Оптимистичный вариант

      Шинагава Даичи несся по коридору полицейского участка, сшибая все и всех на своем пути и даже не думая извиняться. В голове стоял кровяной гул, словно он только что по ней битой получил. А все потому, что полчаса назад из участка позвонили в школу и сообщили, что три идиота из его класса снова ввязались в потасовку. Да не в какую-нибудь, а с якудза, будь они прокляты!       С ноги открыв дверь нужного кабинета, сенсей ввалился в комнату и, сделав гигантский шаг и всем телом подавшись вперед, навис над двумя пацанами-янки, сидевшими за столом у стены. Парни мигом вжали свои тупые головы в плечи и зажмурились, приготовившись к взрыву негодования классного, и тот действительно взорвался. Он даже не обращал внимания на пытавшихся успокоить его полицейских и орал над испуганными учениками, пока полностью не проорался.       Оттерев пот с лица, Шинагава выпрямился, наконец, и снова посмотрел на пришипившихся от страха парней.       — А где третий недоумок? — поинтересовался он устало, достав из кармана пачку сигарет.       Парни вскинули на него глаза и дружно глыкнули, но промолчали.       Инспектор Мидорикава (старый знакомый, да уж, они виделись чуть ли не каждую неделю из-за этих тупиц!) приглушенно крякнул в кулак из угла, но Даичи не обернулся на этот звук. Он вытянул из пачки сигарету и повторил, искоса зло посмотрев на своих придурошных ученичков, у которых в этот момент души в пятки поуходили, и по лицам побежали струйки пота:       — Ну, и где Рюдзе? Чего молчите?!       — Сибасаки-кун сейчас в госпитале, — снова подал голос инспектор.       Голос у него всегда был чуть приглушенный и какой-то странно-протяжный, как кошачье мяуканье или навроде. Даичи поморщился. Не нравился ему этот мутный мужик.       — Что с ним? — уточнил он, поднося к сигарете огонь.       Инспектор оценивающе прищурился, наблюдая за ним. Этот парень работает в школе от силы пять лет. Раньше он сам был янки, как те ребята, которых сейчас он величает не иначе как тупицами, идиотами и придурками. Но сейчас он совсем не тот, что пять лет назад. Совсем не тот. Постарел даже немного, ощутив наконец, что она такое — взрослая жизнь и ответственность.       Он сейчас жутко боится за своего горе-ученика, до дрожи в коленках боится, что с ним случилось, наконец-таки, как он, верно, и добивался весь этот год, нечто по-настоящему плохое, но виду не покажет. Будет курить и безразлично хмыкать, и всем своим видом демонстрировать, насколько достали его эти дети, ради которых он, наверное, и почку, и печень готов отдать. А сердце уже отдал им, и даже сам не понял, как, да, Шинагава Даичи?       Мидорикава печально вздохнул и присел на край стола, исподлобья наблюдая за притихшими в ожидании его ответа учениками и их сенсеем, который так сосредоточенно и безразлично жевал сигарету. Хах, Шинагава, а ты и не заметил, что не зажег ее?       — Сибасаки-кун в этот раз останется в больнице надолго, полагаю, — произнес инспектор, наконец.       Он старался осторожно подбирать слова. С Шинагавой стоило быть очень осторожным и тактичным сейчас, если он хотел уладить это дело миром. А иного ему и не оставалось — более влиятельные люди все уже решили, и ему, мелкой сошке, только и было позволено чуть сгладить ситуацию, чтобы она не казалась такой циничной и безнравственной. Но именно с Шинагавой это было бы очень сложно, наверное. Если это возможно вообще с ним.       — Сибасаки-кун получил ножевое ранение в драке и потерял много крови, — продолжил инспектор тише. — Полагаю, он пробудет в больнице не меньше месяца.       — Хах! — Шинагава вздрогнул и издал этот глупый звук только чтобы скрыть свой испуг. — С чего бы вдруг ему разлеживаться целый месяц?! — бросил он бравурно, обернувшись, наконец, к своему собеседнику. — Я, между прочим, тоже дрался в свое время, и месяц — это много, инспектор…       Инспектор Мидорикава смотрел ему прямо в глаза своими маленькими, темными, раскосыми глазами, такими понимающими и сочувствующими в эту минуту, что у Даичи ком застрял в горле.       — С чего бы Рюдзе разлеживаться месяц? — повторил он дрогнувшим голосом.       Ученики снова одновременно сглотнули и подняли на своего сенсея глаза. Теперь Даичи точно видел: причиной их страха был не его ор. Внезапно ему стало холодно.       — Ну?! — прикрикнул он, не желая поддаваться этому мерзкому чувству.       Инспектор опустил взгляд и стал медленно перебирать короткими красными пальцами. Ему было очень нелегко в эту минуту, но он привык уже идти на сделки с совестью. Не эта первая, не ей быть последней.       — У него были повреждены внутренние органы, — произнес он тихо. — Почка. Возможно, он пробудет в больнице и больше, чем один или два месяца. На самом деле, не известно еще, выйдет ли он оттуда вообще…       Он хотел продолжить и сказать, наконец, то, ради чего этот разговор и затевался: «Но Вы должны быть благоразумны, Шинагава-сан, поскольку этот инцидент может не быть последним, если Вы не проявите благоразумие», — но в это мгновение Даичи сгреб его за ворот и приподнял над землей, бешено сверкая в лицо ошалевшему от неожиданности (хах?) инспектору красными глазами.       — Какого черта! Кто его ранил?! Дайте мне этого ублюдка!!! — проорал он, вне себя от злости и страха. Он сам не мог понять, чего было больше.       Он придушил бы инспектора, наверное, да тот и не особо трепыхался, но ученики оттащили его в угол и усадили на скамью, не позволяя выпрямиться.       — Шинагава-сенсей! Сенсей, опомнитесь! — кричали он по-мальчишески громкими и резкими голосами, в которых тоже звучал страх. — Это якудза! Вы не можете противостоять им! Простите, сенсей! Простите!       — Простите, Шинагава-сенсей, — вздохнул Макото, отступая от переставшего вырываться мужчины. — Это наша вина, что с Рю такое произошло. Мы не думали о последствиях, когда раздразнили их.       — Их — это кого? — сдавленным голосом поинтересовался Шинагава, отпихивая от себя всхлипывающего Кету.       — Людей из клана… — Макото не успел закончить. Инспектор Мидорикава жестом приказал ему замолчать. И, согласно кивнув, парень произнес еще тише и виноватее: — Не важно, сенсей. Пожалуйста, не пытайтесь узнать ничего. Эти люди слишком опасны. Мы обещали, что ничего не скажем и не заявим на них, а они за это оставят нас в покое. В противном случае они все, что угодно, могут сделать.       — Шинагава-сенсей, пожалуйста, простите нас, — всхлипнул Кета. — Мы правда виноваты. Но этого уже не поправить, а если мы заговорим, они могут не только нам навредить…       — Что за хрень вы тут несете! — не в силах дольше выслушивать все эти сопли, Шинагава вскочил на ноги, перевернув хлипкую лавку, и резко шагнул к перепуганным до смерти парням. — Вы, придурки, ни о чем не думали, когда лезли на якудза! А теперь, когда ваш товарищ может остаться инвалидом на всю жизнь или даже… — он глыкнул, проглатывая рыдание, — не выжить вообще, вы мне тут заливаете что-то о благоразумии! Чертовы придурки, отвечайте живо, кто сделал это с Рюдзе?!       — Шинагава-сан, проявите благоразумие, — снова попытался заговорить Мидорикава, но ответом ему стал безобразный мат, которым сенсей выразил и свое отношение к гребаной полиции, и лично к Мидорикаве, и ко всему этому гребаному миру, где детей режут посреди белого дня и никто ничего не делает с этим.       — Еще раз… — Шинагава выдохнул и продышался. Он совсем залаялся, аж в груди кололо. — Последний раз, — уточнил он угрожающе, обернувшись к инспектору, — спрашиваю: кто изувечил моего ученика?       Мидорикава сглотнул. Да, этот парень шутить не станет. Даже не в том дело, что он был янки когда-то: дрался, дурил и вел себя совсем как эти идиоты, которых так отчаянно старается защитить. А дело в том, что он же отдал им свое сердце, черт побери, свое дурацкое честное сердце, в котором было так много нерастраченной любви.       — Кто? — повторил Даичи напряженно.       