями ножны и спрятал во внутренний карман пиджака. Затуманенный взор России будто начал проясняться.
— Спасибо, — кивнул он. — Этот кин...
— Ну, Бальтазар, считай, что ты теперь на побегушках у моего брата! — Украина рассмеялась, стремясь не то унизить Сирию, не то оскорбить Россию. А быть может, она хотела убить двух зайцев одним выстрелом.
— Подать что-то другу, — Бальтазар выдохнул, успокаивая себя, — не стыдно...
— Какой еще друг?! — Ольга расхохоталась громче прежнего, привлекая внимание любопытных европейских держав. — У России никогда не было друзей. Его боялись, потому что он — монстр. И это правда. Уж я-то знаю. Думаешь, он считает тебя своим другом? — не унималась она. — Как бы не так! Ему лишь бы новые территории отхватить, да морить голодом людей!
Сирия поначалу решил дождаться окончания очередной бредовой тирады старшей сестры России, но, видит Бог, терпения у него не было. Бальтазара ещё не один раз поразит то спокойствие, с которым Иван будет выслушивать шквал обвинений и оскорблений в свой адрес, поскольку даже сейчас тот лишь незаметно вскинул брови.
— ...Стыдно должно быть тому, кто меняет свою семью на врагов! — с презрением выплюнул сириец. — До скорой встречи, Россия. Надеюсь, произойдёт она в Москве, а не на этой... Этой... Паршивой земле.
И пока Ольга не успела выдавить из себя какую-нибудь очередную гадость, Бальтазар круто развернулся и через несколько секунд дверь зала собраний хлопнула за его спиной. На какое-то время Брагинский позабыл об окружающем мире, всё ещё неотрывно глядя на выход в тёмный коридор, где растворился сириец. Россия пораскинул мозгами над сложившейся ситуацией: Сирия ушёл, Беларуси на этом собрании нет, как Казахстана и Армении. Сербия в очередной раз выяснял отношения с Хорватией, а им лучше не мешать. Расклад был таков, что Ивану не было смысла более тут оставаться. Было одно маленькое цепкое "но", которое уже вспороло своими коготками кожу на его руке.
— Ну и? — тихо поинтересовался Иван, дёрнув онемевшими пальцами.
— Что "ну и"? — Ольга нахмурила брови.
— Ты же не думала, что этот фокус сработает дважды, — Брагинский поднял ладонь на уровень своей груди так легко, будто сестра вовсе не сковала её своей рукой.
Он аккуратно освободился от её хватки, которая стала в несколько раз сильнее. Черты лица Ольги обезобразила злость, тело заметно напряглось. Иван же полностью сохранял самообладание и почти заинтересованно наблюдал за сестрой, не совершая лишних движений. Что же она сделает? Накинется на него с очередной порцией чуши? Или сразу пустит в ход кулаки?
— Что ты сделал?! — прошипела Ольга вне себя от ярости.
Иван приподнял рукав на правой руке, и взору Ольги предстали тонкие ленты сплошных надписей на древнерусском языке, тянувшиеся до самых запястий. Украина, скованная страхом перед неизвестным, осторожно подняла взгляд на Россию: сначала на его шарф, шею, на которой не было видно золотой цепочки с крестиком, потом на губы, а затем посмотрела брату в глаза. Что-то с ним было не так; чувство, будто потух прежний безумный огонь. Иван улыбнулся без тени угрозы, скорее даже блаженно, с умиротворением на лице.
— Я сам написал всё это, — Брагинский явно гордился проделанной работой. — Иголкой. Весь газ в зажигалке истратил.
— Ты спятил!
— Нет, — легко ответил Россия. — Я, как бы это сказать...
Тень задумчивости заставила его чуть нахмурить брови. И вот уже сквозь маску детской безмятежности пробивается тот прежний Иван, который с усмешкой готов принять и разложить по полочкам любую чушь старшей сестры.
