Танцуй на лезвии ножа!

      После введения войск на территорию Крыма Европейский Союз в полном своём составе шарахнулся от России, как от огня; он как-то странно улыбнулся и спокойно сел на своё законное место. Всех так удивила вернувшаяся к России сила. После начавшейся в мире истерии ему вряд ли хотелось видеть своих европейских "друзей", а о встрече с Америкой не было и речи. Тот строил из себя едва ли не святого праведника, часами читающего проповеди ужасному грешнику, и сам тайком отдавал приказы о бомбёжке городов. Затем слово предоставлялось Англии, и Россия начинал думать о том, что каждая конференция теперь — безумный цирк, в котором он поневоле являлся одним из главных героев. Ивану хотелось наблюдать за этим балаганом с участием душевнобольных параноиков со стороны, желательно со зрительского места, неторопливо попивая чай. Он думал, что нервы у него крепкие.       Как и страны, у которых "зелёные" человечки вызвали истерические припадки и заставили биться в конвульсиях и с пеной у рта кричать об их опасности даже несмотря на то, что никто не слышал от них ни единого выстрела.       — У тебя не было на это права!       — Ты угрожаешь всему миру!       — Ты угрожаешь Европе!       — Как тебе не стыдно так поступать с сестрой?! Бессовестный!       — Вмешиваясь в дела Украины, ты думаешь, что выйдешь сухим из воды?! Ты всегда таким был! Агрессор и террорист!       Крик стоял несмолкаемый. И, конечно же, громче всех кричала Ольга прямо в ухо Брагинскому, который думал о том, что будь он сейчас дома, спокойно завтракал бы со своей семьёй, и орали бы только Ярослав и Гилберт. Но никак не тридцать гнилых ртов.       — Я не собираюсь извиняться за то, что хочу защитить русских. Если для вас убивать нас — святое и безнаказанное дело, для меня защищать — то же самое. Это моя обязанность.       Больше Россия ничего не говорил. Толку не было, а на конференции приходилось летать едва ли не каждую неделю. Иван просто абстрагировался от внешнего мира и мысленно был дома: в своём кабинете, на кухне рядом с Москвой или в магазине. Он думал, что у него первого не выдержат нервы. И вскоре зал окрасится в красный, потому что никто не давал ему слова. Но первым сдал Китай.       Яо, видимо, долго терпевший пребывание в европейской психушке, как-то ударил кулаком по столу и, когда все посмотрели на него удивлёнными глазами, прошипел, презрительно прищурившись:       — Попрошу минуту вашего драгоценного внимания.       Все заинтересованно повернулись к Китаю. И Иван, в голове которого стоял гул, с любопытством взглянул на него.       — Отлично, — фыркнул Ван. — Обращаюсь персонально к тебе, Америка. Если ты не заткнёшь рот своим собакам, если продолжить угрожать России войной — я спрошу с тебя все долги. Вот тогда мы посмотрим, как ты запоёшь. Плюсуем к этому внешний долг и получаем астрономическую сумму. Я искренне надеюсь, что все поняли суть сказанного. Не хотите сотрудничать с Россией — я буду сотрудничать с Россией.       Китай резко встал со своего места и, объявив, что больше ногой не ступит в узкий мирок бешеных псевдо-хозяев своих жизней, ушёл, оставив Америку трястись от едва удерживаемого бешенства. Какое-то время стояла абсолютная тишина, о которой Россия успел позабыть. Он с раскрытым ртом посмотрел на Яо, не в силах шелохнуться от удивления. Русского ничто уже не могло поразить до глубины души, но это...       Он так сильно не удивился даже тогда, когда Ольга с диким воплем влепила ему пощёчину. Иван не сказал бы, что совершенно ничего не почувствовал: всё-таки рука у сестрицы тяжёленькая. Однако больно ему было не из-за удара. Брагинский почувствовал что-то странное от её прикосновения, что вызвало в нём нечто, кольнувшее острой болью в спине. Ольга, если не почувствовала то же самое, отчего же тогда она шарахнулась? Украинка посмотрела на него огромными удивлёнными глазами, и Иван ответил ей тем же, гадая над тем, что же она ощутила. Хотел спросить, но Ольга сбежала.       В общем, первое, что заставило Ивана Брагинского изменить выражение своего лица, — заявление Китая.       