Танцуй на лезвии ножа!

      — Ты ничего не хочешь мне рассказать?       Франция нетерпеливо и задумчиво заговорил сразу же, как оказался с Парижем в их наполненном светлой романтикой доме. Он сердитым взглядом пилил плечи Изабель, подозревая, что девушка что-то очень давно скрывает от него, что-то, связанное с Иваном. Иззи таинственно улыбнулась и, попутно вынимая шпильки из тяжёлой причёски своих мягких волос, поднялась на второй этаж, пока Франциск возился с обувью на пороге. Французу жутко не нравилось, что его столица имеет какие-то тайны, о которых он знать не знает; а ведь они давно договорились ничего не скрывать друг от друга! Бонфуа нахмурился и с бесшумной грацией поплыл наверх, чувствуя, что Изабель готова рассказать ему то, что его интересует.       — А что ты хочешь услышать? — пропела Париж так, чтобы Франция её услышал.       Через несколько секунд Франц, постучавшись и не дождавшись ответа, вошёл в маленькую уютную комнату девушки. Сколько бы Франц не предлагал Иззи переехать в более просторную комнату, оформленную в самом современном стиле, она, будучи романтичной натурой, не соглашалась променять свою скромную обитель с двумя окнами, старыми полосатыми обоями нежно-розовых тонов, пушистым белым ковром и всяким ненужным, по мнению мужчины, хламом на что-то новое. Книжные полки здесь были до отказа забиты слёзливыми романами, а туалетный столик завален тюбиками от кремов и прочими косметическими принадлежностями. На широком зеркале в белоснежной резной раме даже лёгкий фиолетовый шарф висел, и Франциск не мог представить, как девушка может жить в таком бардаке, утверждая, что ей всё, включая пылинки на шкафу, непременно необходимо в жизни.       Изабель в это время сидела за своим аккуратным белым столиком, складывая шпильки и заколки перед собой, поэтому её белокурые волосы неряшливыми волнами спадали на плечи и спину. Франц молча присел на мягкий стул рядом с кроватью девушки и тихо заговорил, попутно испепеляя ровную спину Иззи хмурым взглядом:       — Ты знала Ивана?       — Знала.       — Давно?       — Давно.       Односложные ответы Изабель почему-то начали раздражать Франциска, но он знал одну простую вещь: если Иззи говорила так, с неохотой, то совсем скоро настанет момент, когда она всё подробно разъяснит, без лишних вопросов. Это мгновение пришло в тот миг, когда девушка неторопливо повернулась к нему и лениво оперлась рукой на стол. Светлый взгляд Изабель был нежен и мягок, будто сейчас она будет объяснять несмышлёному ребёнку элементарные вещи. Она уперлась головой в свою горячую ладонь и через две минуты напряжённого молчания начала рассказ мечтательным голосом:       — Я познакомилась с Россией в конце вашей с ним войны, когда его войска пришли в мой город…       Приятные слуху слова Парижа уносили беспокойные мысли Франции в март тысяча восемьсот четырнадцатого года, в прошлое, когда он искренне раскаивался и позабыл об олицетворении своей столицы. Изабель ничуть не злилась на него, так как в те дни она, одолеваемая меланхолией, предпочла проводить своё время в одиночестве, недалеко от города, воплощением коего является, сидя в небольшом парке, которого уже не существует, на лавочке в тени дерева. Прогнав всех слуг, Париж рассеяно смотрела перед собой, задрав ноги на скамью вместе с шуршавшими юбками, и изредка проводила пальцами по перевязанному запястью. Она не любила войны, а воевать не любила ещё больше. Война приносит только разорение, боль людям от потери родных и друзей, страдание государству. Изабель несколько раз сражалась плечо к плечу с Франциском с русской армией, однако лишний раз доказала себе, что создана была не для сражения: и меч держала немного неумело, и двигалась неуклюже. Поэтому Франциск отправил её домой, а Иззи, поймав его странный взгляд перед отъездом, тоскливо подумала:       «Ты хочешь, чтобы рядом с тобой сейчас стояла Жанна дʼАрк…»       Париж не ревновала и тем более не завидовала покойному герою Франции, поскольку, во-первых, это было неуважительно к погибшей, а во-вторых, бессмысленно, ведь она, Иззи, навсегда связана с Франциском. Всё просто с самого начала: он принадлежит ей, а она — ему. Париж только вздыхала и молила Бога, чтобы Франция не пострадал слишком сильно и поскорее вернулся домой.       