— Я был взбешён, разгневан, очень зол, — быстро перечислил он, — и был бы очень рад, если мир внезапно обратился прахом. Поэтому мне нужно было успокоиться.
В то время как Иван говорил, он шаг за шагом приближался к Ольге. Та отступала на дрожащих ногах, не понимая, что задумал брат, и лихорадочно искала поддержки в глазах западных стран. Но те лишь упорно делали вид, что не замечают происходящего в трёх метрах от них, обсуждая свои насущные проблемы. Украинка пыталась унять предательскую дрожь в теле, говорила себе, что русский ничего ей не сделает. Просто не посмеет что-то сделать на глазах у всей Европы, которая сама тряслась от вида русской армии и на каждом углу тявкала, что русские — захватчики, бандиты и варвары, которых нужно уничтожить. Впрочем, мнение европейских государств волновало Россию меньше всего. Наконец, Иван положил ладони на стену по обе стороны от Ольги так, чтобы она потеряла зрительный контакт с остальными и могла смотреть только на него. Украина забилась в панике, будто птица в клетке, которой отсекут голову за плохую песню. Ладони Ольги покрылись холодным потом, когда между ней и Иваном остались сантиметры; она чувствовала его холодное дыхание своей макушкой. Трудно и ужасно страшно оставаться один на один с Россией. Наконец, припёртая к стенке, она выдала, собрав силу в кулак:
— Я закричу.
— Кричи, — тут же сказал Брагинский, — только ты никому не нужна. А я всё равно скажу тебе.
Он медленно наклонился к её уху и зашептал:
— Я тебя не прощу и не приму в свой дом, дорогая Ольга, из-за того, что ты осквернила память тех, кто отдал жизнь за то, чтобы ты сейчас стояла на коленях и целовала ноги Альфреду и Артуру. За каждого ребёнка, за каждую женщину, за каждого старика и воина — ты ответишь. Ты будешь вымаливать прощение у них всех. Бог наказал меня безумием за силу моего народа. Как Он накажет тебя за забытые жертвы тех, кто не мирился с твоим порабощением?
Россия отстранился, резко сделав пару шагов назад. И, хотя он надеялся, что когда-нибудь сестра одумается и покается, его глаза сверкали ледяным презрением, с которым он смотрел на посмевших оспаривать его огромный вклад в победу над Нацистской Германией. Затем, пока Украина ещё не оклемалась после его слов, Россия быстрым, характерным для него бесшумным шагом направился к двери. Он высказал всё, что вертелось у него на языке долгое время, поэтому пришло время покидать этот дикий цирк моральных уродцев.
Иван стремительно летел к лифту. Если бы Брагинский не успел поставить свою ногу в последний момент, его дверцы закрылись бы через секунду. В кабинке, сбившись в дружную кучку, прижались друг к другу Литва, Латвия и Эстония. Однако Россия обратил на них такое же внимание, какое он обращает на новый купленный Москвой цветок. То есть, Иван даже не заметил их.
Нажав на кнопку первого этажа, Брагинский прислонился к зеркальной стене. Достал кинжал и вновь поставил его острым концом на ладонь; тот качался пару мгновений из стороны в сторону, пока не замер на месте. Должно быть, то, что на досуге внезапно пришло в голову Ивана, действительно сработало. Если теперь он может голыми руками прикасаться к Ольге, значит и пожать ладонь Альфреду или Артуру, или даже Мэттью. Даже тем, что трясутся в животном страхе за его спиной. Впрочем, в этом больше не было нужды. И Россия вдруг подумал о Китае.
В самом деле, пора поворачиваться лицом к Востоку. Запад привил России манеру лгать и лицемерить, затем вылил на него все свои помои за непослушание, а потом сильно удивился тому, что русский всё воспринимает в штыки. Благо не успели научить поливать грязью другие народы. Неймут эти европейцы элементарную науку: нельзя стравливать людей разных религий и национальностей. Хоть в лоб, хоть по лбу... Хватит, больше Иван эти уроки брать не намерен. А Китай... У него есть чему научиться. Пока Брагинский был под властью Улуса Джучи, Яо из года в год повторял ему: "Всегда учись, Русь. Учись искусству танца, речи, письма. Но не забывай о своём мече. Тогда тебе не будет равных. Пришельцы с Запада привыкли к мирским наслаждениям. Ты же докажи, что можешь прикоснуться к их душам, не притрагиваясь к их телам. И они не вынесут, если ты уйдёшь".