Если полиции все равно, обществу все равно, государству все равно, и этот ублюдок, порезавший Рю, выйдет на свободу, тем не менее, плевать — значит, он найдет его и лично прикончит. Лично прикончит нахрен!       — Сенсей, — выдохнули Макото и Кета хором.       Они снова видели своего героя, как в тот день, когда он отбил их от группы студентов и был тогда таким крутым. Они и забыли, что их придурковатый зануда Ши-чан крутой хулиган. Он, наверное, сможет противостоять даже клану Адачи.       Мидорикава удрученно вздохнул, проследив за взглядами парней. Глупые дети! Да будь ваш сенсей хоть тысячу раз героем и две тысячи раз крутым, ему отпущена всего одна жизнь, как и всем прочим людям, а босс клана Адачи способен оборвать ее не то что словом — жестом.       — Шинагава-сан, проявите благоразумие, — повторил он снова. — Вам не удастся привлечь этих людей к ответу.       Он уверенным и твердым жестом предупредил новый взрыв негодования мужчины и продолжил тихо:       — Я говорю сейчас с Вами неофициально. Официально Вам никто не станет давать объяснений. Эти люди уже сегодня выйдут на свободу, и повредить им хоть чем-нибудь — законным или незаконным путем — Вы не в силах. Поскольку это люди важных и могущественных персон.       Он недолго помолчал, прислушиваясь к внезапной тишине. Шинагава не кричал и слушал внимательно, и терпеливо ждал. И поняв, что до него, наконец, дошла вся серьезность ситуации, Мидорикава заговорил снова — устало, с горечью и стыдом.       — Увы, но мы ничего не можем сделать, чтобы привлечь их к ответу. Мне искренне жаль, и как взрослый я понимаю степень своей вины и… — он прервался лишь на мгновение, не потому, что трудно было произнести это слово, а просто проглотил слюну, — никчемности. Но мы действительно бессильны. Если Вы попытаетесь найти и наказать людей, навредивших Вашим ученикам, Вы можете навлечь на них только лишь новые беды. И я бессилен буду помочь, потому что это не в моих силах, Шинагава-сан. Просто не смогу. Простите.       Даичи сел на край стола, за которым при его появлении сидели дети, и, достав из кармана брюк изрядно помятую во всей этой копотне пачку, раскурил, наконец, сигарету. Он долго сидел так, глядя в пол у своих ног, медленно затягиваясь и выпуская дым ртом. И думал.       Он стал много думать в последнее время. Он думал обо всяких странных вещах, вроде безопасности детей, их будущего, экзаменов и подготовительного материала попроще для самых тупых. Дети как-то странно влияли на него, плохо влияли.       И сейчас он тоже думал, и с трудом, но начинал понимать. Да, точно. Ведь Мидорикава-сан всегда был на их стороне (Шинагава давно отвык думать о себе «я», он давно был одним целым с этими сумасшедшими бесполезными детьми). Он должен был сразу смекнуть, что если инспектор не спешит помочь ему засадить этих ублюдков в тюрьму на веки вечные, значит дело и впрямь дрянь.       Кто же это может быть? Насколько он могущественен, тот, кто покрывает уродов, покалечивших Рю? Может, босс Додзе? Но с ним же они, вроде, договорились еще в прошлом году. Он бы мог позвонить. Хм, точно, Додзе не стал бы калечить молодежь.       Шинагава нахмурился. Он слышал об одном сильном клане, но никогда не пересекался с их людьми (и слава богу, думал он, потому что те люди не были бы так снисходительны к юношеской тупости, как сентиментальный старик Додзе). Клан Адачи. Хах, эта фамилия навевала воспоминания.       — Это, совершенно случайно, не люди босса Адачи? — произнес он вдруг и исподлобья внимательно посмотрел на вздрогнувших учеников.       Что — посмотрел? Вперился свирепым взглядом так, что тех прошиб холодный пот. И конечно, все сразу понял.       — Клан Адачи, — повторил он, поднимаясь на ноги, и раздавил окурок о стол так, будто это и был тот якудза из самого могущественного клана города. — Ясно. Бывайте, Мидорикава-сан. Пошли, придурки. Отвезу вас домой.       — Шинагава-сан! — инспектор бросился следом и уже в коридоре успел схватить Даичи за руку.       