***
Артур не мог уснуть уже второй или третий час: он то крутился в кровати, то что-то набирал в телефоне, то вставал с кровати и пялился на потрясающее чистое ночное небо за окном. Англичанин не мог поверить в то, что он так просто находится сейчас в доме русского, так как проникнуть сюда — мечта любого шпиона. Но Артур понимал, что Иван далеко не наивный дурак, каким показывает себя, поэтому не будет хранить дома какие-либо секретные документы и приглашать к себе гостей; Кёркленд убедился в этом благодаря добродушному и хитрому взгляду Брагинского. Англию больше взволновало глупое поведение Америки, который, как ему показалось, забыл о чувстве меры. — В доме полно комнат, ночевать можете в любой, в какой понравится! — Иван будто пел с улыбкой на лице. — Даже в твоей комнате? — слетело с языка Альфреда. Артур одарил бывшего воспитанника гневным взглядом, прикрыв лицо рукой: почему глупость сморозил Америка, а стыдно было ему, Англии? Англичанину удручённо подумалось, что он не научил Джонса никаким хорошим манерам, и элементарное приличие американцу знакомо не было. К тому же, Артур получил насмешливый, с видной издёвкой, взгляд Ивана, «добивший» Кёркленда. — Да, хоть на коврике перед дверью спи! — непринуждённо рассмеялся Россия. Нет бы послать Альфреда подальше, но нет, это же Иван! Хотел бы Артур знать, о чём думал этот русский с вечной улыбкой на лице. Именно из-за его слов в разговор вставил свои пять копеек Франциск: мол, если у Джонса есть совесть, он не сделает этого. Только вот этой фразой Бонфуа намеренно, назло Артуру, подтолкнул американца к пари, поскольку Иван не был против: наоборот, ему было весело наблюдать за изворотливостью и наглостью Альфреда. Кёркленд, пообещав себе сделать выговор Альфреду за отвратительное поведение, готов был биться головой о стену от противной улыбочки русского. Открыв глаза, Англия нервно откинул одеяло в сторону и опустил ноги на пол. Он в десятый раз ударился лбом о стекло окна, хмуро уставившись на силуэт чёрного леса, над которым блестели тусклые звёзды, а луны видно не было уже давно. Артур лениво прошёлся взглядом по открывшемуся виду, вздрогнул и вновь посмотрел вглубь леса, где среди деревьев был виден крошечный, еле заметный даже для внимательных глаз, огонёк. Он распахнул окно и заинтересованно прищурился, пытаясь получше разглядеть эту искру. Англия торопливо натянул свои дорогие брюки, кипельно-белую рубашку и туфли; не зря англичанин выбрал тихую и уютную комнату на первом этаже, из которой теперь можно было легко выпрыгнуть и отправится на небольшую разведывательную прогулку. Сунув руки в карманы, Артур двинулся вперёд. Кёркленд чувствовал, что что-то в этом лесу было не так: его будто вели в нужном направлении неведомые силы, ветви деревьев с тихим шелестом расступались в стороны. Всё чётче Англия видел впереди огромный полыхающий костёр, пляшущие вокруг него тени на деревьях и звонкую музыку, недоумевая, что там происходит. Каждый свой шаг Артур, пригнувшись, старался сделать всё тише и тише, приближаясь к танцующему пламени. Наконец, он добрался до своей цели и бесшумно засел в кустах, наблюдая за происходящим. Вокруг костра были выложены брёвна в форме восьмиугольника впритык к деревьям, так что между огнём и поваленными деревьями было расстояние в несколько метров. Возле костра в хороводе кружились странные молоденькие девушки с мокрыми волосами, в которых запутались речные водоросли, и выцветшей одеждой; они были белы, как снег, их глаза — карие, голубые, зелёные — были стеклянными, какими-то неживыми; Артур ошеломлённо понял, что они в самом деле мертвы, поскольку на их щеках или руках были видны гнилые дыры, или синие следы от верёвок на шеях. Это были русалки, проще говоря — утопленницы. Вместе с ними возле огня резвились зазорные волосатые существа с рожками на голове — шаловливые бесы. На брёвнах сидела разного рода нечисть: кряхтевшие морщинистые вурдалаки, весёлые бородатые лесные лешие и болотные кикиморы в мехах изо мха. О чём-то переговаривались на старославянском полудницы — девушки в длинных белых рубахах и страшные лохматые старухи — зловещие костлявые упыри и сгорбленные растрепанные шишиги. Так же тихо лежали на земле