***
Уныло и едва заметно качаясь в душном салоне автобуса, Иван невидящим взглядом прикрытых глаз смотрел вниз, держась пальцами за жёлтые поручни. Хмурые лица скользили тут и там, хотя вон там, на самом дальнем сидении весело болтали о всякой ерунде, а ещё одна девчонка, что сидела у грязного окна, сосредоточенно читала русскую классику, что не могло не порадовать Россию. Однако душой Брагинского давно завладела апатия: ему казалось, что голос и слух временами пропадали, и у него не получается удержать улыбку на своих губах. Но Иван твердил про себя, как молитву, то, что он сильный, что история слепила из него истинного воина, способного выдержать любые пытки. Да, конечно, он сильный... Сильный, но не всемогущий. Порой Ивана одолевают чувства и ощущения — тогда ему думается, что он предаёт самую упёртую часть себя, свои стальную выдержку и исполинское терпение. И ему хочется рвать и метать, выговорится хоть кому-нибудь, но в конечном счёте истерика и балаган происходят в его голове. Говорить о своих страданиях сёстрам и братьям нельзя, даже две столицы России и Сибирь не должны знать о хаосе в сознании русского, иначе они будут попусту волноваться и корить себя, что ничего не могут поделать. Когда-нибудь Брагинский наберётся смелости и, отбросив детскую робость и стеснение перед семьёй, поделится с ней всем, что накипело на душе за последние двадцать, а то и пятьдесят лет. Может быть, это произойдёт тогда, когда они будут вместе счастливо жить в одном большом доме? А может, этого не случится никогда... Иван вывалился из старого транспорта на конечной остановке, сунул привычно холодные руки в карманы штанов, и погода не очень-то обрадовала его. Тяжёлые небеса, казалось, вот-вот упадут на его ослабевшие плечи, воздух не отличался от того, какой был в автобусе, а так хотелось чуточки прохлады, чтобы освежить голову. Иногда Иван тихо смеялся над собой, находя в себе всё новые и новые противоречия: например, ему вздумалось, что было бы, появись Генерал Мороз здесь и сейчас. Пушистый снег пошёл бы в конце жаркого лета, но русский народ, пожалуй, даже этим не сильно удивишь. Россия мотнул головой, понимая, что пусть лучше зимний Дух ошивается на севере как можно дольше и не действует на нервы своими нудными речами на старинный воспитательный манер. Уткнувшись носом в шарф, Иван с мрачным видом пошёл куда глаза глядят в молчаливом ожидании сильного ледяного дождя. Он еле-еле волок ноги, пока до его слуха не долетели разговоры каких-то молодых красавиц, две из которых держали сигареты в тонких белых пальчиках. Как назло Брагинскому, его разум отодвинул мысли на второй план, заставив его вслушиваться в беседу; разговор был пошлый и грубый, что никак не вязалось с милыми личиками русских девчонок. Россия поморщился, желая на время лишиться слуха, чтобы не слышать то, о чём дамам говорить совершенно не подобает. Ах, какие раньше были прекрасные, неповторимые девушки! Скромные и тихие, волевые и смелые, храбрые и нежные. Конечно, Россия любит их любыми, но, в его понимании, женщина - хрупкое и капризное создание, которому нужны защита, забота, ласка. А не те, что тихонько курят за углом, держа в руках бутылку пива... Какое безобразие! Это же будущие мамы!.. От этого у Ивана кололо сердце, разум отказывался воспринимать увиденное, а душа испытывала боль. Национальная вражда — то, что огорчало Ивана ещё больше. Когда же исчезла крепкая дружба народов, когда слабого было проще добить, нежели оказать ему помощь? Люди так озлобились друг на друга... Именно люди, а не нации. Люди лгут, убивают, совершают насилие, обманывают друг друга — к