Когда тот обернулся, пальцы Мидорикавы свело судорогой. Лицо Шинагавы Даичи было черным. Оно действительно почернело от ненависти!       — Шинагава-сан, ради всего святого, ради ваших учеников! — быстро проговорил Мидорикава, комкая рукав пиджака сенсея. — Умоляю, не делайте ничего необдуманного! Пожалуйста! Ведь Вы даже не представляете, насколько они сильны! Они сотрут Мон-Широ с лица земли, если Адачи-сан прикажет! И я ничего не смогу…       Шинагава поежился, испытывая одновременно благодарность к инспектору за его искреннюю заботу сейчас и помощь в прошлом и желание выбить ему зубы за эту трусость, позорящую взрослого человека, и вырвал руку. Он уже хотел уйти, когда его слуха достиг знакомый голос.       — Адачи-доно, это Изуми. Я закончил.       Резко обернувшись, Даичи замер на месте, глотая и все никак не в силах проглотить что-то липкое, что застряло у него в горле.       Тот человек в черном у телефонного автомата точно был Изуми. Тот самый Изуми, только на пять лет старше, намного бледнее и тоньше, и какой-то — Даичи проглотил, наконец, свои сопли — чужой. Совершенно чужой.       Прислонившись плечом к стене, наполовину скрыв лицо за стеклом автомата, Изуми Гаку докладывал своему шефу о проделанной работе привычно и четко, холодным, безразличным ко всему на свете голосом прожженного циника. Он и в школе был таким.       Даичи до скрипа сжал кулаки. Нет! В школе Изуми таким не был!       — Сейчас Ямада доставит их в главный дом, как Вы и пожелали. Я останусь. Нужно закончить с формальностями, но потерпевшие уже подтвердили, что не станут заявлять в полицию и поднимать этот вопрос где-либо. Думаю, мы можем положиться на их молчание.       Смолкнув, Изуми зевнул, видимо, не особо вникая в слова шефа, и, спустя минуту, заговорил снова — все так же хладнокровно:       — Не волнуйтесь, босс, все полностью под нашим контролем. Я уже выписал чек родителям мальчишки, который пострадал, а остальные слишком напуганы даже для того, чтобы додуматься извлечь пользу из этой ситуации. Абсолютно ничто не угрожает безопасности Сайчи-сана, — перехватив кулак налетевшего на него Даичи, Гаку удержал того от удара и продолжил, не прервав свою речь даже на секунду, все таким же ровным голосом: — Вы можете не волноваться. Я обещал Вам позаботиться об этом. Поэтому просто доверьте это мне. Мне ценно Ваше доверие, босс, и я его никогда не предам. Если бы была хоть малейшая опасность, что ситуация выйдет из-под контроля, их не было бы уже в живых. Но все в порядке.       Повесив трубку, Изуми отпустил, наконец, кулак Шинагавы и отступил в сторону, готовясь, должно быть, отразить новую атаку. Но Даичи даже не пошевелился, продолжая смотреть ему в лицо, и в его глазах читалось какое-то странное неверие, словно он не узнавал однокашника.       Гаку едва заметно хмыкнул и прямо встретил этот осуждающий, так больно ранящий честный взгляд. Шинагава остался хорошим парнем, как и был, чего о нем, конечно, уже не скажешь.       — Шинагава, — произнес он ровным, ничего не выражающим голосом.       Даичи на мгновение опустил глаза, и Макото с Кетой немного отступили назад, услышав, как он выдохнул — сдавленный, сухой звук, как от удара.       — Изуми, — произнес он, погодя. — Значит, ты с ними…       Гаку согласно кивнул. Нисколько не смутился даже — так вот просто признал, что продался якудза и теперь готов убивать детей, лишь бы жить в роскоши, или что там ему понадобилось, из-за чего можно сказать «Они не были бы живы, если б угрожали вам»?!       Даичи не мог видеть этого, он просто чувствовал, что Изуми спокоен, невозмутим и прав — ага, он же всегда был прав, он всегда хотел быть правым, да! — и что он нисколько не сожалеет о том, что произошло с Рю. А Рю может остаться инвалидом на всю жизнь. Что там с ними бывает, если вырезают почку? Им потом делают какие-то мерзкие процедуры. Господи, и он вынужден будет терпеть это всю жизнь?       Стоп! Ведь инспектор сказал: еще не ясно, выживет ли он. Даичи поднял на Гаку красные от слез глаза.       — Ах ты сволочь продажная! «»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«       Когда их разняли, наконец. Когда инспектор Мидорикава успокоил коллег и разогнал их от окровавленных мужчин. Когда мальчишки из Мон-Широ помогли им добраться до кабинета, чтоб обработать раны (и этот Кета еще так вздрагивал, поддерживая его — боится, значит)…       Гаку сидел на столе у окна, обрабатывая раны на лице, держа перед собой маленькое карманное зеркальце и то и дело щурясь от боли (придурок Шинагава не сдерживался). А в комнате было темно, и он совсем ничего не видел в нем, зато отлично видел морду Шинагавы, усевшегося на стол напротив двери, вокруг которого крутились эти детки из старшей Мон-Широ с ваточками и пластыриками — такие заботливые, ей-богу, что аж тошно! — и завидовал.       Смертельно завидовал этому идиоту. Можно ведь жить нормально, оказывается. И он тоже хотел нормальной жизни. Не сложилось.       Раздраженно замахнувшись на без меры заботливых детей, Шинагава скомандовал, как пролаял:       — Живо! Оба едете домой с инспектором Мидорикавой, и чтоб носа из дому не показывали, пока я не позвоню! Даже в школу не ходите, если не позвоню, ясно? — он пристально посмотрел в глаза сначала одному, потом второму парню, и оба молча кивнули. — Все, пошли отсюда! Придурки…       Дверь за парнями захлопнулась, и в комнате, на мгновение осветившейся желтым светом из коридора, снова стало темно. Шинагава отбросил ватку и упал на стол, широко раскинув руки и невнятно простонав от боли (Изуми не растерял навыки).       — Дебилы… — вздохнул он тихо и, повернув голову, прищурился, пытаясь рассмотреть в темноте Изуми. — Ну? И как ты угодил к якудза, первый вице-президент? — ядовито усмехнулся он. — Отличник, в будущем — великий адвокат… своя практика и всякая хрень. Как же так вышло-то?       Гаку тоже отбросил вату и прислонился спиной к стене, обхватив руками колено.       — Хватит ерничать, Шинагава, — произнес он невозмутимо.       Словно ничего и не произошло между ними пять минут назад в коридоре, словно он и не сказал тогда эти слова, глядя ему в глаза своими циничными безжалостными глазами. Шинагава сжал кулаки, но сдержался, желая услышать прежде, что он скажет еще (прежде чем он прикончит этого морального урода, разумеется). Изуми словно понял — ухмыльнулся довольно, почти радостно.       — Шинагава, ты не можешь ничего вернуть назад, — произнес Гаку, смежив подсвеченные товарищем веки.       Он говорил медленно, раздумчиво. Он никуда не торопился. И он был уверен в себе, как всегда, что ужасно бесило, но Даичи держался, пока мог.       — Если повезет, парень выживет. Я уже дал его семье денег и дам еще. Его будут лечить и, если повезет… — Гаку на мгновение смолк, осознав, что повторяет это слово слишком усердно, — он встанет на ноги. Если нет — я оплачу его похороны, родителям дадут еще денег. Все забудут об этом, — он прямо встретил сверкнувший ненавистью взгляд Даичи, — потому что иначе все, кто в этом замешан, умрут, — Даичи невольно сглотнул, и, хмыкнув, довольный собой, Гаку продолжил все так же ровно: — его родители, ты, Кета-кун, Макото-кун, инспектор Мидорикава — все. Если понадобится, истребят всю Мон-Широ. Поэтому просто предоставь это мне, Шинагава. Ты бессилен помешать боссу Адачи. — Я тебя убью, сволочь! »«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«       — Господи, да ты все так же неутомим, — вздохнул Изуми устало и сплюнул на пол кровью.       Он сидел на корточках посреди полностью разгромленного кабинета, а обессилевший Шинагава валялся на полу рядом — весь в синяках, ссадинах и ушибах. Сплошная рана. Поморщившись, Гаку бросил взгляд на аптечку, лежащую на полу неподалеку, и сел на пол, поглаживая саднящие колени и все так же безнадежно вздыхая.       — Разве мы не решили с тобой, что нам бесполезно драться? — произнес он, наконец. — Помнишь, тогда, в школе? Мы пришли к выводу, что без Адачи это не имеет смысла.       — Заткнись, сволочь! — рявкнул Даичи и попытался ударить соперника, но, едва сев, снова упал на пол. Болело абсолютно все.       