огромные волки — Англия смело предположил, что это оборотни — рядом с водяными, на бледных лицах которых застыли жуткие улыбки. Здесь присутствовали ещё куча существ, но Артур, к сожалению, не смог определить, кем они являются. Внезапно из ниоткуда выскочил, к удивлению Кёркленда, одетый в лёгкую футболку и широкие штаны Михаил, который ловко перепрыгнул через костёр и плюхнулся рядом… С Россией. Англия нервно хохотнул: что ж, теперь его мало что сможет удивить в этой жизни. Весело улыбаясь, Иван сидел, расслабленно вытянув ноги вперёд, будто во главе всего этого шабаша, и положив голову на ладони в тёмных перчатках, лежащих на трубе, которую поставил перед собой. На плечи Брагинского была накинута его шинель, шарф привычно покоился на шее, белая рубашка была расстёгнута на одну пуговицу. В демонических глазах русского плясал огонь, казавшийся адским, и виднелось озорное веселье ночного торжества. Недалеко от Ивана Артур увидел хмурого Петра в окружении русалок, которые настырно лезли к нему с разными вопросами, а рядом с костром в одной из танцующих девушек со светлыми волосами англичанин узнал поющую Василису. Она грациозно кружилась рядом с огнём и перепрыгивала через него вместе с утопленницами. Брагинский, с улыбкой слушавший какую-то шишигу, тихо рассмеялся и заговорил что-то в ответ на старославянском; Петербург и Сибирь с трудом понимали его быструю речь, но Англия не смог перевести её на свой родной язык, как сильно не старался бы. Пётр вдруг толкнул Михаила в бок и что-то сказал; затем сибиряк с усмешкой схватил его за волосы и провёл ладонью так, что Пётр чуть не клюнул носом землю. Однако это не было главным, ведь его пряди потемнели в корнях, и чёрный, как смоль, оттенок распространился по волосам; светлые ещё полминуты назад брови и ресницы тоже стали тёмными. Через некоторое время Сибирь хохотнул: — Поигрались и хватит. Давай я снова сделаю их светлыми. Питер сначала широко раскрыл глаза, затем тут же нахмурился и вскочил с места прежде, чем Михаил дотянулся до него рукой. Питер громко послал старшего брата к чёртовой матери и, ухмыльнувшись, скрылся в лесу. А к Ивану в это время прильнули две девушки с жуткими белыми лицами и ужасными порезами на руках и ногах. Брагинский немного удивился такому внезапному вниманию к своей скромной в данном празднике персоне. — Не хотите с нами искупаться? — промурлыкала брюнетка с длинными спутанными волосами и карими глазами. — Нет, я ещё не надумал топиться, — с неловкой улыбкой сказал Россия. — Заманчивая идея, но мы не будем вас топить! — сладко пропела вторая, и Артур вздрогнул, когда столкнулся с её мёртвым взглядом. — А вы знаете, что за вами следят? Можно мы его утопим? — Нет, нельзя, — мягко сказал Брагинский, выразительно посмотрев в глаза англичанину. Он знал. Вся нечисть с недобрыми взглядами обернулась к Кёркленду, неловко себя ощутившему. Ему не понравилось столь пристальное внимание к себе, отчего он нахмурился. — Чего ты там прячешься, Артур? — Иван словно смеялся над ним, как над маленьким ребёнком. — Сегодня колдовская ночь — твоё время. Садись где-нибудь, у нас праздник. Англия гордо выпрямился и неспеша прошёл к бревну, где сидел Россия, и устроился на самом краю. Артур подставил под голову руку, уставившись в сторону, а нечистая сила уже позабыла о его существовании и вернулась к своим разговорам. Кёркленд задумался о странности своего положения так сильно, что не заметил, как к его туфлям подобрался колючий терновник. Он тихонько стал виться сначала вокруг ног Англии, затем вокруг тела всего в нескольких сантиметрах от одежды. Это было настолько опасно, насколько красиво, ведь шипастый терновник цвёл кровавыми розами — это завораживало. Артур очнулся только тогда, когда острый шип слегка коснулся его шеи, и из ранки потекла кровь. Кёркленд хотел было дёрнуться, но возможности не было: сухие, на первый взгляд, ветви терновника еле заметно сжались. — Это твоя работа, Брагин… Англичанин повернул голову в сторону русского и больше не мог выдавить и слова: Иван оказался в точно таком же положении, как и Артур. Только розы рядом с ним были белыми, и шипы уже оставили тонкий порез на левой руке и правом плече. Россия с полуулыбкой взглянул