***
— Скажите, какого чёрта мы делаем на границе? — завёл свою пластинку Гилберт, поёжившись и чихнув для убедительности. Если бы он знал, что его закинут на приграничный пост сразу после Олимпиады, он бы ни ногой не сунулся в Москву. Радовало только одно: вся семейка была в сборе. И хотя Василисе разрешено было оставаться дома, она не могла оставить одних стайку голодных мужчин, не умеющих готовить. Не считая, конечно, Ивана. — А ты чего хотел? — стучал зубами Иван. — То, что я Олимпиаду провёл, по службе нам никаких скидок не даёт. Гилберта вообще долго не брали в российскую армию; во-первых, немец подозрительной наружности, и к тому же Иван не позволял. Во-вторых, жуткий бунтарский характер не дал бы Гилу командовать собой. Плюс к этому, мало ли что Байльшмидт мог устроить в рядах молодых солдат? Калининград как-то странно передёрнул плечами и похихикал, услышав этот аргумент: мол, ты абсолютно прав. Но четыре года назад разрешение было получено, и Гилберт отправился служить на Дальний Восток вместе с Михаилом, сказавшим с беззаботной улыбкой, что в случае неподчинения командованию он будет закопан в тайге. И никто никогда не найдёт холодный труп немца. Так Сибирь хотел донести до Калининграда, что позориться не собирается. — Может прекратите ныть? — скептически сказал Ярослав, потерев переносицу. — А тебя никто не звал! — самодовольно усмехнулся Гилберт и развёл руки в стороны. — Начинается, — выдохнул Россия и подкинул в костёр дров. — Это надолго, — таким же усталым тоном сказала Москва и, прижавшись к нему сбоку, уткнулась носом в тёмно-зелёное пальто. — Я с ними сидеть не буду, — Сибирь шустро подсел к России с другой стороны и одарил Питер победным взглядом: тот тоже хотел подсесть к Родине подальше от скандала Крыма и Калининграда, но не успел. — Бешеные, — брезгливо фыркнул Пётр, протянув руки к костру. — Я тебя, что ли, спрашивать буду, где мне быть? — говорил Гилберт, как хозяин какого-то богатства, с которым никто ему не был указом. — Нет, — ухмыльнулся Ярослав. — А знаешь, с такой политикой правительства Ольги не далёк тот день, когда мы с Владимиром от неё уйдём. И не только мы... — Ксе-ксе-ксе! Далеко собрался? — Экс-Пруссия сложил руки на груди. Он понимал, к чему клонит Крым, но злить его хотелось больше. — Я бы с радостью перенёс свои территории поближе к Америке... Черноморский флот, и всё такое... Ну, ты понимаешь! Ещё ядерное оружие туда помощнее, и Америка закрыл бы свой, наконец, рот! — Ярослав мечтательно посмотрел на звёздное небо. — субъект Российской Федерации рядом с США — почему нет? — Наркоман какой-то, — буркнул Петербург и, сделав полукруг у костра, сел рядом с Москвой. - Я бы на другую планету улетел. — Кто-нибудь, закройте форточку в Европу! — громко сказал Ярослав, явно веселясь. — Что-то дует европейским кретинизмом! — У кого шутить учился? У России? — расхохотался Гилберт. — Поправочка! Это он научил меня всему плохому, что я знаю и умею! — рассмеялся Брагинский, поставив под подбородок руку. — Так что это вы на меня не свалите. — Жаль, — протянул Гилберт и пожал плечами. Крым вдруг встал со своего места без лишний объяснений и, сделав пару шагов вглубь леса, упал набок в мягкий, как ему показалось, сугроб. У всех, за исключением России и Калининграда, волосы встали дыбом. — Ярослав! — Василиса, у которой едва сердце не остановилось, подбежала к нему. — Что с тобой? — Голова гудит ужасно, — простонал Крым, закрыв глаза. — Я своих мыслей не слышу! — Если замёрзнешь — будет хуже. Вставай, — быстро сказала Москва на нервах. — Давай быстрей! Ярослав поднялся с таким видом, будто целый день без отдыха пахал бескрайнее поле, а тут ещё его заставляют сделать лишнее движение. Он отряхнул с себя снег, пока пальто не намокло, и снова сел у костра. Такое странное чувство. Сидеть у костра, когда можно наслаждаться теплом помещения перед телевизором с чашечкой чая в руке. Разговоры у огня, пробирающийся под одежду холод и тонны снега, состоявшего из кристалликов миллиона снежинок, вокруг — это так напоминало Ярославу о чём-то домашнем и давно забытом, словно он не сидел вот так, дрожа от мороза, лет сто. — Сейчас я поговорю с Генералом Морозом, и поедем домой, — сказал Россия и с улыбкой ушёл. Когда звук хрустящего снега