Кто же знал, что Китай от скуки просто хотел затеять на небольшой с участием России и посмотреть, как надменные европейские мальчишки подерутся друг с другом из-за новой игрушки.
Россия ухмыльнулся, убрав кинжал обратно. Прибалты за его спиной содрогнулись. С Китаем всегда есть, о чём потолковать. Он не только очень умён, но и опасен. Только остальные страны взяли привычку недооценивать его.
Ночные улицы Нью-Йорка были шумны и полны проходящих мимо улыбчивых парочек и подростков. Огни машин то и дело мелькали по левую руку от Брагинского, пока он лёгкой походкой направлялся в небольшое кафе, где он условился встретиться с Василисой и Изабель. Эти две болтушки прилетели вслед за Россией, желая позлить Сэм одним своим видом и, конечно же, прогуляться по её магазинам. Правда, увидев цены, со своими карманными деньгами они решили скромно попить кофе и съесть по кусочку тортика.
Телефон в кармане слабо завибрировал, и Иван так увлёкся просматриванием полных негодования сообщений от государств, заметивших его отсутствие, что не заметил, как на него налетел худощавый паренёк с кипой виниловых пластинок. Пока паренёк охал и ахал, шепча извинения, Брагинский улыбнулся, признав того маленького мальчика с белёсыми волосами, которого продали Америке. Ник, казалось, так и не избавился от своей застенчивости.
— Простите, я не хотел...
Наконец Аляска посмел поднять глаза, хорошенько мысленно выругавшись на самого себя. И тут в его памяти всплыл смутный светлый образ высокого человека, стоящего к нему спиной и разговаривающего с Америкой. Затем он оборачивается, и Ник видит только светящиеся аметистовые глаза и чуть печальную улыбку на бледном лице. Затем идёт другое воспоминание: Ник уже на руках Джонса, который стоит на борту корабля, и русский с берега кратко махнул им рукой. Альфред говорил, что Ник был совсем мелким, когда отошёл во владение американского правительства.
— Россия? — Аляска кое-как выдавил это слово.
— Что? — Иван сделал вид, что не расслышал. — Вы, кажется, обознались, — он улыбнулся как-то ободряюще и весело.
— Нет, нет, я не могу...
— Я на вас не злюсь, — настойчиво продолжал говорить Брагинский, — не берите в голову. Всего хорошего.
Россия махнул рукой, прямо как в тот раз, когда провожал Америку и Аляску в дальний путь. Этим жестом он сказал, что разговор окончен, но только не для Ника, который решил, что стряпня Сэм и ворчание Джона вполне может подождать.
Иван же через несколько хорошо освещённых кварталов, блистающих во мраке яркими огнями, нашёл небольшое кафе, где, как написала Василиса, подают восхитительные напитки. Стоило ему войти в тёплое помещение с приятной ненавязчивой музыкой, как он услышал громкий смех Москвы и Рима. Париж первой заметила Россию и призвала их к спокойствию; но Москва не унималась, а Рим продолжал держаться за живот от хохота. Сидя рядом с этими двумя за одним столиком у широкого окна, Изабель сначала взяла в руки меню, а затем сделала вид, будто не знает их.
— Весело тут у вас, — сказал Иван, присаживаясь на свободное место рядом с Изабель. — Над чем смеётесь?
Россия пожал руку Риму, заметив, что тот слегка поёжился от холодного прикосновения.
— Над Сэм и Джоном, — сквозь смех процедил Ромул. — Они так упорно искали нас, что в конечном счёте мы шли за ними, а не они за нами.
