Смерть - это не повод перестать жить

      Выдох. Вдох.       Непривычный стук в ушах - сдвоенный, ритмичный. Оглушительно громкий после стольких лет тишины.       Похоже на сердце. Интересно, чьё?       Обжигающая боль словно разрывает внутренности. Что-то большое мерно вздымается внутри грудной клетки, разгоняя застывшую кровь. Но после столь продолжительного времени недвижности, даже это ощущение воспринимается чем-то чуждым и не имеющим к нему отношения.       С каждым выдохом боль в груди свивается в холодную стальную струну и поднимается вверх, пронизывая горло. С каждым вздохом она возвращается обратно, даря какие-то полузабытые воспоминания о наличии собственного тела.       Если бы он понял, что это всего лишь дыхание, он наверняка бы попытался перестать дышать.       Понемногу бледнеют горизонты восприятия, сворачивая растёкшееся по изнанке мира сознание до одной, пульсирующей напряжением точки. Самому сознанию всё равно, оно давно желало бы раствориться в манящем потоке чужих жизней, но что-то упорно тянет его назад, комкая, обрубая тонкие линии слияния с информационной аурой планеты. Безвольное, оно не сопротивляется, но и не помогает, испытывая какую-то апатичную ненависть к тому, во что обещает превратиться это собирание разрозненного разума по кусочкам.       Наверное так чувствует себя древний Хаос, возвращаясь в запертую клетку хрупкого человеческого тела, послушно складывая крылья и смиряя страсти, меняя всеобъемлющее сознание мира на добровольный плен физического воплощения.       Откуда я это знаю?       Потом приходят более разнообразные ощущения. Странные, неоднородные, неопределённые, просто потому что названия им давно забыты и извлекаются из памяти лишь тогда, когда безучастно терпеть их становится невозможно. Ток крови вначале неохотно, но потом всё быстрей разносит тепло по одеревеневшим мышцам, изгоняет накопившийся в посмертии лёд, расправляет закостеневшие вены. Миллионы раскалённых игл вонзаются в каждый оживающий нерв, и ткани истерически агонизируют в попытке избавиться от раздражения.       — Эй, вы видели? Он шевельнулся!       Кто? Я?       — Это бессознательный тремор. Просто сокращаются мышцы.       Сквозь гул собственного сердца слышатся голоса. Смутно знакомые, принадлежащие другой жизни, другим людям. Один из них отзывается тянущим раздражением поперёк груди. Там горит продольная рана.       В какой-то момент приходит понимание, что непрерывная боль в голове рождена упрямым безжалостным светом, выжигающим отвыкшие от давления глаза. Он пытается сделать хоть что-то, защититься от этого сухого огня тонкой преградой век, но тело, хоть и возвращающее чувствительность, всё ещё не помнит своей связи с разумом и не откликается.       Сознание безразлично плавает на поверхности небытия, не торопясь возвращаться в разрушенную тюрьму жалкой смертной плоти.       — Как думаешь, в этом действительно есть смысл?       — Трудно сказать. Зависит от того, что он сам вкладывает в это слово. Ты сказал, его дух здесь, и если для него смысл есть - он вернётся. Дженова бы точно не упустила такого шанса.       Новый голос. Тихий. Сильный. Он никогда не слышал голоса сильнее. Кажется, за негромким звучанием рассыпается отточенный глухой рокот, медным послевкусием оседающий на языке, а в глубине тела зарождается дрожь - реакцией на скрытую, но такую уверенную угрозу. Память бессильно выхватывает какие-то обрывки образов, силясь опознать его хозяина - почему-то сейчас это важней всего. Боль в голове давит, нарастая, и вдруг сменяется пустой звенящей тишиной.       На грани восприятия слышится далёкий женский смех.       Он хочет открыть глаза просто для того чтобы посмотреть на обладателя этого тяжёлого сдвоенного голоса.       — Почему вы не уничтожите его сейчас? Вы говорили, душа привязана к телу.       — Хэй, мальчик! Нет в тебе чувства бережливости! Кто же вот так запросто раскидывается подобными образцами? Его гены по-прежнему уникальны и составят поучительное наглядное пособие для грядущих исследований. Но для этого мне нужны функционирующие клетки, а не кусок замороженной говядины. Знаешь, сколько с меня стребовал старый барыга Ходжо за эту сыворотку? Абсолютное обновление организма после тяжёлой болезни и даже комы - только часть её свойств, а произвести её можно только из его крови. Представь, как изменится мир, если она станет доступной каждому жителю планеты? Это для вас он кровный враг и террорист номер один. А для нас - безграничное поле для исследований.       Снова тот, старческий голос - он вспомнил определение и память мгновенно подкидывает соответствующий образ. Но интереса нет и даже уверенно знакомое имя не вызывает эмоций. Знакомое имя, знакомые определения, значения, термины. Где-то там, среди них, проходила его жизнь - одна из его жизней. И это было совершенно точно не тем, к чему хотелось бы возвращаться.       Сознание заволакивает туманом, приглушая нестерпимую боль механически вздрагивающего тела       — Не терзай себя, Клауд. Что бы тебе ни казалось, ты не сможешь заставить его ответить за всё, что совершила Дженова.       — Ты оправдываешь, его, Винсент?       — Разве я когда-нибудь оправдывал его?       — Ты не знал его, Винсент. Ничего о нём не знал. Он не убивал твоих друзей, не уничтожал твой город. Это я видел, как он предал всё, чему присягал. Я понимаю, ты хочешь объяснить всё влиянием Матери, но всё не просто, совсем не просто.       — Был ли виноват Кададж в том, что стал марионеткой?       — О... Не знаю... Нет.       — Был ли виноват он в том, что стал марионеткой Дженовы?       — Так ты оправдываешь его, Винсент?       — Возможно...       Вне его желания, приглушённые голоса - и тот, от которого ноет рана, и тот, который растекается сдавленным взрыкивающим эхом - не позволяют отключиться в привычное блаженное небытие. Чужие слова обрастают пониманием и смыслом, и сука-память пользуется ими как вешками, сама достраивая картины. Некоторые оказываются размытыми, словно были увидены вот так - через плотную полупрозрачную ткань, искажающие цвета и силуэты. Некоторые взрываются ярко и остро, словно были увидены вчера. Но каждая из них абсолютно реальна и наполняет всё его существо неясными чувствами.       Едва ли он сожалеет. Всё было так, как и должно было произойти.       Чем мериться эгоизмом в глупом споре, лучше бы догадались выключить свет, раз уж я кому-то зачем-то нужен.       Расширенные зрачки ритмично пульсируют, силясь сузиться в привычные тонкие линии.       — Когда-то я совершил ошибку, Клауд. Наверное, самую большую в своей жизни. Я дорого заплатил за неё и ты видел, во что я мог превратиться, ненавидь я себя и далее. Сейчас я вижу возможность не совершить ещё одной.       — Ты говоришь про ту женщину в Мако-кристалле?       — Да, я говорю о ней. Я был недостаточно осторожен и убедителен, и не смог спасти её... и её сына от того чудовища, которым стал Ходжо из-за своей одержимости Дженовой. Я обещал сберечь их, но проиграл. Знаю, она бы меня простила, но себя простить трудней. Ты знаешь.       — Значит, Дженова разрушила и твою жизнь?       — Это уже не важно. Не ты один пытаешься убежать от прошлого, Клауд. Но ты ведь знаешь, как больно оно бьёт, когда рано или поздно настигает. И от нашего самобичевания ничего не изменится.       — Так он для тебя искупление минувшей ошибки? И тебе всё равно, что произойдёт потом?       — Возможно, Клауд. Я не знаю, что произойдёт, если он проснётся, но я буду уверен, что пусть и запоздало, но я выполнил своё обещание. Разве ты не сделал бы для него то же самое?       — Я убивал его три раза во имя спасения мира. Если понадобится, я сделаю это в четвёртый.       — Я думаю, он с радостью примет смерть из твоих рук. Если это действительно он. А если нет - я помогу тебе. Это не должно быть сложно.       Рефлексы так и не появляются и короткие судорожные сокращения мышц постепенно сходят на нет, превращая тело в гладкий тяжёлый камень. Он чувствует, как натужно работает собственное сердце, и понимает, что одному ему не справиться.       