сожалению, они не догадываются о том, как нестерпимо больно становится Брагинскому. Именно в те моменты стойкость духа даёт трещины в искалеченной душе России, и коварно проскальзывают мимолётные мысли о смерти. Размышляя об этом, Иван чувствовал каждой клеточкой тела, как это ужасно, когда хочешь кричать от боли и подступавшего отчаяния, но не имеешь возможности, потому что знаешь, что не будешь услышан. Народ не хочет слышать свою страну... Брагинский вздохнул с горечью: что ж, так тому и быть, он не имеет права вмешиваться. "Ты сам в этом виноват, Брагинский, — заговорил тихий и омерзительный голосок в светловолосой голове Ивана, — строил из себя всеми брошенного страдальца двадцать лет назад. Не взял себя в руки. Вот и наслаждайся теперь тем, что не доглядел за народом." Жёстко, но правдиво. А разве мог он, Брагинский, сделать хоть что-нибудь под дурной опекой президента? Тот разве что не в кандалах русского держал — уже хорошо. К тому же, Иван не любил вспоминать о том, что чаще всего видел обшарпанные больничные стены и грязные комнаты каких-то домов; и вообще практически никогда не выпадало ему возможности высунуть нос куда-либо без тошнотворного надзора охраны. Не охрана, впрочем, а бандит на бандите... Иногда России казалось, что он не один в своей голове, и тогда русский кривой ухмылкой на губах убеждался, что совсем свихнулся. Иван провёл рукой по волосам и поднял взгляд в небо, лишь бы не видеть до безобразия пьяных мужчин, что сидели сбоку. Пройдя мимо них быстрым шагом, Россия выдохнул не то с облегчением, не то с невысказанной мукой. Ему, собственно говоря, и самому не мешало бы завязать с выпивкой; однако парадокс был в том, что исключительно она временами способна закрыть холодный рассудок с мерзкими мыслями плотной туманной завесой. Иван мрачно усмехнулся: если он хочет изменить свой народ в лучшую сторону, не лишним будет начать с себя. В голове снова заговорил гадкий тихий голос: "Серьёзно? Вся соль, Брагинский, в том, что твой Народ делает тебя таким, какой ты есть, а не ты его." Как же всё-таки увлекательно разговаривать с самим собой. Достаточно просто слететь с катушек — и ты уже не один. Крепко поджав губы, Иван едва сдержался, чтобы не рассмеяться посреди людной улицы. Шаг России незаметно для него замедлялся, и, когда он уже не смог идти в обычном быстром темпе, наконец остановился рядом с каким-то небольшим продуктовым магазинчиком и прислонился левым боком к стене. На щёку капнула первая капля дождя, на которую Иван не обратил внимания, и буквально через несколько минут начался колючий ливень. Люди спешили укрыться хоть где-нибудь, торопливо пробегая мимо своей страны, а не сдвинувшийся с места Иван продолжал равнодушным взглядом смотреть вниз. Посвежевший воздух стал пахнуть мокрым асфальтом, что всегда очень нравилось Брагинскому, который, будто очнувшийся от долгого сна, всё же поднял голову, ставшую свинцовой из-за убийственно-тяжёлых мыслей. Капли дождя мешали хоть на секунду открыть глаза; а люди всё бежали и бежали в известном только им направлении, что, впрочем, было неудивительно, поскольку одеяло равнодушия давно сковало их горячие сердца и лишило воли к помощи нуждающимся. Иван вновь повесил голову и плавно начал опускаться вниз, но какая-то маленькая рука удержала его за плечо. — С вами всё хорошо? Вам плохо? — тихонько и осторожно поинтересовалась невысокая девушка с длинными мокрыми волосами цвета дубовой коры, — вам помочь? Брагинский нашёл в себе силы повернуть голову в сторону незнакомки и внимательно разглядеть её. Милая девчушка лет двадцати, может и младше, с глазами светло-карими, как