Ромул выглядел как невысокий широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, с загорелой кожей и чистыми карими глазами, в которых иногда проскальзывала тоска по великому прошлому. Он старался поддерживать дружественные отношения со всеми столицами, несмотря на то, что многие из них ещё не доросли до понимания важности хороших связей и грызлись между собой, как дворовые коты. Ромул умел быть мягким или твёрдым, в зависимости от ситуации, но порой что-то странное и хитрое виделось в его расслабленной позе и в том, как он с ухмылкой потирает свою щетину.
— И всё же, — Иван улыбнулся, обращаясь к Ромулу и уставившись стеклянным взглядом на поверхность стола, — ты здесь на добровольно-принудительной основе?
Париж исподлобья смотрела на Россию. Казалось, у него ужасно болела голова, что было видно только по едва нахмуренным бровям. И она была права.
— Да-а, — смущённо протянул Рим, улыбаясь. — Москва мне как сестра. Я не могу ей отказать.
Подошла симпатичная негритянка и с сильным акцентом вежливо поинтересовалась, что будут заказывать гости. Россия отказался и от еды, и от напитков, и его примеру на удивление Москвы последовала Париж, хотя она пришла сюда с мыслью о ванильных пирожных. А Рим и Москва наперебой назвали огромный список блюд, поэтому официантке оставалось только быстро всё записывать.
— Я вижу, вам грустно, — тихо и осторожно сказала Изабель, застенчиво смотря на Ивана.
— Да, есть такое, — кивнул Брагинский и улыбнулся. — Тяжко приходится, когда в семью подбрасывают червивое яблоко, а сестра им отравляется.
— И вы ничего не сделаете? — поинтересовалась Париж.
— Нет, — Россия пожал плечами. — Я не буду вмешиваться. У меня ещё есть уважение к чужому суверенитету. В этот раз Ольга сама должна разобраться со своими проблемами. Все эти претензии с её стороны появились потому, что я слишком долго всё спускал ей с рук. Пускай теперь Альфред всё разгребает, да и вообще держит её на коротком поводке, — он рассмеялся.
— Вашу сестру?..
— Я имею в виду
то, что в ней сидит.
— Я поняла, — Изабель всем телом повернулась к Ивану. — Но кто удержит Киев? Он обезумел, — робко добавила француженка.
— Уж я найду на него управу, — строго заверила Василиса, которая бесцеремонно влезла в разговор, Изабель.
Наступила неловкая пауза. Вряд ли кто-то за эти столом хотел говорить о Богдане или же вспоминать его.
— Ах, да, — Иван вспомнил кое-что важное. — Франция сегодня не выпускал телефон из рук. Вы опять поругались.
Изабель резко помрачнела и облокотилась о спинку жутко неудобного стула. Она, несомненно, была удивлена, но тут же вспомнила, как недавно поругалась с Франциском. Она устала выпрашивать у него те жалкие капли, которыми невозможно напиться, любви, что он скупо выделяет ей из своей чаши. Кричать, что она, Париж, тоже девушка и хочет, чтобы её любили, было бесполезно. Франция будто сидел в наглухо закрытой комнате с хорошей звукоизоляцией и не переставал думать о том, что потерял любимую сотни лет назад. Он — безумец, мечтающий вернуть давнюю войну только ради мгновения с ней.
Париж не могла больше требовать внимания к себе, как не могла, например, вырвать Франции сердце. Единственный выход — отступить в тень. Благо есть те, кто готов поддержать её. Русские друзья недаром учили её быть сильной. И она больше не будет плакать, как бы трудно ни было.
— Странно. Я думала, Франции плевать, где я и с кем, — задумчиво пробурчала Париж. — Это нормально.
Да, сказала себе Изабель, всё в точности, как она говорит. Мало ли кто висел на линии у Франциска; может, очередная подружка. Изабель должно быть всё равно, но не потому, что она этого хочет. Так не будет больно.
— Может быть, ты не замечаешь, но Франция смотрит на тебя тогда, когда ты отводишь взгляд.