Очередное собрание ни радовало, ни приносило печали. Вдоволь наоравшись друг на друга, в частности на Брагинского, страны разбрелись маленькими группами по залу и стали тихо шептаться, поглядывая в сторону одинокой фигуры России. Кое-кто иногда подходил к шведскому столу и брал выпивку или еду. И Иван не был исключением: он медленно попивал шампанское, стоя у окна и мечтая о чём-то покрепче. Впрочем, сигареты тоже подошли бы, но где их можно было взять?       О том, что приехал Крым, Россия узнал по громкому удивлённому воплю Турции. Но даже не обернулся, потому что спиной ощущал ледяной взгляд Украины, которая, вероятно, пыталась его испепелить.       — О, Аллах!..       — Ярослав.       Садык сделал пару шагов назад, поскольку Ярослав с давних пор имел дурную привычку нарушать личное пространство государств (и не только). Крым обычно подходил слишком близко и внимательно смотрел в глаза, будто пытался что-то раскопать на тёмных сторонах души. И взгляд его в такие моменты был жутким.       — ... Кто так подкрадывается?! — напряжённо рассмеялся Садык, потирая затылок. — Я едва коньки не отбросил! Какими судьбами?       — Привет, Садык, — Крым протянул руку, и Турция пожал её. — Я тут уже давно.       Садык нервно передёрнул плечами: Ярослав смотрел на него с какой-то безумной улыбкой, словно в следующую минуту собирается перерезать кому-то горло. К счастью турка, Крым перевёл стеклянный взор на Россию и сказал:       — Вообще-то я тут только из-за России, поэтому Украине не говори, — хмыкнул Ярослав и бесшумно пошёл к Ивану.       Турция расслабленно выдохнул. Он очень хорошо знал эмоции Крыма и мог точно сказать, что тот сейчас чувствует себя не в своей тарелке. А поэтому будет язвить и подливать масла в огонь до той минуты, пока Брагинский лично не решит отрезать ему язык.       — Привет, Брагинский, — вяло поприветствовал его Ярослав, взглядом бегая по разнообразным блюдам.       — Привет, Ярослав, — в том же тоне сказал Иван.       — Чего такой кислый?       Иван не успел ответить: неизвестно откуда взялась Ольга и, сверкая свирепыми глазами, схватила Ярослава за руку.       — Мы уходим! — взвизгнула Ольга и попыталась увести Ярослава, будто маленького ребёнка из детского сада.       Крым даже не вздрогнул, и Украина могла бы с похожим успехом сдвинуть стену.       — Уже ушёл, — огрызнулся он и вырвал свою руку. — После референдума ноги моей в твоём доме точно не будет. Можешь делать с моими вещами всё, что хочешь. Хоть жги.       Ярослав спокойно обошёл стол и встал по правую руку от Ивана. Брагинский поставил бокал на стол и сделал глубокий вдох: подошла и начала свою истерию Украина, сейчас подтянется Америка, Англия, и так далее по цепочке. А Крым пришёл всего лишь для того, чтобы попрощаться с Украиной.       — Ты не имеешь права здесь находится! Быстро вызывай такси и поезжай в аэропорт! Дома поговорим!       — Да? И где же это написано?       Иван подумал, что его сестра будто с цепи сорвалась. Возомнила себя центром Вселенной и начала нести откровенный бред: и что во времена Руси она носила имя "Украины", и что оккупация советская была. Иван не был дураком для того, чтобы понять, что его историю с удивительным упорством стараются переписать, и они с Ольгой до недавнего времени знали правду. Однако с той шизофренией, которая развивалась у неё всё активнее с каждым днём, она превращалась в фанатика. И брат ей не брат, и всё-то было с ним плохо и ужасно...       Крым посмотрел на Украину ленивым взглядом не особо заинтересованного разговором человека.       — Ещё что я сделать должен? — он выдохнул.       — Немедленно вернуться к Украине. Я никогда не признаю итоги твоего псевдо-референдума, — во всеуслышание объявил Америка, чем влез в разговор.       Скривив губы в усмешке, Крым в мгновение ока стал мрачнее тучи. Он убрал волосы назад, и окружающие хорошо разглядели потемневшие шоколадные крапинки в его необычных глазах. Оглядев Америку с ног до головы — Альфред мужественно выдержал его взор, — Ярослав заговорил с сарказмом, то есть своим обычным голосом:       — Да ладно? Нашёл таки меня на карте?       — Свои шуточки выскажешь России! Я настоятельно рекомендую тебе вернуться к Украине. Ей нужно немного поработать над реформами и...       — Своим проституткам европейским будешь что-то "настоятельно рекомендовать"! — прорычал Крым, прищурившись. — И знаешь, куда засунь своё мнение? Себе в задницу, США! Не смей мне тут "тыкать", щенок. Я не страна и ноги тебе целовать не буду, а скажу всё-всё, что думаю, и ничего мне за это не будет!       Наверное, если бы Россия не сдерживал своих эмоций, он разговаривал бы с Америкой в таком же тоне.       — Что ты сказал?! — Альфред исподлобья метнул в Ярослава грозный взгляд. — Языка человеческого не понимаешь? Ты — не страна, и права голоса не имеешь.       Крым громко рассмеялся.       — Ты меня вообще слышал? Плевал я на твоё мнение! Когда перестанешь совать свой длинный нос в чужие дела? Где бы ты ни появился, везде всё через жопу!       — Кто ты такой, чтобы судить о моей политике?! — Америка сделал шаг вперёд, и Крым повторил его действие.       Ещё немного, и дело могло бы дойти до драки. Пытаясь перекричать друг друга, они не видели, как на глаза России набежала опасная тень. Франциск не мог оторвать взгляда от плавных уставших движений Ивана: вот он потирает шею, чуть прикрыв глаза, затем встаёт между Ярославом и Альфредом. Многие ужаснулись, так как на белых покрытых шрамами руках Брагинского не было перчаток.       — Так-так, пора мне своё слово сказать.       Россия положил пальцы на солнечное сплетение Крыма, но к Америке не прикоснулся. Между рукой русского и грудью Джонса оставались несколько сантиметров.       — Говорю первый и последний раз. Ни на кого я нападать не собираюсь. Ни на тебя, — он метнул взгляд на хмурого Швецию, — ни на вас, — Прибалты вздрогнули. — Вы мне все даром не нужны. Порты? Идите к чёрту. У меня Калининград есть. Это во-первых. В дела Украины я вмешиваться не собираюсь. Она уже больше двадцати лет самостоятельна, так пусть сама всё разгребает. Это во-вторых. Согласно всем тем документам, что вы когда-то понаписали для своих двойных стандартов, народ Крыма может выбрать то, как захочет жить, и тут пляшите как хотите — этого не изменишь. И он выберет ту сторону, которую захочет. Кричали сколько лет, что народ имеет право на самоопределение? Вот получите. Это в-третьих. Я не потерплю более неуважения к себе. И пока некоторые особо буйные личности не смогут держать себя в узде — мне тут делать нечего. До свидания.       Второе, что заставило Ивана Брагинского и весь его внутренний мир перевернуться в одно мгновение — собственная речь. Он уже подзабыл, что так бывает при поддержке народа.       Где-то в толпе с азартным весельем рассмеялся Сербия:       — Братик проснулся.       Иван кивнул ему с улыбкой и уверенно направился к выходу. Не сводя пристального взгляда с Ольги, которая ёрзала на месте от неудобства, Брагинский мимолётно коснулся её руки.       И по телу будто пробежал ток, собравшись на спине и прочертив больно знакомый узор. Украина отпрыгнула с диким визгом, но это было бесполезно: Россия уже всё понял.       — Я знал.       Иван рассмеялся себе под нос немного безумно. Он знал, что это вернётся рано или поздно. А всё почему? Не доглядел; и в какой-то момент его заставили устыдится в собственной победе над Германией.       Брагинский шёл не останавливаясь.       — Ты не можешь уйти просто так!       Сейчас он поедет в аэропорт и через несколько часов приземлится в прекрасной ночной Москве.       — Тебя будут считать изгоем!       К утру он будет дома: тогда проснётся сама Василиса, обнимет его и посоветует идти спать, а с Ярославом обменяется хитрым взглядом.       — Забудь о "Большой Восьмёрке"!       — Кому оно нужно? — усмехнулся Крым и, вскинув подбородок, выразительно посмотрел на Америку. — Если с головы России из-за тебя упадёт хоть один волосок...       Ярослав провёл пальцем у шеи, рассмеялся и пошёл следом за Иваном.       