драгоценные камни, аккуратными чертами слегка румяного лица и маленьким носом. — Пойдёмте ко мне, вам, видно, нужна помощь, — серьёзно сказала девушка, — вы белый, как смерть. Россия хотел было открыть рот, возражая, но она уже с силой бульдозера потянула его невесть куда. Предпочитая молчать, Иван скромно подчинился, но всё-таки предпринял попытку уйти по-тихому: — Нет, что вы. Со мной всё хорошо... Девушка с укором кинула в сторону Ивана пронзительный взгляд, нахмурив аккуратные брови, — очевидно, не поверила. Брагинский понял это раньше, прежде чем она мотнула головой. Он, в общем-то, был не против, так как дом его повсюду, где только раскинулись его территории: Москва, Владивосток, Ярославль или Новосибирск — не важно, какой город или село. Девушка привела Ивана к серой старой девятиэтажке, затем поволокла в свою квартиру на пятом этаже. А Россия только дивился тому, что девочка так легко притащила в дом незнакомца: сейчас же время такое, что никто никому не доверяет. И тут эта бесстрашная девушка выделилась на общем фоне. Но у Ивана даже в мыслях не было, чтобы обокрасть или причинить вред этой маленькой частичке своего народа. Воплощению Нации это ни к чему, потому что с тем же успехом можно сразу уколоть себя иглой: будет больно и неприятно, однако запомнится надолго. Россия так увлёкся своими мыслями об этом бесполезном действии, что развеселил себя сам, и пришёл к выводу, что лучше себя покалечит. Он очнулся только тогда, когда уже сидел в уютной кухне на мягком диванчике за небольшим деревянным столом, а девушка уже поставила чайник и успела предложить ему поесть едва ли не всё, что было в её холодильнике. Иван резко втянул воздух и посмотрел на девушку таким взглядом, будто не знал, что здесь делает: благо она этого не заметила, иначе точно посчитала бы ненормальным. Через некоторое время большая кружка зелёного чая стояла напротив Брагинского. Девушка же изучающим взглядом впёрлась в Россию, делая маленькие глотки напитка из своей кружки. Иван, конечно, всегда выдерживал скользкие взоры других стран, однако выдержать пристальный взгляд собственного народа — выше его сил. Ведь в глазах такая страшная, мощная сила; к тому же — Россия знал об этом всего несколько столетий с тех пор, как начал свои наблюдения, — любимые дети Ивана смотрят так, будто знают что-то больше, что недоступно другим нациям. Брагинскому, хоть стой, хоть падай - непонятно было, принять это как комплимент или что-то ужасное? Нет, точно не второе. Россия даже в тысячный раз поверить не мог, что у него иногда такой же пронзительный взгляд. — Ну-с, — наконец сказала девушка, — я Таня, — она протянула руку. Русский замялся на мгновение. Иногда в мозгу что-то переклинивает при разговоре со своим народом, и он превращается в ребёнка. — Иван, — переведя дух, выдавил Брагинский и пожал Тане руку. Они молчали некоторое время. — Расскажите, что с вами случилось, — прервала напряжённую тишину Таня, — вы еле на ногах стояли. Вам лучше? — А тебе не страшно приводить в дом незнакомца? — вдруг спросил Россия. Таня посмотрела на него ошалело, и Иван точно нервно рассмеялся, если бы она ещё у виска пальцем покрутила. Брагинский мысленно задался вопросом: когда он станет хоть немного походить на нормального? — Нет, что вы, — Таня выпустила кружку из рук и махнула ладонью, — вы не выглядите страшным или каким-то угрожающим! — она пожала плечами с мимолётной улыбкой на губах. — Правда? — лицо России расцвело и засветилось, но буквально тут же он поник, горько усмехнувшись, — а мне говорят, что я деспот. Таня долго смотрела на Брагинского с недоверием, нахмурив тонкие