на Англию, совершенно не обращая внимания на терновник. — Что? — с невинным выражением лица поинтересовался Иван. — Ах, это, — он перевёл взгляд на колючки. Брагинский, наконец, выпрямился, но руки с трубы не убрал и снисходительно посмотрел на Сибирь. — Миша, — спокойно обратился к нему Россия, — я, конечно, понимаю твоё недовольство, но и психовать не нужно. — Я абсолютно спокоен! — сквозь зубы процедил нервный Михаил. — Только не мог бы ты попросить своего… Гостя убрать от меня своих мошек? Артур не заметил этого. Он не заметил, как в один момент пропали его маленькие феи, и сейчас они крутились вокруг Сибири, возмущённо пища. Миша поймал одну из них за крылья и швырнул прямо в ладони Артуру, хотя к волшебным существам всегда относился с уважением. Но сегодня из-за присутствия Англии Сибирь о нём забыл. Ох, как не нравился ему англичанин, к тому же его безмерно раздражало то, что он называет себя магом. Не достоин!.. Сибирь со вздохом щёлкнул пальцами: терновник и розы быстро завяли и рассыпались в пыль. Всё-таки то, как владел магией Михаил, привлекало Артура. — Мог бы и сам избавится от этого, — лениво проговорил Миша, — ах, да! — он будто вспомнил один факт. — Ты же отказываешься использовать магию… Михаил прильнул спиной к дереву позади себя и закрыл глаза. Артур усмехнулся, ведь он всегда знал, что Иван — это истинное колдовство; просто англичанин категорически отказывался понимать это. К тому же Брагинский, как верно подумалось Кёркленду, забывает на одну ночь то, что он христианин, вспоминая времена язычества — кое-что это да значит. О, да, это было видно в его немного печальном и в то же время радостном взгляде! Как же много вопросов есть у Англии к этой северной, не от мира сего, стране…Глава 2.
3 июля 2014 г. в 00:45
Кто-то неспешным шагом прошёлся по комнате Гилберта, где тот всё ещё спал мертвецким сном, обнимая мягкое прохладное одеяло, и, отодвинув шторы, открыл окно, впуская в помещение свежий утренний воздух лета. Некто громко, специально для того, чтобы Байльшмидт соизволил разлепить глаза, пошёл обратно и, уже стоя в коридоре, сказал холодно и пока спокойно:
— Подъём.
Ледяной ровный голос Петербурга немного отогнал сон из сознания экс-Пруссии, который тут же поморщился от жуткой головной боли. По его беловолосой голове будто молотком начали стучать, не жалея сил, а мышцы резко налились свинцом, не давая шанса даже пальцем нормально пошевелить. Гил справедливо решил, что спокойно спать больше не представляется возможным, поэтому начал лениво шевелить своими извилинами, отчаянно пытаясь вспомнить причину жуткого гула в голове. Так, вчера Брагинский, невероятно довольный собой, пришёл домой очень поздно, когда лунный свет уже прокрался в его дом, хотя никто в нём ещё не спал: наоборот, жизнь буквально закипела с новой силой, что сильно отличалось от дневной «активности». Днём, когда солнце пытается разогреть российский воздух, Сибирь предпочитает сидеть дома в своём любимом кресле, Питер в это время пропадает в армии, а Москва наблюдает за Россией и мировой политикой из тени. Один только Гилберт бессовестно бездельничает и играет в компьютерные игры; впрочем, его в этом никто не думал упрекать — в бесполезной трате времени, и тогда немец с хитрой усмешкой вспоминает своего младшего брата, который совершенно точно не дал бы ему сидеть без дела лишние три минуты. Что-то Калининград отвлёкся от своих основных размышлений…
Потом, когда Иван только переступил порог уютной кухни, где обычно обсуждались все самые важные дела мирового масштаба, Василиса, то есть Москва, коварно хихикая, оповестила всех, что Россия, как она выразилась навеселе, «показал Америке средний палец насчёт ситуации в Сирии». Однако голодный Иван ровно через две минуты на корню пресёк всякие попытки жаркого обсуждения политики, заявив, что ни об Америке, ни об Европе или какой-либо другой стране, за исключением Беларуси и Украины с Сербией, он слышать категорически не хочет. Москва великодушно согласилась, поскольку чувствовала: рано или поздно все, сами того не заметив, плавно вернутся к этой теме. Так и случилось, а ближе к ночи открылась первая бутылка водки, потому что не посмеяться над Америкой — грех, не иначе.