Официантка принесла десерт и напитки.
***
Иван слышал, как кто-то затачивал меч, и в кромешной тьме ему казалось, что звук шёл отовсюду. Где был верх, а где — низ, он не мог понять. Брагинский услышал отвратительно знакомый голос, и под спиной будто появилась сухая земля.
— Ты, глупый мальчишка, не понял, что тебе больше нельзя баловаться с язычеством?
Открыв глаза, Россия поморщился и потёр лоб. Усталость, которая была его верным спутником всю прошедшую ночь, отступила во сне, забрав с собой головную боль. Старая добрая магия Древней Руси отнимает много сил. Справа от Брагинского тихо потрескивал костёр. Иван повернул голову в сторону источника звука и увидел широкую спину Улуса Джучи, сидящего на тополином бревне.
— Хватит прохлаждаться, — монгол повернул голову, но даже не посмотрел на Ивана. — Садись давай. Есть разговор.
Меч в руках Золотой Орды зловеще заскрежетал.
Брагинский чувствовал себя таким разбитым, словно после грандиозного праздника. Он неуклюже поднялся и нехотя поплёлся к бревну напротив Джучи. Почему России не могла присниться поляна, полная подсолнухов? Он, в конце концов, после того, как добрался с Москвой до гостиницы и пластом бухнулся на диван, рассчитывал именно на столь приятное расслабляющее сновидение. Но никак не на разговоры с давно помершим государством, которое в случае проявлении слабости пригрозилось перерезать Руси горло.
— Итак, мне снова высечь тебя? — холодно начал долгий разговор монгол, с нескрываемой злобой и недовольством смотря на Брагинского. — Из века в век я наблюдаю за тобой. Ты, конечно, хорошеешь, не спорю, но в голове ума не прибавилось.
— Как ты это вообще определяешь?! — в сердцах воскликнул Россия. — По-твоему, я повзрослею тогда, когда начну бомбить и захватывать страны, аки Америка?
Улус Джучи весело рассмеялся. Перед ним шипел и пытался выпустить коготки котёнок.
— Ты до сих пор не понял? — с улыбкой спросил Джучи. — Славяне грызутся друг с другом на радость европейским и заокеанским торгашам! Я бы со смеху помер, если бы мог!
Он расхохотался ещё громче, а Иван мрачно метал молнии взглядом. Любая другая страна давно бы поспешила ретироваться из поля зрения России, но только не Золотая Орда. Этому старому кровожадному ублюдку нравилось злить Ивана, зная, что тот просто теряет самоконтроль и в приступе ярости бьёт наугад. Золотой Орде, который знал все самые потаённые страхи Руси, это было на руку, другим странам — нет. Хотя бы потому, что когда начали греметь большие войны, Россия уже не был нескладным тощим мальчонкой с одной только наивной верой во всё самое лучшее и благородное в Европе.
— Я и без тебя это знаю! — огрызнулся Иван. — Некоторые... Особо наглые личности так и тянут свои мерзкие руки ко мне и моим сёстрам. Жаль, они не понимают, что лучше не играть на моих эмоциях. А Альфред как раз начал этим заниматься. Интересно, на что он надеется?..
— Тебя ни во что не ставят из-за того, что ты хочешь жить, как человек, — Улус Джучи повысил голос. — Человечность, милосердие, сострадание — вот тебе те причины, по которым любой может сесть на твою шею. Ты слишком терпелив к лаю собак.
— Вот именно, что они только лают, но не кусают, — улыбнулся Брагинский, наблюдая за огнём. — К любому шуму можно привыкнуть.
— Хорошо, — Золотая Орда, казалось, переступив себя, пошёл на уступки. — Однако, — он поднялся и, переступив бревно, медленными широкими шагами двинулся огибать костёр, — как ты объяснишь эту гадость на своем теле?
— Какую из них? — ухмыльнулся Иван.