тёмные брови. Хотел бы Россия знать, в чём она сомневалась. И его нисколько не удивил её для многих непредсказуемый ответ: — Вы не выглядите таким, — медленно начала девушка, — говорят, что внешность обманчива, но не думаю, что это к вам относится. Иногда про человека распускают сплетни только потому, что толком его не знают или сильно завидуют, поэтому пытаются выставить тем, кем он не является. Ох, как потом гниют изнутри и давятся желчью эти сплетники! — её глаза загадочно сверкнули, и Россия догадывался, что это благодаря чувству восторжествовавшей справедливости, — мне довелось видеть такое, поверь. Мне искренне жаль таких людей. Никакого проку нет с зависти, ненависти. Этим только разрушаешь душу. Знала бы она, что его душу безжалостно раздирали в мелкие клочья сотни раз, пытаясь уничтожить, а потом он сам с трудом собирал её, словно пазл, наперекор всем ожиданиям окружающих. Человеку не объяснишь, что страны не знают пощады, поэтому вслух Иван сказал другое: — У тебя очень интересный ход мыслей, — с улыбкой сказал Брагинский, чувствуя, что вязкий туман в сознании отступает. — Конечно! — Таня странно усмехнулась — Иван не смог толком разобрать выражение её лица — я — писатель, и мне свойственны такие вот умозаключения. Но, по-моему, они простоваты, ведь я только начинающий писатель... Хотя мои рассуждения некоторые не понимают, но меня не очень это волнует! — она рассмеялась. — Серьёзно? — в отражении глаз девушки Россия увидел свой внезапно оживившийся взор, — о чём пишешь? Иван большую половину своей жизни считал, что писатели, да и вообще творческие люди, видят мир в другом свете, не досягаемом офисным клеркам, например. Скольких бы писателей Брагинский ни повстречал, все они были особенными и загадочными, немного не от мира сего, и если внимательнее присмотреться к толпе, то их фигуры выделяются очень ярко, будь на них хоть три тонны чёрной одежды. Талант за дорогими тряпками не скроешь, а вот бездарность — запросто. Таня смотрела на Россию удивлённо, не понимая, как взрослый мужчина может быть похож на наивного ребёнка. — Ни за что не угадаешь! — девушка с хитрым видом подставила кулак под подбородок, — все не могут угадать! — Я попробую! — Иван с улыбкой набрал в лёгкие больше воздуха, — про роботов? Я знаю, что молодежь они интересуют. Будущее или прошлое? Апокалипсис? Нет?.. Какой-нибудь волшебный мир? Или любовный роман?.. — Про Россию, — Иван едва кружку не выронил — кое-как сдержал себя, когда Таня резко оборвала его мягким тоном и продолжила с нежностью, с удовлетворённой ухмылкой подождав, пока с его лица сошло ошеломлённое выражение, — но не думаю, что мне хватит жизни, чтобы описать её. Многие выбирают местом действиям Америку, Англию или Францию, потому что там, видите ли, лучше. Европейская культура и прочий бред. Есть у меня парочка знакомых, которые жить не могут без распевания о том, что в европейских странах живётся лучше, чем у нас. Таня очень нехорошо улыбнулась, будто готова была хорошенько врезать тем самым знакомым, зайди они сейчас в её дом. — Наивные, конечно, но с дураками не спорят! — девушка заговорила расслабленней, ковыряя пальцем скатерть с рисунками цветов, — мне не нравятся те шум и надменность Европы. А в России так спокойно, так тихо и хорошо на душе... Даже в Москве появляется какая-то тишина ночью, и лучше всего наслаждаться ею во время рассвета. — Да ну, — Иван старательно держал себя в руках, стараясь нервно не захохотать, — я... Страна ведь бедная, к тому же Чеченские войны... — Давайте не будем о Чечне, — ледяным голосом сказала, как отрезала, Таня, — мы теперь живём в мире, и не