Что ж, это уже было не хорошо — Гилберт кисло ухмыльнулся. В это время в его комнату снова сунулась светловолосая голова Петербурга, который мрачно, с нотками недовольства и раздражения сказал:
— Поднимайся.
Байльшмидт пропустил это слово, прозвучавшее леденящей угрозой, мимо ушей, и продолжил потихоньку вспоминать минувшую ночь. Совершенно точно, Василисе мужчины единогласно запретили даже прикасаться к бутылке, и она, обиженно надув губы и гордо вздёрнув нос, ушла спать на второй этаж. Но даже сомкнуть глаза, закутавшись в одеяло, ей не дали доносившиеся из кухни громкие песни, только вот Вася с удовольствием слушала прекрасный, как она думала и будет думать всегда, хрипловатый голос Ивана, играющего на гитаре, что делал он крайне редко.
За дверью послышался торопливый шаг, затем больно бьющий по нервам Гилберта звук ударившейся о стену двери и громкий требовательный крик Василисы:
— Вставай, Россия! У нас вагон дел!
Калининград недовольно сморщил нос и забрался под одеяло с головой, казавшейся тяжелее обычного. В его сознании, наконец, появились последние воспоминания с ночи.
— По-моему, с тебя достаточно! — выдохнул Брагинский, поднимаясь со своего места.
От него тянуло перегаром, он немного пошатывался, однако всё равно уверенно поднялся со своего места и сделал шаг в сторону. Россия чуть не снёс всё, что находилось на столе — тарелки, пару бутылок и вилки, — благо схватился за кухонную тумбочку, а потом с улыбкой, когда изображение перед глазами кое-как перестало «прыгать», на удивление ровным шагом направился к Гилберту, который уже опрокинул голову на сложенные перед собой руки. Они единственные, кто остался сидеть в кухне до тех пор, пока за окном небо вдалеке не начало светлеть, и всё потому, что Калининград вознамерился перепить Россию.
Иван кое-как отодрал что-то невнятно мычавшего Гилберта от стола и повёл немца в его комнату. Байльшмидт с огромным трудом перебирал ногами, пока русский говорил заплетающимся языком:
— Надо тебя на пере… Перевоспитание отправить к Герман… К Люде.
Гилберт пытался как-то возразить, но на деле всё вышло по-другому; он неожиданно оглянулся назад и одарил Ивана неадекватным пьяным взором:
— Брагинский! — заорал экс-Пруссии в ухо России. — Неси меня обратно! Я ещё… Нормальный…
Иван расхохотался и, так как он с Гилбертом уже добрался до его комнаты, тут же запихнул его внутрь. Да сделал это с такой силой, что Калининград стремительно долетел до кровати и как упал на мягкую постель, так и забылся сном, предварительно послав Брагинского подальше.
Несмотря на то, что в кои-то веке Байльшмидт вспомнил после пьянки абсолютно всё, вставать он не намерен. Однако понемногу вновь погружавшийся в сон разум слабо напомнил о том, что когда его будит Питер, ничем хорошим подъём не заканчивается. Нужно было срочно вставать, но тело и разум сопротивлялись, а мысли текли медленно и лениво…
Дверь резко и громко хлопнула — Гил подумал, что сейчас начнётся целое представление, — затем с немца сорвали одеяло и выплеснули стакан холодной воды на голову. Гил в конце концов разлепил глаза, его тут же ставший злым взгляд метнулся в сторону Петра.
— Русским языком сказал: вставай! — ровным тоном сказал Питер, кинув одеяло на стул, который стоял рядом с кроватью. — Сегодня нам всем следует свалить из дома, забыл?
Конечно же, Гилберту было совершенно наплевать на то, что у Ивана сегодня будут ночевать страны Большой Восьмёрки. Немец дико рассмеялся, когда узнал об этом; он гадал, как только русский смог их уговорить. Но, в общем-то, предложение безобидное, к тому же Россия перед собранием на его территории не может позволить «друзьям платить за дорогую гостиницу».
— Сколько времени? — сонно поинтересовался Байльшмидт, пытаясь привести своё тело в горизонтальное положение.
— Полпервого, — сухо ответил Питер, развернувшись и махнув рукой, — уборка на носу.
Сунув руки в карманы джинсов, Петербург бесшумно удалился из комнаты, а Калининград всё-таки титаническими усилиями опустил ноги на пол и, оторвав пятую точку от тёплой и такой родной постели, поплёлся в ванную. В конце концов, Гилберт попал в нужную комнату и ухмыльнулся своему отражению в зеркале: на него смотрело растрёпанное нечто с серыми кругами под глазами и в мятой одежде. Великий определённо не может так выглядеть, поэтому Байльшмидт активно приступил к водным процедурам.