под ногами Брагинского стих, все сидели в жутком молчании. Ярослав сложился пополам, словно от дикой боли в животе, и уткнулся носом в колени. В его голове, наверное, кто-то работал с наковальней — другой причины гула в черепной коробке он просто не мог найти. Наконец, Крым поднял чугунную голову и с трудом посмотрел на костёр. — Фу, бледный, как Брагинский, — с остервенением сказал Калининград. Крым не ответил на колкость: когда-нибудь он припомнит это Калининградской области, но сейчас стоило на него плюнуть. И снова тишина. Как в морге. Россия ушёл с одной стороны, а пришёл с противоположной. — Поехали? — он положил свою шинель на плечи Ярослава. Улыбался Иван снова дежурной запугивающей улыбкой, а на глаза легла мрачная тень от шапки. Дьявольский цвет аметиста засверкал с новой пугающей силой. — Жарко стало? — усмехнулся Сибирь, в какой-то горькой полуулыбке изогнув губы. — Да, — кивнул Россия. — Мне снова не холодно. Возвращаемся. — Раскомандовался, — переглянулись Питер и Калининград. Один закатил глаза, а второй приложил руку к лицу. Солидарны они были, пожалуй, только в вопросах наглости...Глава 12.
15 июня 2015 г. в 21:08
Вашингтон старательно убеждал себя, что ему абсолютно неинтересен тот невообразимо фантастический праздник жизни, который начался в Сочи после неожиданной победы российских спортсменов в Олимпиаде. Вот Россию объявляют победителем, играет величественный гимн, звучащий на счастливо улыбающихся устах едва ли не каждого болельщика, Джон бросает взгляд в сторону стран и видит, как воплощение победившего государства скромно улыбается, но полностью скрыть всё то счастье, что он испытывает, ему не удаётся. Под восхищённый гомон стран Брагинский поднимается с места, и на его шею с радостными воплями бросаются Василиса и Пётр, тормоша за волосы и качая из стороны в сторону, а Михаил на радостях со всей дури хлопает его по спине так, что он давится, однако не перестаёт улыбаться. Государства поочерёдно поздравляют Россию: кто-то, очень редкий, — с искренней радостью, кто-то — из чистой вежливости, скрывая зависть. Наверное, Ивана Брагинского это мало волновало, и в его голове были только его народ и небольшая капризная семья. Подходят Казахстан и Сербия, пожимают ему руки и обнимают, затем Белград подхватывает Москву на руки и подбрасывает её в воздух. Девушке, вероятно, не страшно, поскольку она знает, что сербу можно доверять. А вот Габриель, сидящий рядом с Джоном, всем своим видом показывает, что это последняя картина, которую он хотел бы видеть в своей жизни. Всеобщая радость не трогает англичанина и американца.
Начинается какая-то дискотека, все спускаются с трибун и не позволяют себе ни на секунду закрыть рот, восхищаясь грандиозным открытием и не менее впечатляющим закрытием Олимпиады, самыми разными видами спорта. Русские любители хоккея никак не могут закрыть тему с незасчитанной шайбой, в шутку (или даже вполне серьёзно) говоря, что согласны "поболтать" с судьёй матча в каком-нибудь тёмном углу. А разве можно перебить тех, кто обсуждает фигурное катание? Или биатлон? Нет, и лучше не стараться. Вашингтон даже не шелохнулся, но когда страны и столицы в дружной толпе стали обмениваться олимпийскими куртками, сорвался с места и понёсся к ним, игнорируя что-то вопившего ему вслед Лондона.
Джон нисколько не сомневался в том, что куртка Василисы будет на Изабель, и наоборот. Они стояли рядом с Берлином, который пытался натянуть на себя испанскую куртку, и громко смеялись. Пётр отдал свою Драгославу, а сам надел сербскую куртку. Михаил, наверное, был бы рад остаться в своём тёплом пальто, но Глеб не оставил его в покое. Никто даже не сомневался, что Франциск буквально сдерёт с Артура верхнюю одежду и применит её на себе. Джон закатил глаза, когда Альфред с усмешкой попросил пальто Ивана, зная, что его страна в тайне от всего мира ликует. Возможно, русский действительно не догадывался об этом, а может просто изображал дурачка. Наташа, явно намеревавшаяся любой ценой заполучить пальто брата, не намерена была отпускать эту вещь за океан. Но американец вовремя растворился в толпе, оставив разозлённую девушку одну. Потом она гордо развернулась и присоединилась к разговору Ивана и Мэттью о хоккее. Куртка канадца была ему слишком велика.