нужно ворошить прошлое. Иван украдкой заметил, как задрожали пальцы девушки, и без лишних намёков понял, что развивать эту тему не нужно. Ни ему, ни ей. — Прости, — выдавил Иван, уставившийся в свою кружку, — я и сам не хотел бы это время вспоминать. — Вы там воевали? — Таня осторожным взглядом скользнула по сосредоточенному лицу Брагинского. — Да, — он медленно кивнул, — вместе с сыновьями и дочерью против геноцида русских и... Дорогого мне человека, — Иван выдохнул, — я верил ему, а он меня предал, воспользовавшись моим бессилием. Когда Иван вспоминал об этих кровопролитных войнах, мысли в голове путались, а слова нужно было едва не вытаскивать из себя силой. Да, права Татьяна, не нужно вспоминать о том, что упорно стараешься запереть в самых отдалённых закоулках сознания. — У вас есть дети?! Сколько вам лет? — рука Тани замерла над чашкой с печеньем, — вы очень молодо выглядите! — Очень много! — загадочно произнёс Иван, — ты же тоже была там, я прав? — он неожиданно вернулся к тяжёлой для них теме, — я понимаю, как тебе было страшно. Мне тоже. Меня из постели тогда выдернули, хотя я и сам уже полз туда. Дали оружие, сунули в форму и сказали, что отправляют в пекло. А я сильно и долго болел перед этим и не мог нормально пальцем пошевелить. Но то, что там творилось, быстро привело меня в чувство. Иван смотрел перед собой, как загипнотизированный, и не видел совершенно ничего. Он до сих пор не знал, что становится бледнее снега, когда вспоминает о Шамиле, и Василиса не могла оставить это без внимания. Девушка долго трясла и Питер, и Сибирь, пытаясь привлечь их к серьёзному разговору с Россией, но те лишь отмахивались, понимая, что их Родина и слова не проронит на этот счёт. Москва долго обижалась на своих младших братьев, однако предпочла не зацикливаться. — Полковник Брагинский всегда готов служить народу, — в конце концов, на лицо Ивана вернулась прежняя добродушная улыбка, он неторопливо встал и поставил кружку в раковину. Всё это время Таня неотрывно смотрела на него, нахмурив брови с видом человека, что-то безуспешно и судорожно ищущего в своей памяти. Лицо девушки было настолько серьёзным, что Иван посчитал благоразумным держать смех в себе, дабы не оскорбить хозяйку. — Спасибо за чай, — поблагодарил Россия, — думаю, мне нужно идти. Иван собрался в весьма приподнятом настроении, и Таня вызвалась молча его проводить. Когда они ждали, пока приедет старый скрипучий лифт, девушка, подпирая косяк, неожиданно сказала: — Знаете, на улице мне показалось, что вы готовы накинуть верёвку на шею. Вы же прошли войну и выжили, поэтому, пожалуйста, цените свою жизнь. У вас есть дети, подумайте хотя бы о них. До свидания. — Прощай, — с грустью прошелестел Брагинский, шагнув в тесную кабинку лифта. На душе русского стало гораздо легче, чем некоторое время назад. Для случайных знакомых разговор получился слишком откровенным. Но только потому он был искренним, что они больше никогда на встретятся. А незнакомцы не раскрывают чужих тайн кому-то, так как в этом нет смысла. Иван вдруг понял, что стоит включить телефон, иначе при возвращении домой Василиса разорвёт его в клочья, предварительно прочитав лекцию о том, что он этакий неблагодарный не изволит брать трубку, когда она с ума сходит от переживаний. Брагинский кисло улыбнулся, увидев на экране пару десятков пропущенных вызовов от Васи, пару сообщений от Миши и Пети. Но больше всего Россию удивило имя Франции наряду с Москвой. Иван выходил из подъезда, вдыхая приятный воздух после дождя, и подставляя лицо яркому прохладному солнцу, и телефон снова зазвонил. Россия заранее стал держать трубку