Уже через двадцать минут, сидя на своём положенном месте за столом, Калининград гаденько улыбался, смотря на натянуто улыбающегося Россию, которого, судя по мокрым волосам, тоже насильно выдернули из постели, облив ледяной водой. Как же его, Гилберта, радовало, что он не один такой невезучий в плане пробуждения.
— Доброе утро, да? — Брагинский улыбнулся как всегда натянуто и немного устрашающе.
— Ещё бы! — съязвил экс-Пруссия.
Тарелки с аппетитным омлетом, помидорами и колбасой, стукнули перед ними, и Василиса, отворачиваясь обратно к плите, закричала во всё горло:
— Петя, иди кушать! Миша, вставай и тоже спускайся к столу! Я два раза звать не буду и кормить вас отдельно не собираюсь! — вытирая руки о полотенце, она обратилась к Ивану и Гилберту. — Все вещи я постирала…
— Что-то я не понял! — возмутился Гилберт, недовольно ударив кулаками по столу. — Чего это некоторые ещё спят, а меня уже подняли?!
— Ты что, уже забыл, как Питер поднимает Сибирь? — хохотнул Иван, и, будто в подтверждение его слов, на втором этаже послышались грохот и ругань. Байльшмидт довольно ухмыльнулся, не представляя, каким местом нужно было удариться Михаилу, чтобы показать свой лексикон в столь отвратительном свете.
— Ещё мне нужно приготовить кучу еды, — терпеливо продолжила Москва, — поэтому осталось только помыть полы и протереть пыль.
— Что ты, конечно же, оставляешь нам? — с усмешкой сказал Иван, за что незамедлительно получил полотенцем по голове.
— А ты как думал? Мне ещё готовить нужно для твоих гостей, а на остальное… У меня нет ещё десяти рук! — взвизгнула Василиса.
Как хозяйка дома, она стремилась к тому, чтобы всё вокруг было идеально и не к чему было придраться, ни к одной пылинке. И Вася готова была пустить все средства на то, чтобы добиться этого, даже Великого Гилберта Байльшмидта. Он только хотел было возразить, однако поймал взгляд Ивана, который помотал головой, кивнув ей в сторону, и незаметно провёл большим пальцем у шеи, как бы напоминая лишний раз, что на эту тему с Василисой лучше не спорить: тут могли получить все без исключения, даже Иван или Михаил.
В это время в кухню вошёл сначала хмурый Сибирь, затем «вплыл» спокойный и, казалось, довольный Питер. Они молча уселись за стол, где их уже ждали тарелки с едой.
— Миша, на тебе полы в гостиной и коридоре, — начала распределение обязанностей Василиса, суетясь у плиты, — Петя…
— Я работаю сегодня, — жёстко вставил Петербург.
— Ты не работаешь сегодня, можешь не пытаться соврать мне, — Москва оборвала всякие попытки Питера уйти от домашней работы, — поэтому на тебе коридор на втором этаже и кухня. Гил — тебе левое крыло, Иван — правое. Есть возражения?
Да откуда же им взяться, когда у девушки крепкая скалка в руках?
— Вот и прекрасно! — как ни в чём не бывало сказала Вася.
Все, кроме чем-то недовольной Василисы, поели, негромко переговариваясь, и разбрелись по своим «участкам». В кладовке обнаружились вёдра и швабры с тряпками — для мужчин это было новостью, поскольку для них эти предметы по волшебству появлялись в руках Москвы, — и через некоторое время все покорно занялись делом, так как через каких-то два часа должны были приехать страны.
— Можно не торопиться! — махнул рукой Гилберт, держа в ладони тряпку, — они точно опоздают часа на четыре!
Все окна в доме были открыты, поэтому везде пахло летней свежестью, с улицы доносился тихий шёпот ветра, который гулял в яблоневом саду и в поле, в тёмном таинственном лесу. Гилберт, протирая полки с книгами в огромной библиотеке Брагинского, вдруг вспомнил, что сегодня особенный день — день Ивана Купалы. Он нервно хохотнул: дневное время суток пройдёт спокойно, а вот ночью Иван наверняка по-тихому уйдёт в лес, где состоится очередной шабаш русской нечисти. Байльшмидт предпочитает не думать об этом, даже несмотря на то, что ночью магия буквально витает в воздухе, кружит везде, где это только возможно, и трепещет в сильных руках России. Волшебно и таинственно — немец не перечит, однако опять пойти за Иваном в лес… Нет, Гилберт скорее к Западу улетит.