Но смеяться он перестал в тот момент, когда Улус Джучи остановился за его спиной. Брагинский без раздумий хотел обернуться, но острое лезвие появилось под подбородком на мгновение раньше. Россия дёрнулся назад, однако колено Золотой Орды упёрлось в его позвоночник, а меч оставил маленький порез на шее.
— Что ты делаешь? — ровным ледяным голосом спросил Иван, сохраняя спокойное лицо.
— Ничего, я же мёртв, — заговорил Улус Джучи прямо в ухо России. — Я бы много чего сделал, но могу только учить тебя уму-разуму.
По телу Брагинского прокатилась волна дрожи, когда ордынец оттянул его шарф немного в сторону.
— Полезные письмена, — задумчиво сказал Золотая Орда, — но если ты не избавишься от них, умрёшь. Так откуда они?
— В зеркало посмотрелся, а к нему, как известно, Генерал Мороз руку приложил, — буркнул нервный Иван, недовольный своим положением. — Вот оно мне и подсказало...
— Крест надень, как проснёшься. Соблазн забрать тебя сейчас слишком велик.
Россию насторожило молчание Улуса Джучи. Наконец, он убрал свой меч и положил ладони на плечи русского со словами:
— Избавься от своего великодушия.
Пламя вдруг захватило всё окружающее пространство. Иван потом долго думал над тем, толкнул ли Улус Джучи его в костёр, или огонь просто вспыхнул везде.
***
Иван поднялся с резким вздохом и судорожно приложил пальцы к шее, закашлявшись. Лоб покрывала холодная испарина, а на шее размазалась струйка крови. Значит, даже во сне Россия не может бросаться резкими словами в адрес Улуса Джучи. Но крестик, нащупав его на дне кармана пиджака, Иван всё-таки надел и наблюдал пару минут за тем, как надписи на руках побледнели и испарились. И если до этого момента Брагинский чувствовал пустоту и странную лёгкость, то вернувшаяся тяжесть на сердце, переживания, слепой гнев на половину мира и обида за предание забвению подвига советских людей нахлынули на него с новой силой. В голове снова заговорил Александр, такой же сильный, как и Иван, но гораздо агрессивнее и злее. Европа, веками демонизируя Россию, вряд ли была готова посмотреть в глаза его тёмной стороне; тому, о котором она кричала на каждом углу. Александр — не просто Революция. Александр — это чистая ярость и жестокость по отношению к врагам. Ни капли милосердия в нём нет. Это тот, кто спит десятилетиями глубоко внутри Ивана, но готов в любое время замарать руки кровью, лишь бы Россию и русских оставили в покое.
Брагинский знал, что на его чувствах и эмоциях бессовестно играют, используя его сестру. Ох, знали бы все эти высшие европейские страны и их главарь, хотя бы догадывались, что Александр очень этого не любит.
"Я могу разобраться с ними, только позволь мне..."
Иван привык делать вид, что не слышит зловещего голоса своей тёмной стороны. Россия даже согласился бы сослать его голос на бред и галлюцинации. Но порой, на очередном не несущем смысла собрании ООН, слова Александра нисколько не пугают его, а кажутся вполне разумными и справедливыми.
— Иван! — Брагинский не успел встать с дивана, как на него кинулась заплаканная Василиса. — Ты проспал два дня! Я думала, ты не проснёшься!
— Ничего страшно, хотя бы выспался, — Россия издал тихий смешок, гладя мягкие волосы Москвы, и посмотрел на наручные часы. — Во сколько у нас самолёт?
Иван сразу же решил перевести тему, дабы избежать лишних расспросов. Что снилось? Откуда царапина? Сильно болит? Он знал, что его отстранённость не принесёт ничего хорошего, и Василиса потом доведёт себя нелепыми догадками, но до жути не хотелось подробно объяснять ей всё. А уж тем более пугать замаячившим на горизонте образом Александра.
— Двенадцатый час, — по сосредоточенному лицу Василисы Иван понял, что она начинает размышлять о чём-то плохом, и быстро сказал, зная, что в любую секунду в её голове может вспыхнуть вариант самых ужасных событий:
— Отлично, собирай вещи. Поедем в аэропорт.