Гаку снова посмотрел на него.       — Я имею в виду наше соперничество, — уточнил он невозмутимо. — Без Адачи оно потеряло смысл.       — Заткнись! — проревел Даичи, не слишком страшно, впрочем. У него почти не осталось сил даже на разговоры. Тем не менее, сказать это он был обязан: — Не пытайся помешать мне, Изуми. Я урою этого ублюдка. И тебя, если будешь мешать.       Гаку кивнул и, достав из кармана платок — идеально чистый, черт побери, несмотря ни на что, платок! — стал вытирать кровь с лица.       — Верю, — откликнулся он, погодя. — Но только, Шинагава, если ты попытаешься сделать что-нибудь, это мне придется тебя устранить. А я не проигрываю, ты же знаешь, — он с усилием поднялся на ноги и шагнул к двери. — Бывай, сенсей.       — Знаю.       Гаку замер у двери, не коснувшись ручки, и испуганно оглянулся через плечо на распростертого на полу парня. Даичи даже не пошевелился. Не попытался наброситься на него, задержать, даже не выругался. Он абсолютно точно решился достать того, кто покалечил его ученика. И он принимал то условие, что ради этой мести ему придется убить лучшего друга. Или быть убитым им — этому недоумку было все равно. Он решился.       — Не делай этого, Шинагава, — проговорил Гаку тихо и твердо. — Я прошу тебя, в память о школе, о нашей дружбе и об Адачи — не делай этого.       Даичи закрыл глаза.       — Иди уже.       Вздохнув, Гаку вышел и прикрыл за собой дверь. Он даже не удивился, увидев перед собой своего помощника, сопровождающего и надзирателя в одном лице (а может, и убийцу, если он не угодит боссу).       — Ямада.       — Изуми-сан, — с поклоном откликнулся тот. — Что Вы решили?       Ямада всегда все знал наперед. Гаку смерил мужчину взглядом и прямо посмотрел ему в глаза. Тот поспешил опустить голову.       — Не отворачивайся!       Ямада поднял глаза и испуганно посмотрел в лицо шефа. Гаку вздохнул. Вот что ты будешь делать! Вроде, все было не так уж плохо, но надо же было этим янки связаться с племянником босса! И надо же, чтоб их классным оказался именно Шинагава.       — Ямада, слушай внимательно, — произнес он четко и грозно. — Ты не тронешь этого человека. Ясно? — якудза кивнул, и Гаку продолжил более спокойно: — Я сам все улажу. Я никогда не подводил босса, и этот раз не будет исключением. Шинагава отступится. А пока позови ко мне начальника.       — Что Вы задумали, Изуми-сан? — нерешительно поинтересовался Ямада.       Изуми невесело усмехнулся.       — Оставим его освежить голову здесь. Шинагава горяч, но только в первое время. Посидит, подумает и поймет, что не сможет противостоять якудза. Все просто! — он похлопал собеседника по плечу и нервно усмехнулся. Изуми удивительно много смеялся сегодня. — Иди. »«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»       Шинагава Даичи бесновался три часа к ряду, не давая покоя ни дежурным, ни заключенным. Но выломать решетки он не мог, а потому, обессилев, сенсей успокоился, наконец, усевшись у них, вполголоса честя по матери Изуми и якудза вообще.       Наблюдая за этим парнем издали, Ямада думал о том, как он должен поступить. Доложить обо всем Адачи-доно? Убить его самому или подстроить его убийство чужими руками?       Но тогда Изуми-сан возненавидит его, и кто знает, что может произойти. Ямада не боялся за себя. Но вот уже пять лет, с тех пор, как этот парень заявился в дом Адачи — такой наглый, такой гордый и надменный, — он привык думать о нем как о следующем главе семьи. И неважно, что Изуми-сан не из семьи Адачи, не связан с боссом родством и кровью. Надежды на родных детей у босса не осталось давно, а этот парень был так хорош, что просто грешно было не принять, не воспитать и не поставить его во главе клана — надежного и сильного, умного как змея и такого же опасного, и очень верного. Слишком верного даже для якудза.       