Вскоре библиотека сверкала — иначе у Великого и быть не может! — а Брагинский в это время закончил уборку в двух комнатах. Он беззвучно зашёл в свой небольшой кабинет, где стоял письменный стол из тёмного дерева, шкаф такого же оттенка со стеклянными дверцами и чёрный кожаный диван с кофейным столиком. Казалось, время здесь остановилось, ведь даже солнечные лучи не двигались на светлых стенах, и пыль летала в воздухе как-то особенно медленно. Россия закрыл за собой дверь ногой, поставив ведро и швабру рядом с выходом, и неспеша подошёл к окну. Он лбом прислонился к приятному холодному стеклу и положил на него ладонь, потом он резко оторвался и плюхнулся в мягкое кресло. На столе был полный бардак: он был завален документами и рисунками на тему предстоящей Олимпиады, поэтому Иван был совершенно уверен в том, что если какая-нибудь страна сунется сюда, то не найдёт никаких схем баллистических ракет, беспилотников или атомных подлодок. Брагинский давно отдал их армии на доработку; быть может, они будут сконструированы, а может и нет — пускай решает правительство…
Иван взял в руки фотографию, на которой был изображён он с Олей и Наташей. Они все улыбались, и сейчас Брагинский не мог не улыбнуться искренне и открыто. Как он счастлив был, когда они были вместе, когда вся его семья могла собраться в этом большом доме за одним огромным столом и просто увидеть лица друг друга — он отчаянно цепляется за эти бесценные воспоминания, храня их в своей памяти, как святыню. Россия любовно провёл пальцами по лицам любимых сестёр и поставил фотографию на её законное место, чуть поодаль от центра стола. Решительно поднявшись, Иван задвинул кресло за стол и начал ловко протирать полки, предварительно открыв окно. В общем-то, все домашние окна были раскрыты настежь только по той причине, что в доме невероятно прохладно, несмотря на летнее время года. Нужно продолжить уборку…
Время пролетело незаметно и быстро, словно птица, поэтому никто не заметил, что часы вдруг стали показывать три часа дня — время самого пекла на улице. К счастью, уборка прошла без происшествий, даже Гилберт на удивление не подрался с Петром и Михаилом. Все тихо и спокойно работали швабрами и тряпками; возможно, в этом был неоценимый вклад Москвы, которая иногда угрожающе проходила мимо мужчин со скалкой в руке, принося с собой запах какой-то выпечки. Наконец, все собрались в гостиной и стали лениво плевать в потолок, отдыхая. Михаил как обычно уткнулся в книгу, Гилберт включил телевизор, за просмотр которого взялись и Пётр с Васей. Речь неожиданно зашла о скорых гостях, поскольку сидеть в тишине даже пару минут они не могли.
— Даже Америка придёт, да? — со страдальческим видом поинтересовалась Москва, уронив голову на плечо России.
— Да, даже он! — с улыбкой, будто Василиса была маленькой девочкой, ответил Иван.
— А давай мы его пинком обратно отправим, а? — лениво пролепетал Байльшмидт, без особого интереса смотря в экран телевизора.
— Наконец ты выдал какую-то умную мысль, с которой я могу согласиться, — саркастически пробубнил Питер и, не дожидаясь ответа от закипавшего Калининграда, обратился к Сибири, — эй, кудесник!
— Чего? — Михаил явно не был настроен на какого-либо рода беседы.
— Сегодня ночью верни мне мой настоящий цвет волос! — потребовал Пётр.
Экс-Пруссия недоумённо изогнул бровь, не веря, что он ещё чего-то не знает в этом гордом мальчишке. Он любопытным взглядом посверлил Ивана, пока тот, зная, что Гил желает знать ответ, не изволил ответить с весёлой улыбкой.
— Сибирь однажды поколдовал, — загадочно начал Россия, а Москва почему-то захихикала, — над цветом волос Петербурга и сделал их светлыми. А возвращать прежний цвет отказывался!
— Они были чёрными, — Пётр зачесал пальцами свои мягкие немного вьющиеся на кончиках волосы назад, — ровно до тех пор, пока у некоторых в этой комнате руки не зачесались поколдовать. Нужно было их отрезать для профилактики.
— Я подумаю над твоим предложением, — невозмутимо произнёс Михаил, будто Пётр не угрожал ему вовсе.