Изабель в те моменты, когда российская армия вошла в город, не обращала внимания ни на хорошую погоду вокруг, ни на тихое журчание Сены, ни на что на свете. Девушка просто невидящим взглядом смотрела в землю, ожидая самого плохого. Она ждала, когда город разрушат, когда с женщинами сотворят непростительное, когда всё его богатство будет разграблено. Ждала, ждала… Но чувствовала только ликование одних, ожидание возвращения французского императора других и детский интерес третьих. В голове француженки появлялись самые разные мысли, и бредовые, и правдивые, которые задерживались в её затуманенной печалью голове всего лишь на секунду. Несчастная девушка не чувствовала даже ветра, играющего с её лёгкими волосами, пения птиц; не видела цветения самых прекрасных цветов. Где Франциск? Когда придёт? Что сделает с ним Россия? Париж гадала, не желая знать ответа, иногда хмурилась и вздыхала, охваченная то гневом, то огорчением. Она не услышала тихих, почти невесомых шагов, обладатель которых остановился неподалёку.       — Вы не человек, да? Я чувствую, что это так.       До слуха и разума Изабель не сразу дошёл приятный, чуть хриплый голос, в совершенстве говорящий по-французски с едва заметным русским акцентом, если прислушаться. Иззи пару раз не спеша, словно пережёвывая, прокрутила в своей голове эти слова, не зная, показалось ей это или нет, прежде чем еле-еле повернуться в нужную сторону. Париж тяжело вздохнула — пришёл конец её блаженному одиночеству — и медленно подняла взгляд на высокого мужчину, вид у которого был немного потрёпанным, в чёрном военном мундире и саблей под левым боком. Прикрывая глубокие лиловые глаза ладонью в белой перчатке от яркого солнца, он добродушно улыбался слабо нахмурившейся девушке; ветер вдруг зашелестел в траве между ними.       — А вы кто? — Изабель не заметила, что её голос был одновременно груб и вял, — вы — Москва? Да? Будете разорять меня вместе со своей страной?       Удивление нарисовалось на белоснежном лице незнакомца, однако улыбка не померкла, и аметистовые глаза стали ярче сиять детским любопытством. Иззи нехотя подметила, что такого необычного оттенка глаз ещё никогда не встречала.       — Нет, что вы! — мужчина замахал руками, — моя армия — всё-таки вежливые люди. И я не Москва! — он ослепительно улыбнулся, — я — Российская Империя.       Француженка как-то странно для самой себя оживилась. Империя, значит? И что же такой благородной империи понадобилось в Богом забытом месте? Не может же быть так, что он искал Францию, а нашёл её, Париж? Либо здесь что-то не так, либо девушка вообразила себе невесть что. Пока Изабель ломала голову над этими вопросами, мужчина бесшумно подошёл к ней и, склонившись, протянул руку.       — Я — Иван Романов! — девушка подпрыгнула на месте от неожиданности и испуганно посмотрела на его руку.       — Изабель. Изабель Бонфуа, — Иззи не осмелилась подать свою ладошку, густо покраснев и уставившись на землю.       Она всего на секунду посмотрела в колдовские глаза Российской Империи и едва не потеряла дар речи. Раньше Париж представить не могла такого смешения чувств и эмоций во взоре кого-либо… Что уж, даже у Лондона не было такого разнообразия в порыве гнева! Пристальный взгляд Ивана был и холодным, и добрым, и пылким в одно и то же время. Иззи могла бы назвать это «горячим льдом», однако неведомая печаль во взгляде русского не давала ей возможности сказать так.       — Я очень рад нашему знакомству! — чуть склонив голову набок, Россия будто пел, но никак не говорил, — я бы с радостью прогулялся с вами в этом прекрасном месте, но, боюсь, Франциск не одобрит нашей прогулки.       Когда Иван сначала по-детски надул губы, а затем в ту же минуту лукаво улыбнулся, Изабель усмехнулась столь загадочному поведению. Опустив ноги на землю, она протянула свою худую ручку вперёд и посмотрела на наигранно удивлённого Романова. Ах, значит, он знал, что она так поступит!.. Какой хитрый лис! Голосок в светловолосой голове девушке гаденько так рассмеялся, приговаривая, что «теперь мужчина может обвести тебя вокруг пальца, а не ты его». Да, точно так; Иван в самом деле мог сейчас сделать всё, что его душе станет угодным, но шестое чувство подсказывало Изабель, что он не воспользуется этим. Она видела русского насквозь и знала, что слишком честно и благодушно его сердце ко всему в этом мире.       — Не думаю, что он узнает об этом в ближайшие сто лет! — хихикнула Изабель.       Лицо Романова озарила счастливая улыбка. Он взял руку девушки и помог ей подняться с жёсткой скамьи. Поправляя юбки, Иззи слушала завораживающий слух голос обрадованного Ивана:       — Да будет так! Я не знаю, куда пошёл Франциск после нашего разговора, и думаю, он хочет побыть один…       Когда Романов закончил говорить с едва слышимой тоской, которую он тщательно скрывал, они двинулись вперёд, куда глаза глядели. Освещаемая тёплым светом солнца аллея тихо зашепталась весенним ласковым ветром; лёгкие шаги Парижа Россия почти не слышал, поскольку был увлечён своими печальными мыслями и совсем немного великолепным французским пейзажем. Краем глаза Изабель смотрела в мраморно-белое лицо Ивана и тут же со вздохом опустила полный сожаления взор: в проникновенном взгляде русского читалось бесконечное огорчение от предательства друга. Он не мог выкинуть из головы эти невесёлые размышления, как бы сильно ни старался это сделать.       — Вы разочарованы в нас, не так ли? — тихо сказала Иззи, — и не сможете больше нам доверять. Прежней вашей дружбе конец?..       — Я рад, что это вопрос, — Иван сцепил руки за спиной, — поэтому хотел бы вновь познакомится с Франциском, — в его словах слышалась почти детская вера, — вновь учиться у него французскому и танцевать. Это, конечно, невозможно, но я верю, что мы сможем быть друзьями. Враг достоин прощения, каким бы коварным он ни был и сколько бы боли мне ни причинил. К тому же, Франц — мой друг, и я не могу не простить его…       — Для вас, столь великой империи, это слишком наивные слова, — после недолгого молчания начала девушка, — вы прошли через столько войн и не позволили своему сердцу погрузиться во тьму — вот этим я и восхищаюсь. Вы не идёте ни в какое сравнение с Британской Империей и его столицей, — от упоминания Лондона она брезгливо поморщилась, — а Москва… Вероятно, такая же, как и вы.       — Злоба и ненависть только уничтожает мир. А разрушать всегда проще, нежели создавать, — с улыбкой говорил Романов, — конечно, нам это неведомо, ведь только наши народы своими великими или позорными поступками делают нас либо святыми праведниками, либо коварными исчадиями Ада. Простые люди решают судьбы стран больше, чем правительство. Это как… Блоха, да не попадёт мне за это от императора, — он беззаботно рассмеялся, — против слона, если вам понятно моё сравнение.       — Конечно, понятно! — помахала рукой Париж, — народом вершатся революции!       — И мой народ для меня, мои многоликие дети — самое ценное в этом мире для меня, — с нежностью и любовью произнёс Россия, вспоминая о своём бесценном сокровище.       — Но что будет, если они перестанут любить и ценить вас? Погрязнут в ненависти и распрях? — поинтересовалась Изабель.       — Думаю, — Иван посмотрел в небесную высь, затем в глаза Иззи, — я умру.       Изабель чуть не оступилась при виде искренней улыбки Романова. Потом она с жаром спорила с Российской Империей на этот счёт, она запомнила каждое его слово. Пожалуй, они отчасти изменили её взгляды на жизнь.       После этого дня Иван и Изабель виделись ещё несколько раз в этом парке, встречаясь под высоким одиноким деревом; у них обнаружилось больше общих интересов, чем они думали. Затем Москва узнала об этом каким-то невообразимым образом, отчего ей сделалось дурно, и России пришлось вернуться на свои территории. А Париж обнаружила свою страну в глубокой депрессии, из которой пришлось её вытаскивать, и жизнь вернулась в привычное русло, и больше ни одна страна не встречалась со столицей другого государства.       — Вот так всё и было! — подвела итог Изабель мечтательным голосом, смотря в окно, — потом мы виделись на фронте Первой мировой, но встречу эту нормальной не назовёшь. Россия был весь в крови, а Берлин едва не подстрелил меня, но мы выбрались, что, в общем-то, было чудом в той ситуации, в которой мы оказались.       Франциск долго молчал, пытаясь переварить рассказ Изабель, однако для этого требовалось больше времени, чем он хотел потратить. Поддерживая голову рукой, Бонфуа уставился в одну точку, погрузившись в размышления, и не заметил, как Иззи пыталась сказать ему что-то. У девушки терпение было не железным, а ведь Франц молчал даже тогда, когда она склонилась над ним, призывая сдвинутся с места и покинуть её комнату.       — Франциск! — разъярённо крикнула со всей дури Париж в ухо Франции, — выйди уже из моей комнаты! Мне нужно переодеться!       Француз быстро встал со стула и покинул комнату, не желая попасть под горячую руку девушки.

***

      Ещё раз с внимательным восхищением оглядев одну из шумных парижских улиц, плавно погружавшуюся в ночь, сжимавшая в руке мятый белый листок Василиса твёрдым шагом завернула в небольшой более спокойный переулок. Она направлялась точно по указанному в записке адресу, поскольку уже видела неприметную вывеску местного бара. Именно сюда были приглашены столицы Большой Восьмёрки по инициативе Изабель, что, в общем-то, не очень радовало Васю: лишний раз видеть некоторые лица ей не особо хотелось. Русская бросила все дела и приехала сюда только потому, что Иззи слёзно уговорила её это сделать; устрой такую встречу Вашингтон или Лондон, Москва ни за какие коврижки не прилетела бы к ним. Не заслужили они её доверия, и вряд ли когда-нибудь заслужат, так как больно много гадостей России сделали их страны. А города, как известно, всегда на стороне своих дорогих государств, поэтому помогают им во всём, какими бы злобными и хитрыми ни были их грязные планы. К тому же строить козни — одно из увлечений Лондона, и Москва с превеликой радостью казнила бы его за все «хорошие» дела мучительно и очень медленно.       Когда Василиса зашла в затемнённое помещение бара, несколько пар ярких глаз сразу уставились на неё. Её в свою очередь их обладатели не заинтересовали должным образом — у Москвы ещё будет время, чтобы пристально разглядеть остальных гостей, — и девушка предпочла для начала осмотреть открывшуюся обстановку. Впрочем, в ней не было ничего примечательного или особенного: широкая барная стойка, огромный единственный круглый стол, аккуратно накрытый белой скатертью, нужное количество мягких стульев из какого-то дорогого дерева. Довольно известные старые картины висели на стенах, оклеенных в бежевые обои, и тяжёлые тёмные занавески на пару с приглушённым светом создавали странную таинственную атмосферу. Поприветствовав всех, Москва преспокойно прошлась до стола и грациозно села между Парижем и Берлином. Присутствовали все, кроме опаздывающего Вашингтона, если учесть, что Василиса пришла в точное время, ни минутой позже.       — Итак, — нервно поглаживая свою золотую косу, Вася решила прервать несколько напряжённую тишину, обратившись к Изабель, — в честь чего ты нас собрала?       Москва получила гневный взгляд от Лондона, который явно был чем-то крайне недоволен, на что лишь усмехнулась и пожала плечами. С её языка едва не слетело ехидное: «Я понимаю, насколько сильно ты рад меня видеть, Габриель, но не мог бы ты заранее зашить себе рот?»       — Что б ты спросила, — цыкнул Лондон, повернув голову в противоположную от Москвы сторону.       Сколько Василиса была знакома с Габриелем Кёрклендом, столицей Великобритании, он всегда был колючим и замкнутым юношей, отчего девушке только пуще прежнего хотелось его злить, чтобы не строил из себя неприступную крепость. Со временем он, естественно, не изменился: те же взъерошенные пшеничные волосы, чуть косая чёлка, в которой несколько прядей всегда торчали сбоку, серо-зелёные прищуренные глаза и аристократические черты лица, как и положено истинному англичанину. Парень был настолько худым, что Васе казалось, что сломать ему руку или запястье не составит особого труда. Однако же хватка его была сильна и крепка, а ум проворен и хитёр; русская назвала бы его гением, но это желание в определённый момент исчезло. Только очки Габриеля сменили оправу с чёрной на красную, и кожа его стала бледней из-за увлечения компьютерными системами и всем, что с ними связано.       Отношения между Васей и Габриелем уже лет сто пятьдесят были на отметке «отвратительные» и не сдвигались с мёртвой точки. Они не могли долго находится в обществе друг друга, и будь Москва парнем или Лондон девушкой, между ними случилась бы не одна драка.       Изабель влепила Габриелю увесистый подзатыльник, и только хотела излить на англичанина гневную тираду о приличных манерах истинного джентльмена, но Вася перебила её:       — Правда, принцесса? — Василиса выпрямилась, сложив руки в «замок» перед собой, и с весельем посмотрела на дёрнувшегося англичанина, — может, ты мне ответишь?       — Принцесса! — захихикала Париж, позабыв о своей злости, — люблю, когда ты его так называешь.       — Я не принцесса! — рявкнул взвинченный Лондон, привстав со своего места, — имей совесть, прекрати меня так называть!       Послышались тихий смех и перешёптывания Токио и Рима.       — Это ты мне про совесть будешь рассказывать, принцесса? — Москва издевалась над Лондоном с детской жестокостью и невинной улыбкой, чем была сейчас похожа на Россию, — для тебя совесть — миф. Или она спит в тебе уже который век!..       Не могла Василиса остановиться, да и не хотела. Однако её лицо приобрело равнодушный ко всему вид, несмотря на праведный гнев Лондона, в тот момент, когда в дверях появился Вашингтон. Только это создание во всём мире было ей неприятно больше Габриеля. Поведение и характер американца были настолько наигранными и притворными, что Васю выворачивало наизнанку. Но что она могла поделать? Не перенял Джон искусного актёрского таланта у Америки, вследствие чего был смешным, но одновременно пугающим лицемером.       — Простите-простите, я опоздал! — затараторил Джон, — очередь в аэропорту была огромная!       