на безопасном от уха расстоянии: — Да, Вася, — тихо, словно провинившийся школьник, начал Иван. — Российский Иван Брагинский, соизвольте объяснить мне веские причины того, почему вы не брали трубку! — Москва старалась не кричать от гнева и радости одновременно, — где ты пропадаешь?! Я вся извелась! — Я в... — Иван огляделся, — в Ярославле. — Что ты там... — Гилберт, ради Бога, закрой свой рот! — рявкнул Сибирь так, что Россия услышал это и рассмеялся. — Нет! Никто не смеет приказывать Великому мне! — хохотнул в издевательском тоне Калининград. — Что у вас там происходит? Не громите, пожалуйста, дом, — Иван с улыбкой потёр переносицу, сделав несколько шагов вперёд. — Гилберт вдруг вспомнил, что у него день рождения совсем скоро! — с театральным вздохом сказала Василиса, — так скоро, что до него ещё три месяца. — Скажи ему, — Брагинский взъерошил волосы, — что он получит в подарок ракетный комплекс. На другом конце провода послышались шуршание и недовольные возгласы, затем заорал развеселившийся Гилберт, захвативший, видимо, телефон Василисы: — Что?! Мне не послышалось? — Только... — Полковник Брагинский! — Иван резко развернулся, услышав голос высунувшейся из окна своего этажа Тани, — вы ничуть не изменились с тех пор! Иван сунул телефон в карман — Гил на радостях сбросил трубку, — рассмеялся и направился вперёд, понимая, что не всё так плохо, как он думает...Глава 6.
7 сентября 2014 г. в 00:29
Альфред отчётливо осознавал, что то, что ему снится — всего лишь сон, редкий нереальный кошмар, от которого нужно избавиться как можно скорее. Голос в голове с криками требовал проснуться, открыть глаза, чтобы, увидев привычную обстановку своей комнаты, успокоить бешено бьющееся сердце, однако американец был предательски заперт в своём сознании. Джонс не хотел смотреть под ноги, чувствуя голыми ступнями то тёплую вязкую жидкость, то что-то холодное и неприятное: он боялся увидеть то, по чему идёт. Каждый шаг давался Америке с трудом, так как всеми силами старался не оступиться и не полететь в бездонную чёрную пропасть своего разума. Продолжался такой тип аккуратной и медленной ходьбы недолго, ведь в конце концов Альфред споткнулся — да как же смешно! Очень злая штука — о свою же ногу и тяжёлым мешком упал на что-то мягкое; очки треснули где-то слева. Джонс некоторое время лежал с закрытыми глазами, не осмеливаясь пошевелиться и даже свободно выдохнуть, но что-то подталкивало его вперёд, не давая расслабиться. Набрав в грудь побольше воздуха для храбрости, Америка открыл глаза.
Альфред вскрикнул: это был отчаянный вопль неконтролируемого страха и внезапно нахлынувшей паники. Его пальцы и локти оказались в лужах крови, ноги и тело лежали на отвратительных трупах, с непонятным глухим воем тянущих к нему свои костлявые руки. Джонс торопливо вскочил, хотя ступни то и дело скользили, и побежал вперёд не глядя; главное — уйти как можно дальше от безобразных мертвецов с пустыми чёрными глазницами и дырами в щеках и животах. Не опуская взгляда вниз, американец бежал так быстро, как только мог, до тех пор, пока не увидел вдалеке размытую бледную фигуру. Альфред с новыми силами бросился к ней, как к своему спасению, и в кромешной темноте заметил всколыхнувшийся, словно от дуновения ветра, знакомый до одури кремовый шарф.
Джонс остановился примерно в десяти шагах от Ивана, однако в следующий миг продолжил идти, несмотря на то, что ноги неожиданно стали ватными, и какие-то незримые цепи тянули их назад. Казалось, мёртвые под ногами Брагинского кричат и стонут громче наперебой:
— Ты убил меня... Убил!.. это ты! Ты убийца!.. Ты утонешь в нашей крови!..