Питер возмущённо попыхтел некоторое время, но взял всё-таки себя в руки, махнув ладонью. Иван в это время взял в руки гитару старого советского производства, которая скромно стояла в тени стены, и, закинув голову назад, легко провёл ловкими пальцами по струнам. Полились первые тихие и печальные аккорды; казалось, это был неповторимый голос Брагинского, немного усталый от жизни, с неизменной хрипотцой. Россия закрыл глаза, поскольку руки сами воспроизводили приятную слуху мелодию, и блаженно выдохнул, когда ветерок несмело погладил его красивое мраморное лицо. Как же тихо и прекрасно спокойное время…
Василиса, подогнув ноги под себя и заправив надоедавшую прядь нежно-золотых волос за ухо, с тоской, сжимавшей сердце в стальные тиски, посмотрела на свою грустную страну. Москва чувствовала, что Россия постепенно всё больше замыкается в себе и порой смотрит в никуда, будто вокруг ничего не существует; что даже дома, перед семьёй, улыбка стала натянутой и печальной, словно он испытывал невыносимую утрату вновь и вновь. Подняв взгляд на Ивана, Вася невольно приоткрыла губы: Брагинский шевелил губами, будто бы пытался петь что-то, но из его рта не вылетало ни звука, малейшего шёпота. Василиса вдруг начала сомневаться в правдивости ночных песен; она начинала думать, что совсем с ума сошла, сомневаясь теперь в реалистичности своих воспоминаний. Ей ужасно хотелось прицепиться к Ивану с надоедливыми и глупыми расспросами, несмотря на то, что он жуть как не любит, когда в нём начинают ковыряться, пытаясь выведать что-то. Но сидеть, покорно сложа руки, и ничего с этим не делать — Москва не могла.
Внезапно раздался звонок, похожий на пение птиц, в коридоре, и все взгляды устремились в том направлении. Всего пятнадцать минут прошло после назначенного времени, хотя страны при визите в Россию стараются «опоздать» на час-другой: это немного удивило хозяина дома. Питер и Сибирь поспешно встали, Москва мигом соскочила с дивана, а Калининград лениво двинулся за ними, выключив телевизор. Россия отложил гитару.
— Гилберт, и ты уйдёшь? — как-то расстроенно сказал Иван. — Германия же приедет сюда.
— Вот именно! — Байльшмидт громко щёлкнул пальцами, улыбаясь во все тридцать два зуба. — Значит, дом Запада сейчас полностью свободен!
Все двинулись к окну, ведущему в сторону леса, а Иван пошёл к двери. Неприлично всё-таки надолго оставлять гостей топтаться на пороге.
— И ты его разнесёшь? — Пётр скорее констатировал факт, чем задал вопрос.
Однако Гилберт на радостях пропустил его мимо ушей и самым первым выпрыгнул из окна. За ним последовали Москва и Питер, и только Сибирь спокойно, без лишних колебаний вышел через запасную дверь. Михаил, конечно, подозревал, что у этих троих детство в одном известном месте играет, но нужно же было уже повзрослеть, да?..
— Не поубивайте друг друга без меня! — весело пробормотал себе под нос Россия в это время.
Иван, торопливо накинув поверх рубашки свою тяжёлую шинель, в которой чувствовал себя так, будто во второй коже, уже через полминуты распахнул дверь перед Франциском, с великим удовольствием шагнувшим в прохладные объятья дома русского.
— Здравствуй, Иван! — Франция как-то слишком радостно кинулся на шею России, обнимая его. Обычно они обходились сдержанным рукопожатием.
— Привет, Фрося! — ласково сказал Иван. — Проходи, не будем стоять на пороге.
Бонфуа аккуратно снял туфли, увлечённо рассказывая что-то о перелёте и привлекательных стюардессах, затем Брагинский повёл его в кухню, где француз уселся за стол.
— Чаю будешь? — осторожно спросил Россия с неловкой улыбкой, хотя уже ставил чайник.
— Конечно, в горле всё пересохло! — соглашаясь, кивнул Франциск.
— Ну, что нового ты мне расскажешь? — Брагинский сел во главе стола и, сложив руки перед собой, немного подвинулся вперёд.
— Думаю, тебя сложно будет чем-то удивить! — рассмеялся Франц, — знаешь же, как Америка злится потому, что ты не пляшешь под его дудку? Так что мне нечего тебе рассказать.
— Да, это я знаю давно! — произнёс русский. — Но кое-что сказать ты мне можешь, — Франция в недоумении изогнул бровь. — У тебя через неделю день рождения. Что бы ты хотел получить в подарок? — мягко и тихо поинтересовался Иван, словно их подслушивают.