Он сказал тогда: «Я заменю эту девчонку», — и Ямада отлично знал, почему он сказал это, хотя он не мог до конца понять, как Изуми-сан решился бросить все — свое успешное будущее, все то, что так ценят люди, — ради этого. Но он знал наверняка, что однажды дав клятву, Изуми ее никогда не нарушит. И неважно, что он чувствует.       Вот только та девушка и этот парень. Если бы тогда они не отпустили ее, Изуми никогда не стал бы столь верным слугой, столь совершенным оружием босса. Как пес. И если сейчас они причинят вред его другу — что сделает Изуми? Может ли это отменить его обещание?       — Знаешь, это ужасно, что тот парень пострадал.       Даичи вздрогнул, услышав незнакомый голос над самым своим ухом, и резко выпрямился. В темноте он ничего не видел, но чувствовал, что человек сидит рядом с ним — по ту сторону решетки.       — Кто ты?       — Помолчи и послушай, — незнакомец недолго помолчал, потом заговорил медленно, продумывая каждое слово. — Ты можешь выйти отсюда и прямиком направиться к дому Адачи, найти и убить Сайчи-куна, и быть довольным собой, и не опасаться мести босса. Изуми-сан примет удар на себя, ведь ты его друг, а он однажды уже пожертвовал собой ради друга, но…       — Что за хрень ты несешь?! — передернув плечами от отвратительного предчувствия, прикрикнул Даичи. — Кто ты?       Незнакомец вздохнул.       — Меня зовут Ямада. Я помощник Изуми-сана. Не шуми, пожалуйста, и дослушай. Изуми-сан станет главой семьи в будущем, если только сейчас он не выступит против босса. Но если ты проявишь пренебрежение к его просьбе (ведь он просил тебя, верно?), все, чего он мог достигнуть, будет разрушено, он погибнет, ну, а ты, твои ученики и Мидорикава будете убиты. До сих пор вы живы лишь потому, что Изуми-сан защитил вас перед боссом. Ты ведь слышал его разговор. Неужели ты думаешь, мы всегда так печемся о пострадавших в драках с нашими людьми?       Шинагава молчал, но это молчание пока еще не было согласием, и Ямада продолжил более твердым голосом:       — И если все это тебя не волнует, то задумайся о том, кому придется занять место главы семьи, если босс казнит Изуми-сана. Принцесса должна была сделать это, но это было ей в тягость, ей была в тягость вся наша жизнь. И босс отпустил ее, потому что Изуми-сан занял ее место. Если его не станет, босс вернет принцессу.       Даичи нахмурился.       — Что ты несешь? Какая еще принцесса, черт побери?       — Хм? Принцесса клана Адачи, Адачи Хана-сан, — со зловещей улыбкой, которую парень почти увидел в кромешной тьме, ставшей вдруг еще гуще, ответил Ямада. — Ты должен помнить ее, ведь вы учились вместе.       Даичи потер ладонью горло. Ему нечем было дышать, а тихий голос якудза оглушал его, словно колокол.       — Босс забрал ее в год выпуска, чтобы она заняла свое законное место, но Хана-сан сопротивлялась. Она дралась, пыталась сбежать, она рыдала и объявляла голодовку, — он рассмеялся, — ненадолго. Долго голодать она не может. Она страдала.       Даичи сжал горло так, что послышался хруст трахеи.       — Потом пришел Изуми-сан и выменял ее свободу на свою, — закончил Ямада свой рассказ эффектно, как и планировал. — Изуми-сан говорит: нужно уметь жертвовать чем-то ради достижения цели. И тогда он пожертвовал всем. Теперь Хана-сан живет своей жизнью, о которой мечтала, а он может подняться, достигнуть небывалых высот. Или они снова все потеряют из-за тебя. Подумай об этом, Шинагава Даичи. Когда-то вы трое были друзьями.       Поднявшись на ноги, якудза бесшумно исчез в темноте. А Даичи остался в одиночестве, огромными глазами глядя в пустоту и все еще не в силах осознать то, что услышал только что. «»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»«»       Через несколько дней, потрепанный и небритый, сенсей Шинагава вышел из участка. Ни он, ни его ученики никогда и никому не рассказывали, как и из-за чего он попал туда, и никто никогда не интересовался этим.       О смерти Сибасаки Рюдзе быстро забыли — впереди были экзамены, каникулы, учебный лагерь… множество всего, что бывает в такой обычной жизни старшеклассников и их учителей.