А Иван шёл дальше, не принимая во внимание слова мертвецов и будто не замечая, как разорвали в клочья его пальто и штаны ниже колена и изодрали в кровь ноги грязными ногтями. Америка никак не мог заставить себя открыть рот и окликнуть Россию: язык словно каменным стал. Не знал Альфред также, прочитал Иван его мысли или нет, но русский вдруг остановился и преспокойно сунул руки в карманы штанов. Вслед за ним замер и Джонс, ожидая дальнейших действий Брагинского. Тот неспеша, что показалось Альфреду долгими часами, повернулся к американцу и улыбнулся как всегда печально и по какой-то неизвестной причине притягательно. Америку пробила нервная почти незаметная дрожь, которую он старательно подавил при взгляде на белоснежное лицо России: щёки русского щедро орошали густые кровавые слёзы, однако пронзительные лиловые глаза не потеряли блеска. Иван полностью повернулся к Альфреду, у которого перехватило дыхание, показывая изодранные в клочья одежду, словно он только-только покинул зону бомбёжки, руки и ноги в нечеловеческих увечьях. Сам Джонс, почувствовав металлический вкус на языке, резко выплюнул себе в ладонь бурый сгусток крови, и его взгляд зацепился за окровавленную в области живота футболку. Когда?..
В панике Альфред поднял взор и тут же наткнулся на пристальный взгляд Ивана. Брагинский смотрел сверху вниз не то насмешливо, не то, как сумасшедший, с долей веселья.
— Ты всё ещё идёшь за мной? — негромко, но твёрдо спросил Россия, слегка наклонившись к Америке.
Альфред не знал, что ответить, вернее, не мог: проклятый язык снова отказывался подчиняться воле хозяина, а слова застряли в горле огромным комом, не позволяющим свободно вздохнуть. Когда Иван протягивает свою ладонь к левому плечу американца, тот не может шелохнуться или отскочить. Брагинский касается его, Альфреда, и последний просыпается, слетев с кровати и запутавшись в одеяле.
Ещё пару минут Альфред не мог трезво мыслить, поскольку разум всё ещё находился в оковах ужасного сна. Нет, во рту крови нет, раны на животе тоже. Опершись спиной о кровать, американец просто смотрел в темноту перед собой и пытался унять прерывистое дыхание. Наконец, Америка взял себя в руки и поднялся с пола, хотя ноги всё ещё были ватными и отказывались слушаться своего владельца. Джонс подумал, что мнимое — и одновременно реальное! — прикосновение пальцев русского не будет ощущаться вовсе, либо будет гореть, как обычно пишут об этом в книгах, однако ни то, ни другое не подошло. Прикоснувшись к плечу, Альфред почувствовал прохладу, почти ощутимый холод на оголённой коже.
Америка слишком громко для ночной тишины цыкнул и поправил съехавшую футболку и как можно более увереннее направился в кухню. Уже в коридоре и без того недовольный Альфред увидел тусклый компьютерный свет, льющийся из кухни, и заскрежетал зубами: тот, кто не спит сейчас, в половине второго ночи, сейчас получит по дурной голове.
— Не понял юмора, — ввалившийся в кухню Альфред удивился своему грубому и хриплому тону голоса, поэтому постарался смягчиться, когда на него уставились выразительные серые, больше похожие на серебро, глаза, — ты почему не спишь?!
— А ты почему вскочил? — спокойно поинтересовалась девушка, — ты в это время спишь так крепко, что тебя ничем не разбудишь.
— Иди спать, Сэм! — буркнул Америка, — я-то гадал, какого чёрта ты целыми днями дрыхнешь.