— И хотя мы так и не встретились в матче, я бы хотел подарить вам свою куртку, — дико волнуясь, сказал Мэттью. — Я надеялся подарить вам её после матча, поэтому она шилась приблизительно вашего размера.
Иван накинул куртку на себя. Что ж, вполне подходит.
— Встретимся на Чемпионате Мира? — улыбнулся Россия.
— Встретимся! — Канада активно закивал.
— А теперь идём, не могу оставить тебя без тёплой одежды!
Канадец после привёз себе домой русскую куртку в качестве сувенира.
Какой-то сумасшедший вечер. Странный он, этот Россия, странный и его народ. Они поднимались вверх по таблице и с радостным смехом говорили, что, мол, это же Россия, она всегда побеждает. Тогда Иван радовался всей душой. Опускались — и тут же с ухмылками и скептическими взглядами говорили, что другого они не ждали. И тогда Иван немного грустил в страхе разочаровать всех. Даже на Олимпийское кольцо, символизирующее Америку, русские придумали сотню шуток, которые иностранцам не дано было понять, уже в первые несколько часов. Они смеялись сами над собой и говорили, что именно поэтому их не победить. Вашингтон не видел в этом логической связи, как бы ни силился понять её.
Вдруг мимо него проплыла улыбающаяся Москва с огромным фотоаппаратом в тонких бледных пальцах, и он, будто заворожённый прекрасным явлением, проследил за ней взглядом. Василиса, на спине которой красовался триколор её любимой Родины, фотографировала буквально всё, что видела: и страны, и столицы, и простых людей. Вот она повернулась и с улыбкой щёлкнула Джона. Американец даже не шелохнулся, поэтому Вася удивлённо приподняла брови и подошла к парню, потрясла его за плечо.
— Джон, проснись! — прошептала девушка на ухо Джону, встав на носочки.
Вашингтон будто окатили ледяной водой при тридцатиградусной жаре: он встрепенулся и дёрнулся в сторону от усмехнувшейся Москвы. Василиса пожала плечами и тут на неё сзади налетела крайне возмущённая Изабель.
— Москва, покажи фотографии! Срочно! — визжала француженка, пытаясь отобрать у русской фотоаппарат.
— Я же сказала, что отправлю тебе потом фотографии! — взвыла Василиса.
— Но вдруг я плохо на них получилась?! — не унималась Париж. — Россия, я уверена, на всех фотографиях красавчик!.. А если у меня причёска была ужасная?! — спохватилась она и затрясла Москву, схватив её за плечи.
Усталый взгляд Василисы так и говорил: "Убейте кто-нибудь её, или меня на крайний случай!"
— Нет, там всё прекрасно! — быстро сказала Москва и, пройдясь взглядом по толпе, крикнула:
— О, Берлин, можно тебя на секундочку?!
Бедный немец, наверное, вздрогнул, когда Василиса положила ему на плечо свою удивительно тяжёлую руку и повела в неизвестном направлении, оставив Изабель пыхтеть от недовольства. Француженка выдохнула, отчего прядь волос, выбившаяся из причёски, заколыхалась, и сложила руки на груди. Затем Париж метнула на Вашингтон прищуренный взгляд, не предвещающий ничего хорошего, насколько американец знал её, и схватила его за руку, сказав ровным голосом:
— Хочешь, расскажу тебе секрет? — Вашингтон впервые за многие годы ощутил неуёмное любопытство.
Из Париж сложно было что-то вытащить, даже крупинку информации, которую она не хочет разглашать, если вы не Москва или Берлин. Этим двоим, Джон мог поспорить, Изабель рассказывает о цвете своего нижнего белья.
— Хочу, — тупо кивнул Джон.
— Россия стал этакой достопримечательностью, с которой, как оказалось, можно фотографироваться, и для тебя будет благом оттащить своё государство от него, — Париж перевела дух, потому что говорила очень быстро, — пока кое-кто, — она, как вор, оглянулась назад, — не устроил скандал.
— Ага, так я и испугался Москвы, — Джон равнодушно пожал плечами.
В следующий миг он попал под выразительный взор француженки. Она с ухмылкой качала головой, словно Джон что-то старательно пытался спрятать от неё, а она держала это на ладонях. Американец был уверен, что проницательная девушка скажет, что он врёт. И Джон не ошибся.
— Не ври ни мне, ни себе, Джон, — улыбалась Париж какой-то жуткой улыбкой человека, знающего чуть больше положенного. — Мы оба знаем что ты чувствуешь. Но говорила я не о ней... И иди уже за своей страной, — она вдруг стала серьёзней выносящего смертный приговор судьи, - а то умрёт от счастья.
