Сахарные

Постепенно наступает темнота, сгустившаяся над крышами заспанных домов, и мощённые камнем дороги устилаются молочным туманом после шедшего ранее дождя. Проникает своевольно в приоткрытое окошко встрепенувшийся ветер, бродит по дощатым половицам, кусает лёгким холодком девичьи стопы, тонкие запястья, длинные пальцы; ещё — остужает заваренный чай. Ложечкой она ловит всплывшие красные лепестки и лимонные дольки, помешивает не растворившийся тростниковый сахар, изредка стучит по стенкам глубокой чашки. Пахнет травяными настойками, корицей и гвоздикой, шалфеем и высушенной на разложенной газете мятой, имбирным соком и черёмухой. Мираджейн зажигает ароматические свечи и расставляет их вдоль отполированного дочиста стола, а одну, обыкновенную, она аккуратным движением ставит в китайский подсвечник и зажигает — на выбеленных стенах вырисовываются кротким пламенем причудливые узоры, витиеватые рисунки. За спиной скрипит старая дверца, и Мираджейн, не оборачиваясь назад, точно зная, кто именно ступил на порог её дома, говорит спокойно: «Ты сильно задержался, ты должен был давно вернуться», — после подзывает изящным жестом, словно приманивает. Нацу вваливается неуклюжим медведем, случайно сносит с тумбочки глиняный горшок, в котором растёт красный перец, чуть ли не разбивает флакон с духами и расшатывает небольшую картину. Небрежно скидывает с натёртого плеча походную сумку, быстрым движением снимает пропахшую палёной древесиной и пылью разрушенных зданий жилетку и стягивает пропитанные кровью бинты. — Ещё один сделанный тобой шаг — и я потребую возместить причинённый мне ущерб, а также отремонтировать всё, к чему ты вообще притронулся; скоро здесь останутся только щепки да черепки. Усаживайся на кровать, по возможности не трогай раны и подожди здесь спокойно, я сейчас помогу тебе, хорошо? — Это лишнее, — возмущается Нацу, — я в отличной форме, мне совершенно точно ничего от тебя не нужно. — Конечно, — она улыбается, усмехается по-доброму и добавляет: — Ты здесь не из-за того, что зализываешь собственные раны и восстанавливаешься, а потому что обожаешь моё общество. Нацу забавно фыркает и послушно отмывает мозолистые от нескончаемых тренировок и героических сражений руки в специально поставленной чаше с душистым мылом и полупрозрачными лепестками ромашек, несмотря на ворчание с его стороны. Нацу выглядит измученным и уставшим после выполненного задания, однако он привычно рассказывает обо всём на свете, проглатывает буквы и окончания и активно и яростно жестикулирует руками, явно превозмогая дающую о себе знать боль, — старается казаться таким, будто он всегда бодр, всемогущ и несломим. Не бронированный он, не высеченный из стали, не выплавленный в кузнице, хотя появляются мысли иногда, что действительно кожа покрыта драконьей чешуёй; нет, не обыкновенный, неправда, такой же человек, как и она, который особенен по-своему — разве может быть по-другому, как-то иначе? Из аптечки первой помощи она достаёт и расставляет перекись водорода, небольшие бутылочки с зелёнкой и йодом, чистый — неразбавленный ни с чем — спирт, обезболивающие средства; после уходит и возвращается с выращенным алоэ. Мираджейн медленными круговыми движениями с помощью губки, вымоченной в едва тёплой воде, проводит по его напряжённому телу, смывая запёкшуюся кровь, проступивший пот, прочищая глубокие и мелкие раны, вытаскивает и вытягивает пропущенные им занозы. Дезинфицирует; и ему немного щекотно, когда она дует, чтобы сгладить неприятные ощущения; затем делает новые перевязки стерилизованным бинтом, просчитывая каждое действие, не пропуская ни одного искалеченного участка на животе, спине, ногах, шее. Нацу сдавленно мычит, изредка не сдерживается и шипит, как дикий кот, загнанный в угол самоуверенными охотниками. — Готово, — спустя несколько минут над ухом вкрадчиво шепчет она, — теперь осторожно ложись на живот, разомну и помассирую тебе плечи. И не отнекивайся. Нацу послушно разваливается поверх устланного покрывала и пытается расслабиться — Мираджейн усаживается сверху; и, когда она вновь прикасается к нему, по телу пробегают мурашки, а между рёбрами пробуждается томящееся и трепетное чувство, напоминающее спокойствие, умиротворение и счастье. У неё обжигающие ладони, а контрастно-ледяные браслеты вызывают приятную дрожь. И появляется желание сомкнуть веки и проспать несколько дней подряд — вот так, без лишних переживаний и забот, в ночной тиши, в обволакивающем и дурманящем аромате благовоний, мимозы и сладости её духов. Утром Нацу дарит Мираджейн цветок.