Америка, впрочем, догадывался, в чём причина дневного сна Нью-Йорка; американец всего лишь хотел как-то разрядить атмосферу и затмить простоватым замечанием свою первую грубость. Однако Саманта Джонс лишь пожала плечами, сгребла в охапку ноутбук вместе с какой-то тонкой тетрадкой и сэндвичем, а затем поплелась в свою комнату. Проходя мимо Альфреда, эта невысокая девушка с самыми неприметными, но милыми чертами лица, русыми, переливающимися медью в дневном свете, волосами немного ниже плеч и пухлыми розовыми губами, остановилась рядом с ним и спросила осторожно, будто на неё готовы наброситься:
— Всё в порядке?
— В полном, — Америка перевёл дух, — иди спи. Иначе я специально разбужу тебя в такую рань, которую ты не представляешь, — он улыбнулся.
Нью-Йорк кротко улыбнулась в ответ, устремив взор сначала в пол, затем вновь на лицо своего государства. Скрываясь за дверью, она тихо сказала своим тонким приятным душе голоском:
— А я не встану.
Альфред плюхнулся на стул и лбом уткнулся в стол. Его всегда, сколько он себя помнил, радовала скромность Нью-Йорка в противовес излишней развязанности и несдержанности Вашингтона. В какой-то степени Америка рад был тому, что Габриэль в строгости воспитывал Сэм примерной и в то же время сильной духом девушкой. Но скользили в ней иногда английская чопорность и откровенное презрение к некоторым событиям. Сэм практически никогда не повышала голоса, если, конечно, её не выведет из себя Джон, и давала дельные советы своей дорогой и любимой стране. С ней Альфреду было гораздо проще — и в разговоре, и в деле, — и уютнее, чем с Джоном, пытавшимся выставить себя скрытной личностью. Но Америка никогда не ставил перед собой вопроса, кого любит больше, Нью-Йорк или Вашингтон; он любил их и дорожил одинаково сильно обоими. Возможно, большинству могло показаться странными умозаключения Альфреда, но американец сравнил Сэм и Джона с демоном и ангелом на своих плечах. Это звучит по-детски глупо, чего совсем не ожидаешь от страны, но такое сравнение было самым близким в их отношении. Нью-Йорк призывала Америку искать мирные пути решения того или иного конфликта, а Вашингтон настаивал на обратном, утверждая, что только силой нужно доказывать своё превосходство так, чтобы ни у кого и мысли не было усомниться в господстве его страны...
"Ошибаешься, Джон, — с усмешкой думал Альфред, — кое-кто всегда будет ставить под вопрос нашу власть. Ты совсем не повзрослел, если не хочешь видеть этого."
Джонс лениво перевёл взгляд на окно, за стеклом которого светился и блистал ночной красотой Лос-Анджелес. Думать не хотелось абсолютно ни о чём: Альфред жадно желал забыть свой пережитый во сне кошмар, но страшная картина мертвецов под ногами до сих пор стояла перед мысленным взором. Американец с мучением подумал, что виной всему подслушанный разговор Ивана и Бальтазара. Вот и слушай русского после этого: и его загадочные слова, и очаровывающий ощущения голос оказывали на Альфреда странное воздействие. Хоть уши затыкай и вдобавок глаза закрывай... Но, пожалуй, отключить внутри что-то, что чувствовало присутствие России, невозможно.
Альфред с сожалением понял, что глаз сегодня ночью больше не сомкнёт, поэтому на удивление быстро переоделся в потёртые джинсы, белую футболку и через пару минут уже бесшумно шёл по улице, не жалея о том, что не захватил с собой куртку. Воздух был тёплым и не душным, небо являло собой чистый тёмный океан тусклых звёзд, и погода в общем явно располагала к ночной вылазке.
Глубоко вдохнув, Джонс побрёл вперёд по пустой улице, сбоку изредка пролетали дорогие машины. Голову внезапно посетила глуповатая мысль, развеселившая Америку: интересно, чем занимается сейчас "Империя Зла"? Снятся ли ему кошмары? Или он проводит свободное время в компании Москвы и Петербурга? А чёрт его знает.