Вашингтон плюхнулся на свободный стул прямо напротив Москвы, и едва ли не подавился жвачкой: её смотрящие вперёд фиолетовые глаза были холодны и отрешены от мира. Этот взор и пугал Джона, и разжигал в нём желание увидеть перекошенное гневом лицо девушки, как это уже было однажды, и хоть какие-то эмоции в его отношении. Будь эта девушка в его власти, он посадил бы её в золотую клетку и любовался целыми днями, никому не показывая столицу северной страны. Что ж, если у Америки есть грандиозные планы на Россию, то почему бы Вашингтону аналогично не поразмышлять в плане получения Москвы? Заманчивая мысль, очень заманчивая и не дающая покоя с момента своего появления…       Только вот есть одно «но». И имя этому огромному «но» — Берлин. Москва совершенно точно не равнодушна к этому хмурому парню с шрамом под правым глазом, который появился, кстати говоря, после Второй мировой. Джону не нравилось, что Василиса то и дело шепталась с Хансом и Изабель: между ними абсолютно точно была какая-то странная связь; тонкая нить, связывающая их с некоторых пор.       Вашингтон не заметил, как началась бурная коллективная беседа. Краем уха он услышал тоненький голосок Токио, чуть ли не перекинувшейся через весь стол навстречу невозмутимой Москве:       — Россия отдаст нам Курильские острова?       — Нет, — сказала, как отрезала, русская с устрашающей улыбкой.       Возможно ли, что Москва сейчас похожа на Россию? Джон вдруг подумал, что похожа. Он миллионы раз слышал от Альфреда описание внешности России и его поведения, поэтому мог делать какие-нибудь выводы. Вашингтон в какой-то степени восхищался Россией, поскольку только он мог вызвать в Америке кучу непредсказуемых эмоций: гнев, раздражение или ненависть и неподдельный интерес. Альфред, конечно, вспыльчивый, его лёгко разозлить, но иногда он впадает в рассеянность, смотря в потолок и игнорируя всё вокруг.       Джон тихо и незаметно рассмеялся, видя, как надула тонкие губки Токио, сложив хрупкие ручки на груди. Изуми Хонда, впрочем, выглядела, как неприметная японская школьница: её большие, на первый взгляд, чёрные глаза казались бездной, кожа имела слегка желтоватый оттенок, но не делала её внешность неприятной. Личико её было круглым, носик — маленьким и аккуратным; волосы — темны, как непроглядная ночь. Джон в жизни не поверил, что эта девушка когда-то держала в руках катану, порой и не одну, и в день убивала десятки людей, если бы сам не увидел её искусство владения мечом. Теперь же, Изуми предпочитает жить тихо, спокойно, и учится в старшей школе, каждый год новой и под другим именем. Но…       «А в свободное время я катаюсь на танке!»       Токио с Москвой не сравнить.       — А почему мы обсуждаем только то, где работала я? — Джон будто ото сна очнулся, так как ему показалось, что мелодичный голос Василисы слишком громкий, — в спецслужбах своих стран, я уверена, вы работаете все.       Ах да, Изуми никак не могла успокоиться с темой Курильских островов. У неё бзик на этой почве? — с долей веселья и иронии подумал Джон.       — Эй-эй, Москва, не злитесь! — добродушно улыбнулся Рим.       — Кто вам сказал, что я злюсь? — рассмеялась русская.       — Да это по твоему лицу видно! — прыснул Вашингтон, переглянувшись с Лондоном. Парни кивнули друг другу.       Джон ожидал пылающего гневом взгляда, но никак не холода и равнодушия к своим, как ему показалось, колким словам. Комната погрузилась в молчание на те секунды, когда Вася игриво улыбнулась и подставила руку под щёку.       — Да? Я правда кажусь тебе злой? — в её голосе звенела ледяная насмешка, — это один из стереотипов про русских, не так ли?       — Конечно! — хмыкнул Джонс, — вы же почти не улыбаетесь!       — Да что ты говоришь! — иронично заговорила Василиса, — к твоему сведению, мы улыбаемся своим друзьям и близким Искренними улыбками. У нас не принято делать так каждому встречному-поперечному: получить можно…       Накручивая прядь волос на палец, Москва смотрела в сторону и с улыбкой вспоминала явно что-то хорошее.       — И ты ещё говоришь, что вы не агрессивные? — хохотнул Джон.       Он добился эмоций в глазах Василисы, однако, это было не то, что он хотел увидеть. Во взоре Москвы так и виднелось скептическое: «Кирпич в стене умнее тебя, Джон». Изабель, увидев каменное выражение лица Васи, захихикала.       — Да-да, мы злые! — покладисто заливала Москва, чем ещё больше удивила Вашингтон своей непредсказуемостью, — а ещё у нас медведи по улицам ходят и все мужчины — поголовно — пьют водку. Какая жалость, ведь от неё тянет к женщинам, а не к мужикам.       — Значит, ты не будешь отрицать, что ты и твоя страна — гомофобы? — американец очень хотел увидеть, какова чаша терпения русской девушки, — это препятствует развитию демократии!       После следующего жеста Москвы, по столицам прокатилась волна тихого смеха: девушка закатила глаза и театрально приложила руку к лицу. Мол, ты глупее, чем я думала, Джон.       — А теперь скажи мне, где ты увидел связь между демократией и гомофобией? — Москва говорила так, будто ей приходилось спорить с неразумным ребёнком, — мы даём детям право на нормальное и счастливое детство. Тем более, природой устроено так, что…       — Именно поэтому у вас идёт естественная убыль населения? — елейным голосом проговорил Джон, — и количество разводов доминирует над количеством браков?       Изабель увидела, как нервно дёрнулась бровь у Василисы и как сжался её крепкий кулак.       — А в своём глазу вы с Америкой бревна не чувствуете? — едко заметила русская.       Стоило только Джону увидеть в глазах Василисы вызов, как его с цепей сорвало, адреналин закипел в крови, и он не мог контролировать свой язык.       — Америка — сверхдержава, — казалось, победно ухмыльнулся Вашингтон, — мы как-нибудь разберёмся в своих проблемах!       — Россия — тоже сверхдержава, — с острой улыбкой запела Москва, — под твою страну легло много государств, но Он не ляжет. Россия старше, чем мы все тут думаем, и мудрее, чем полагает Америка. Как наивно с вашей стороны.       — Твою «сверхдержаву», — Джонс выделил это слово интонацией, — многие считают страной третьего мира. Вы бедны, как уличные бродяги.       Как же Москве захотелось врезать Вашингтону, да посильнее! А если уходить станет, то дать крепкого пинка и укоротить язык.       — Я думаю, — зазвучал грубый голос немца, — ты перегибаешь палку, Джон.       Берлин ещё хотел добавить, что он играет с огнём, затрагивая важные темы для Москвы, но русская начала говорить первой:       — Взгляните, для начала, на свои долги. Каким, интересно, образом вы собираетесь их выплачивать? Затем на законы и армию, — глаза Джона злобно сверкнули, но Василису уже нельзя было остановить, — и ты поймёшь, хотя не так, ты убедишься, насколько фальшива твоя «сверхдержава». А моя страна… Моя Родина уже стоит на ногах, коли ты не знал об этом, и я клянусь тебе, — девушка положила руку на сердце, — клянусь, Россия вернёт себе былое величие и наш русский народ увидит своих истинных друзей и врагов. Хотя сейчас они, — она ласково улыбнулась, — немного одурманены Англией и Америкой. Но! Даже твои, Лондон, гениальные планы дадут сбой.       — Какая речь! Я чуть было слезу не пустил! — буркнул хмурый, как туча, Вашингтон, — наша армия — сильнейшая в мире. А вы — Империя Зла! И…       — Хм, — протянула русская, — Империя Зла…       Василиса неожиданно улыбнулась, весело переглянувшись с Изабель, которая словно читала её мысли. Француженка могла мистическим образом предсказать каждое слово Васи. Всё-таки, зря Джон полез к ней.       — Империя зла… Империя очень и очень зла! — задорно улыбнулась Москва, — ведь вы всеми силами пытались не допустить формирование оси «Париж-Берлин-Москва» и хотели потихоньку ослаблять Россию. Потому что Германия… Впрочем, тут ты и Берлин всё прекрасно знаете, — девушка махнула рукой, затем загадочно взглянула на американца, перенаправив тему разговора в другое русло, — я не угрожаю, но ты пожалеешь, что, как жвачка, прилип ко мне. Потанцуем на лезвии бритвы, Джо-Джо?       — Как ты меня назвала?!..