Девушка гордо и театрально тряхнула густыми светлыми волосами и пошла прямо в толпу стран и столиц, словно модель по сверкающему подиуму. Впрочем, это же Изабель, красавица и первая модница среди городов, и другого от него ждать невозможно.
Джон проводил её вопросительным взглядом, затем махнул на девушку рукой и отправился на поиски Альфреда. Вашингтон полез напрямую через толпу и за всё то время, что он наступал кому-то на ноги и задевал плечом, ни разу не извинился. Это продолжалось ровно до тех пор, пока Мадрид не отвесила ему крепкую оплеуху. Вашингтон понятия не имел, за что, но позже Лондон сказал ему, что американцу "посчастливилось потоптать новенькие сапожки испанки".
— Глаза разуй, Джон! — закричала она так, что Рим вжал голову в шею. — Ты тут не один! Высечь тебя за это розгами надо!
Вашингтон вздохнул и потёр переносицу: иногда Мадрид слишком долго общается с Москвой и набирается странных фраз. Вот что тут сделаешь? Если сказать вслух о том, что им лучше перестать слишком активно перетирать темы о странах, то получить можно гарантировано от обеих. В худшем случае, попасть в больницу, ведь это тот щекотливый момент, когда яростный гнев Мадрид и чистое желание Москвы повеселиться образуют адскую смесь. Вашингтон шарахнулся в сторону и поспешил скрыться из виду Мадрид, пока та не закатила истерику с жаркими разборками.
Джон нашёл до отвратительного довольного Альфреда в компании Мэттью и Ивана, которые фотографировались на маленький дорогой телефончик, принадлежащий Америке, с логотипом надкусанного яблока. Поморщившись, Вашингтон сложил руки на груди и начал пилить Америку недовольным взглядом, каким маленький ребёнок смотрит на свою мамочку, заболтавшуюся с повстречавшимися подружками по пути домой. Но хмурый взор Джона первым поймал Иван: русский проницательно посмотрел на американца и улыбнулся, когда последний содрогнулся. Ужасный, заглядывающий в душу взгляд. Джон передёрнул плечами, отвернулся и услышал смех.
— Да что ты такой кислый, Джон? — Альфред неожиданно налетел него сзади и, обняв за шею, взъерошил его волосы кулаком. — Мы не на похоронах!
— Твои шутки такие же плоские, как грудь Москвы, — огрызнулся Джон, стряхивая с себя руки Альфреда. — Какого чёрта ты там сюсюкаешься с Россией?! — прошипела американская столица.
Альфред, выразительно изогнув бровь, серьёзно взглянул на Джона, которого начало пугать затянувшейся молчание. Но каменное выражение лица Америки вдруг спало, и он, обернувшись назад, весело заорал:
— Москва, подойди на секунду, пожалуйста!..
Волосы на голове Джона встали дыбом: он уже живо представил, на сколько мелких частей распотрошит его Василиса... Ещё и Париж попросит помочь...
— Сдам тебя ей на съедение за плохое поведение! — смеялся Америка. — А если выживешь — жду тебя в аэропорту через два дня!
— Издеваешься?!
Джон резко закрыл рот и попятился, когда к ним со скептическим выражением лица подошла Василиса. Казалось, стоило только Альфреду произнести хоть слово, и она закатит глаза и приложит ладонь к лицу, как настоящая актриса.
— Ну чего вам? — лениво поинтересовалась Москва, оглянувшись назад, где в пару метрах от неё стояли Беларусь и Россия.
— Знаешь, что тут Вашингтон про тебя сказал? — хитро спросил Америка.
В следующие пару секунд Джон едва ли не получил инфаркт. Америка повторил фразу Вашингтона слово в слово, и Москва посмотрела на виновника двух её лишних шагов в сторону американцев таким убийственным взглядом, что он пожелал раствориться в воздухе. Хихикая, Америка пожелал обоим удачи и удалился. Василиса, не отрывая внимательного взгляда исподлобья от побелевшего Джона, сказала обманчиво спокойным голосом:
— Беги. Беги до самого Сингапура, Джон!
Вашингтон не знал силы лёгких девушки, поэтому очень удивился, обнаружив за пределами стадиона, что она не отстала ни на метр. К тому же, Москва не была в платье или на каблуках... Поэтому в скором времени она преспокойно сидела на лавочке и рассматривала свои варежки, закопав Джона в плотный сугроб. Ему показалось, или легендарный Генерал Мороз усмехнулся, появившись из ниоткуда и посмотрев на него с презрением?