— Помню-помню, у меня грандиозные планы на этот день! — француз загадочно улыбнулся. — Могу сказать одно — ищи свой старый белый, подаренный императором, мундир и отряхивай от пыли!
Лицо Брагинского удивлённо вытянулось, но спустя мгновение губы снова растянулись в привычной улыбке. Его поначалу удивила неожиданно пришедшая в голову мысль — впрочем, это же Франциск; в его стиле было устроить вечеринку в духе восемнадцатого или девятнадцатого века. На этот счёт мысли в голове Ивана перемешались, так как слишком много идей возникло столь внезапно.
— Вижу, ты догадался, — хмыкнул Франциск, — но страны Большой Восьмёрки будут не единственными гостями.
— Ты и других пригласишь? — Россия твёрдо верил в то, что чем больше будет гостей — тем лучше.
— Да…
«И их столицы!» — чуть не вырвалось у Франции. Франциск чувствовал, что Артур, видя в этой затее мнимое напоминание о путешествии в прошлое Ивана, будет долго орать и пытаться врезать ему, но ничего поделать не мог: захотелось ему города пригласить и всё тут. К тому же, Париж заинтриговала его, сказав невзначай с таинственной улыбкой, что столицы давно друг друга знают. И тут уж Бонфуа стало крайне любопытно, в каких взаимоотношениях они состоят — он пообещал себе непременно узнать об этом.
Ах, Париж! Что за прелестная девушка! Её светлые локоны ровным шлейфом закрывают ровную спину, косая чёлка, из которой вечно выбивается пара непослушных от природы прядок, слегка закрывает левую бровь; лицо её, как у Москвы, столь же идеально и немного кругловато, на щеках всегда играет здоровый румянец, а кожа имеет нежный персиковый оттенок. Француженка всегда была по-своему прекрасна, имея рост модели, и стройна, она здраво смотрела на мир кристально-голубыми глазами, умея правильно оценивать любую ситуацию. Изабель Бонфуа по характеру не сильно отличалась от своей страны, но и не была в точности на него похожа: пила она не так много и всегда была добродушна, хотя в Средние века доброты и жалости в ней не наблюдалось. Франциск души в ней не чаял, несмотря ни на что в его долгой жизни.
Чайник, наконец, вскипел; Иван сию же секунду поднялся и начал доставать кружки с полки, а Франциск в это время сверлил его спину печальным взглядом, одновременно улыбаясь от той мысли, что русский так по-домашнему вертится у кухонной тумбочки, заваривая чай. Что ж, это всё-таки Россия, и гостей он всегда принимает как родных. Главное — не позволить себе злоупотребить его гостеприимством или разочаровать невежественным поведением.
— Зуб даю, ты снова смотришь на меня так, будто я умер вчера и тут же восстал из мёртвых! — неожиданно сказал Иван, повернувшись к Франциску с весёлой улыбкой на губах.
Наблюдая, как Россия с некой еле заметной грацией расставляет на столе корзиночки с печеньем, конфетами и пирожками, Франция никак не мог выкинуть из головы его образ мертвеца. В памяти Бонфуа будто выжжен был тот момент, когда, с засохшей на груди кровью, Иван, закрыв глаза, вдруг перестал дышать, а Гилберт, попытавшийся нащупать пульс на его белом холодном запястье, отбросил затем его руку в сторону, не поверив в свои ощущения. Франциск прекрасно помнил, как посинели губы Ивана, и как побелела его кожа; француз был уверен: прикоснись он тогда к русскому, пальцы, несомненно, кольнул бы коварный холод. У России всегда были холодные руки или почти всегда…
— Тебе кажется! — француз, помахав рукой, еле-еле заставил себя рассмеяться.
— Врёшь ты, Фрося, врёшь, — покачал головой Иван, улыбаясь, и отхлебнул немного чаю, — я же тебя знаю.
— Как и я тебя! — хмыкнул Франциск, а потом взял в руки печенье.
Брагинский не успел что-либо ответить, поскольку в дверь позвонили, причём не один раз, поэтому он соскользнул со своего места, извинившись перед Франциском, и буквально поплыл к двери. Чем ближе Россия к ней подходил, тем отчётливее русский слышал громкий крик Америки, ругань недовольного Англии и спокойный голос Германии, призывающий их к приличному поведению в гостях у России. Иван открывал дверь, зная, что Япония и Канада пришли с ними, просто стояли в стороне и скромно молчали.