Сколько бы Ольга ни звала его, Ярослав не оборачивался. Он уже принял твёрдое решение уйти и не изменит его. Зачем возвращается туда, где нельзя говорить по-русски? Где его равняют, мягко говоря, с мусором? Ольга теперь считает, что граница с Иваном должна быть обнесена неприступной стеной. А Ярослав же думает о том, что вплоть до Беларуси должен стоять один огромный стол, который ломился бы от изобилия национальных блюд, и семьи могли бы вести бесконечные разговоры обо всём на свете, иногда напевая русские и украинские песни. Идиллия.       Но теперь Украине сказали, что Россия ей не брат. И её народ тоже в это поверил.       Вук вышел следом за Иваном и Ярославом и закрыл за собой дверь. Нагнав их, Серб долго глядел на Брагинского сбоку, пока не сказал с гордостью:       — Я рад, что ты изменился.       — Да, — Иван улыбнулся чуть мягче, чем полчаса назад, и ослабил галстук на шее. — Любовь и признание народа творят чудеса. Но есть кое-что...       — Что тебя беспокоит, — закончил Сербия.       — Да, — кивнув, Россия положил руку на своё плечо и немного сжал его.       Ярослав шёл позади и не старался нагнать их: его всегда устраивало место в тени. Если мир — театр, то он наблюдает за феерическим представлением из-за кулис, прячась за занавесом.       — Вот же... — шепнул Иван смотря на свои дрожащие руки.       Перчатки снимать не нужно было — это была большая ошибка. Брагинский разглядывал шрам, тянувшийся от безымянного пальца до большого, сотни белых рубцов на костяшках, похожие на потрескавшуюся землю, на левой руке. Правая всегда страдала больше, поскольку ею Иван держал десятки видов оружия: шрамов было куда больше, и все были уродливыми, и будто не заживали до конца. Но обе ладони были изуродованы одинаково сильно колючей проволокой, ножами, осколками стекла и деревяшками. А сейчас, когда Россия коснулся Украины, все шрамы и даже самые маленькие царапины покраснели и ныли от боли.       А он клялся не допустить повторения истории. С безумным жаром клялся на могилах советских солдат, что не допустит возрождения фашизма и нацизма. Иван не сдержал слово, и ему хотелось выть волком от несправедливости.       — Ну, — сказал Брагинский, остановившись у парадной двери, — кто и куда?       — Домой, — улыбнулся Сербия. — Белград "немного" не умеет готовить.       Россия рассмеялся.       — Крым?..       Ярослава уже не было, поэтому Иван решил, что тот ушёл минуты две назад. Брагинский усмехнулся и вызвал такси.

***

      Россия наивно полагал, что в четыре утра дома будет тихо, как в церкви днём. Поэтому очень удивился, когда услышал голос Москвы, разговаривавшей с кем-то на повышенных тонах. Осторожно прикрыв за собой дверь, Иван прислушался и снял туфли.       — Иди к чёрту со своими претензиями! — почти кричала доведённая до белого каления Василиса. — Я не виновата, что мозгов у тебя нет, Астрид!..       Москва никогда не ладила со Стокгольмом, прямо как Россия со Швецией. Какая-то семейная неприязнь.       В кухне Питер сидел с таким мученическим видом, будто его протащили сквозь все круги Ада. Он, с синими мешками под глазами и сонным выражением лица, невидящим взглядом пялился на часы и, казалось, даже не моргал.       — Питер, иди спать, — мягко сказал Россия, положив руку ему на плечо.       — Я двенадцать часов слушал болтовню Москвы, — заговорил Петербург глухим голосом. — Мне будут сниться кошмары.       — Не преувеличивай, — рассмеялся Иван.       — Спасибо, прежде всего, Вашингтону, который отнял у нас четыре часа сна! — скривился Пётр и наконец покинул своё место.       Они вместе поднялись на второй этаж: Питер сразу свернул в свою комнату, а Россия пошёл к Москве. Осторожно приоткрыв дверь, Иван подкрался к девушке сзади, с улыбкой слушая её ругательства, и положил руку на её ладонь. Василиса взвизгнула от неожиданности, подпрыгнула на месте, что не помешало Брагинскому забрать у неё телефон. Москва повернулась к России с выражением крайнего недовольства и страха.       — У меня чуть сердце не остановилось! — возмущённо сказала Василиса и попыталась ударить Ивана кулачком, однако тот нежно перехватил её запястья и тихо сказал, наклонившись к её лицу:       — Хватит болтать. Пора спать.       Лицо Москвы вспыхнуло, и тут до неё дошло, как она устала за день, как ей надоели крики явно невменяемого Вашингтона, как в голове звенели колкие слова и претензии Лондона, который, скорее всего, неплохо напился перед звонком ей, как больно было выслушивать Киев. Россия только ввёл войска на маленький полуостров, о котором знать никто не знал до сего момента, а добрая половина мира уже живо представила, как русская армия захватывает её владения. У Василисы был только один вопрос к этим сумасшедшим: они вообще подумали, на кой чёрт России они нужны такие?       Москва уткнулась носом в грудь России и глубоко выдохнула. Ивану удалось уложить её в кровать без лишних разговоров: девушка просто упала в постель без сил, и Брагинский накрыл её одеялом. Он улыбнулся и бездумно пошёл в свою комнату.       Он не знает, сколько простоял у окна, прислонившись лбом к стеклу и смотря на рассвет. У неба были удивительные холодные оттенки, солнце казалось молоденьким шариком, которое взрослеет днём и умирает вечером. В лесу стоял молочный туман, однако птиц было слышно очень хорошо. Иван в конечном счёте оторвался от окна и, подойдя к краю своей кровати, посмотрел в зеркало напротив.       — Посмотрим, чем это обернулось, — сказал Россия своему отражению.       Пиджак был повешен на спинку стула, но Брагинский чувствовал, что стирки ему не избежать. Галстук и шарф, соскользнувший с шеи, отправились на кровать, поэтому осталось сделать последнее: снять рубашку, то есть отодрать её от спины на том месте, где засохла кровь. Не то, чтобы Иван боялся этой боли, но ощущение было не из приятных.       Он знал, что увидит в зеркале, да так и не решился на него взглянуть. Вместо этого, Россия сел на кровать и уставился пустым взглядом на кровавый след свастики на рубашке. Последний раз такое было в девяностых...       Поэтому-то Иван носил перчатки и вообще старался как можно меньше пожимать руки Америки и Англии. К ним эмигрировало так много нацистов, что Россию в первое время не спасали даже перчатки. Но со временем он как-то приспособился, всё вытерпел и даже забыл о неприятном ощущении на спине. Видит Бог, снова придётся вспомнить.       Иван откинул рубашку в сторону и, сложив руки перед лицом в "замок", посмотрел в окно. Что делать? Да ничего. У него нет власти над разумом Ольги, и он не может резко изменить ход её мыслей. Она не выдержит и слетит с катушек, прямо как брат.       Дверь за спиной Ивана скрипнула, он обернулся и едва не взвыл, ожидая увидеть кого угодно, но только не Михаила. Тот смотрел на Россию наполненными ужасом глазами. Ногти Михаила впились в ладони с такой силой, что по его пальцам вскоре побежала кровь, волосы на голове встали дыбом. Брагинский устало вздохнул, вспомнив один случай во время Великой Отечественной, и потёр лоб.       — Миш, только не начинай...       Сибири стоило больших усилий удержать язык за зубами. Войдя в комнату России, он захлопнул дверь, подошёл к нему и встал перед ним на одно колено. Михаил всё никак не мог разобрать, о чём только думал Иван, прикасаясь к сестре, и это разжигало в нём неуправляемую бурю гнева. Сибирь никак не мог различить хоть какую-нибудь живую эмоцию, кроме пустого безразличия к происходящему во внешнем мире, не ограниченному его внутренней войной. Россия, казалось, смотрел не в глаза Сибири, а сквозь него.       — О чём ты думаешь? — спросил тихо Михаил.       Иван долго молчал, не моргал, и Михаил мог бы подумать, что остался неуслышанным. Мог бы, если бы не знал Брагинского почти всю свою жизнь.       — О том, что никогда мне не собрать своей семьи, — наконец сказал Иван. — Пока Федя не перестанет быть затычкой в каждой бочке... Сделать это действительно непросто.       — У тебя всё ещё есть мы.       Россия улыбнулся. Искренне, счастливо и тепло.       — Мне трудно объяснить, как я рад, что вы у меня есть.       Михаил зашагал на кухню за аптечкой в приподнятом настроении...