— Но самолёт у нас вечером, — то ли спросила, то ли возразила девушка.
— Нас уже ждут, — усмехнулся Россия.
И через пару секунд заперся в ванной. Иван аккуратно обработал царапинку, лишний раз убедился в том, что все языческие надписи исчезли с его тела, поэтому ничто теперь не защитит его от грязи современного мира. И больше не получится провернуть этот интересный трюк с кинжалом на кончике пальца, да и вообще много чего опять нельзя было делать... Впрочем, держать дистанцию с Америкой и Канадой, а теперь и со старшей сестрой, не в новинку. Россия поднял глаза на собственное отражение в широком зеркале и криво усмехнулся. Цвет холодного аметиста сменился на карминовый — точно Александр стучится с тёмной стороны. Иван предпочёл не придавать этому значения и, держа руки под горячей струёй воды, думал о сестре. Чёрт дёрнул этого Альфреда разорвать его семью на куски; Джонс, как капризный ребёнок, рвал на кусочки всё, что видел, совершенно не думая головой. Рвал семейные узы, отношения, дружбу, ставил превыше всего собственное "хочу" и попросту уничтожал мир.
"Артур, ублюдок, воспитал чудовище на твою голову."
И снова Александр ворчит. А может, это был комок тайных мыслей? Кто знает.
Брагинский выполз из ванны в мрачноватом расположении духа, но, увидев сидящую на чемодане Москву у порога, заставил себя улыбнуться.
— Идём, — сказал он, накинув на плечи пальто.
Иван катил чемодан по коридору, удивляясь его тяжести (Брагинский был уверен, что по прилёте в Нью-Йорк он был легче), и буквально тащил на другой руке Василису, вцепившуюся в него. Она была подозрительно молчалива и угрюма, поэтому Россия решил на некоторое время избавить её от ненужных мыслей.
Он повёл Василису в магазин сладостей, зная, как она их любит, затем в парк развлечений, где выиграл для неё в тире пушистого зайца. И улыбка расцвела на белом лице Василисы, на щеках заиграл нежный румянец, когда она прижала к себе игрушку. На сердце России теплело, и вековой лёд трогался в его душе, стоило ему разок увидеть счастливую Москву. Иван хотел бы, чтобы она не знала горечи потери и печали одиночества, но судьба сыграла злую шутку над таким прекрасным созданием. Хотел бы, чтобы она вместе с Михаилом и Петром выросли в каком-нибудь тихом местечке, о котором не знали бы другие города и не трогали бы их. Отвернувшись, Иван нахмурился: с ним они только страдают. Но не хочет, чтобы они ушли, потому что после этого единственное, что ему останется — это сидеть под лысыми яблонями вместе с Гретель, невидимым и опустошённым.
Но, пока Василиса улыбается ему вот так, пока Пётр возвращается домой, пока Михаил прикрывает его спину, это не скоро произойдёт.
В аэропорт Россия и Москва попали только к пяти часам вечера, когда небо над Нью-Йорком окрасилось в насыщенный розовый цвет и в сочетании с белыми воздушными облаками было похоже на малиновое мороженное. Сдав багаж, Иван и Василиса направились в зал ожидания, наполненный людьми самых разных национальностей. У окна Россия наконец нашёл того, кому нужно было сказать всего пару слов, и с весёлой улыбкой направился к нему в предвкушении далеко не самого скучного разговора. Вдруг подлетел жутко недовольный Лондон и как ураган увёл Москву в противоположную от России сторону.
— Века идут, а Габриель не меняется, — тихо рассмеялся Иван, плюхнувшись рядом с Артуром.
— Я надеюсь, что не зря сижу тут второй час, — проворчал Кёркленд. — И у тебя есть, что сказать мне.
О, да, Артур Кёркленд. Устроившись поудобнее, Иван живо представлял себе гнев англичанина, который вспыхнет через секунду.