У него когда-то была воля. Была ярость к жизни. Сейчас он понимает, что безразличие и апатия гораздо сильнее, чем любые искусственные мотивации, и не желает сопротивляться ни одной из сил, ведущих безмолвное сражение за его - чью? - сущность. Вся его предыдущая жизнь прошла под чужой дланью, которая тем тяжелей становилась, чем больше грязных тайн за ней открывалось. Он не хотел больше воплощать чьи-то надежды и желания, оправдывать какие-то поступки, исправлять собой ошибки и служить колоссом для непомерной гордости и бездушного любования. Он хотел - возможно, впервые в жизни - принадлежать самому себе и распоряжаться собственной судьбой. Без подсказок голосов в голове и без высокомерных презрительных приказов.       Он отчаянно мечтал о покое, которого сам лишил себя когда-то, намертво привязав дух к покалеченному телу. Но сейчас волей неведомых, но смутно знакомых существ, он, наконец, мог обрести желаемое.       — Мальчик, пора на перевязку. Ребро не болит?       — Нет... Винсент, ты обещаешь присмотреть за ним?       — Ну не то, чтобы мне больше нечем было заняться, но я попробую. Иди. И постарайся себя контролировать. Я пошлю кого-нибудь приглядеть за тобой.       — Что, я всё ещё под арестом?       — Ну по-хорошему, я бы отправил тебя обратно в Эдж первым свободным вертолётом. Для твоей же безопасности. Но теперь мне кажется, ты не зря оказался здесь. Просто наши друзья не простят мне, если с тобой что-то случится.       — Какая трогательная забота.       — Клауд!       Нависающее над головой небо светлеет и раздаётся в стороны, раскатывая горизонты на невообразимую высоту. То, что обжигало изнутри и снаружи стирается, затушёвывается, лишается всякого смысла, растворяясь в смывающей все краски белизне.       Он поднимается на ноги, оглядываясь. Так естественно, словно и не было бесконечных лет полной недвижности. Он бы возможно задал вопрос, если бы видел смысл, или как минимум - того, кому можно его задать, но пустынная бесконечная белизна одинока, и веет каким-то полузабытым теплом, стирающим тревогу и болезненное безразличие.       И ему впервые нежданно, неоправданно хорошо и спокойно в уютных объятьях бестелесной сверкающей вечности.       — Эй, мужик, неужели ты так легко сдашься?       Тёплый насмешливый голос. Знакомый. До боли родной и близкий - не просто друга, но практически наставника. Воздух вокруг дрожит от тихой доброжелательности, сквозящей в низком голосе, отчего ироничный упрёк слышится радостным приветствием.       — Анджил... — улыбка сама трогает губы. Да и как удержаться, когда в сознании вновь возникает забытое ощущение надёжно прикрытой спины. — Ты даже сдохнуть не даёшь без нравоучений.       — Ну кто-то же должен вас, идиотов носом тыкать, — хмыкает тот, уверенно, но неощутимо приваливаясь спиной к спине. Он не видит глаз, но готов поставить свой единственный меч на то, что Анджил победно улыбается.       — Щенка своего тыкай, — беззлобно огрызается он. — Лучше бы ответил, какого бахамута здесь происходит?       Анджил склоняет голову и тяжёлые, словно прилизанные ветром волосы, ощутимо покалывают его шею.       — Ты и сам всё понимаешь, объяснять очевидное не стану. Ты можешь пойти со мной, если захочешь. А можешь вернуться - тебя ничего не держит.       — А меня там ждут? — вопрос звучит не столько скептически, сколько ревниво. Бледные губы сжимаются в презрительную тонкую линию. — Кому я там нужен, кроме кровных врагов и безумных учёных?       — Ждут, — уверенно отвечает Анджил. — Нас всех кто-то ждёт. Всегда. Даже если все мыслимые сроки давно выходят. А вот нужен ли... Спроси себя сам. Позволит ли твоя хвалёная гордость уйти, не попрощавшись?       — Вот уж в моём прощении там точно никто не нуждается, — хмыкает он иронично. — И разве здесь и сейчас не всё ли равно, кто кому остался должен?       — Как видишь, нет, — говорит Анджил серьёзно, и полуобернувшись, внимательно смотрит на стоящего без движения гостя. Сгустившееся вокруг пространство так же недвижно и безмолвно, и они вовсе не хотят нарушать его целостность. — Память о совершённом и незаконченном не даст тебе покоя, и на твоём месте я бы сделал всё возможное, чтобы восстановить запятнанную честь и гордое имя Солджеров.       — О, не сомневаюсь, — улыбается он. — Какое счастье, что на своём месте нахожусь именно я.       — Дурак ты, генерал, — беззлобно бросает Анджил. — Уж мне мог бы поверить. В любом случае, решать тебе. Ну что? Идёшь?       — Значит там я не нужен, — после паузы переспрашивает гость и Анджил безнадёжно пожимает плечами. — Какая чудовищная несправедливость. Как раз это и необходимо исправить, а не твои абстрактные морали. Какой смысл быть лучшим из лучших, если в тебе не нуждаются?       Анджил закатывает глаза и качает головой.       — Ты самая самоуверенная скотина, которую мне доводилось знать!       — Я имею на это право, — важно кивает гость и вдруг, обернувшись, внимательно и долго смотрит Анджилу в глаза. — Спасибо тебе, мужик. Мне так не хватало твоих подзатыльников.       — Помирай почаще, я всегда буду рад настучать тебе по шее.       — Непременно! — усмехается он и прикрывает глаза, словно боится увидеть, как уходит тот, кто когда-то составлял самую важную часть его прошлой жизни. Сквозь веки медленно пульсирует белизна, нарастая в ушах знакомым сдвоенным ритмом.       — Но лучше не возвращайся, — касается его слуха ироничное ворчание старого друга, и широкая мозолистая ладонь ободряюще сжимает предплечье.       — Как скажешь, мужик.       Но койку у окна всё-таки попридержи...       Первое, что он увидел, когда открыл глаза, был бьющий прямо в левый зрачок сноп белого света. Рефлекс не запоздал, но затёкшие мышцы двигались неохотно и бросок, призванный было оглушить потенциального врага, больше напоминал вялую отмашку от налетевшего комарья.       — Надо же, живой, — возвестил высокий тощий старик в кипельно-белом халате поверх исследовательской формы, и отвёл от брызжущих опасной зеленью глаз маленький врачебный фонарик. — А я думал, так и окочурится.       — Не дождётесь, — мрачно бросил Сефирот, смаргивая и прислушиваясь к собственному телу - не слишком ли оно стремится воплотить ожидания старика. — Я ещё на вашей могиле потопчусь.       Старик улыбнулся, но как-то натянуто, и сунув фонарик в карман халата, довольно быстро зашагал туда, где в сплошных пещерных каменных наростах темнел узкий выход из грота.       Разлёживаться желания не было никакого, и даже несмотря на то, что голову ощутимо вело от резких движений, Сефирот всё-таки заставил себя подняться с низкого неудобного лежака из нескольких спальных мешков, который явно наспех соорудили специально для него. На удивление, его не встретил шелест десятка извлекаемых из ножен мечей, не целились из-за углов снайперы, да и в целом, окружение никак не походило на камеры или лаборатории, к которым он неведомо когда успел внутренне подготовиться.       Напротив него сидел только один человек в алом потрёпанном плаще, спокойно и даже как-то отрешённо глядя на хмурого и подозрительного генерала. Впрочем, дальнюю стену подпирали два или три человека в строгих чёрных костюмах, удивительно неуместно смотрящихся на фоне грязных ледовых развалов, но его это не беспокоило. Не так сильно, как этот, который ждал прямо здесь.       Значит всё-таки Турки, ифрита им в печёнку...       — Доброе утро, — миролюбиво приветствовал самого опасного врага Планеты мужчина и Сефирот понял, что поторопился приписывать его к незнакомцам. Лица он запоминал, конечно, плохо, но голос не узнать было невозможно, хотя сейчас за ним не стелился шлейф багряного взрыкивающего эха и кровь внутри не вскипала от ненаправленной сытой угрозы.       — А где почётный караул, салют, оркестр? — Сефирот решил, что переход к нападению всегда был самой лучшей тактикой, раз уж эти экспериментаторы оставили ему свободу действий. Нет, он не собирался, не разобравшись, снова рвать с места в карьер и прорубаться на волю любой ценой, но если им что-то нужно, так почему бы и не сторговать себе что-то взамен?       — Не волнуйся, для похорон непременно расстараемся, — серьёзно, без намёка на иронию, заверил его мужчина и неуловимо текучим движением поднялся на ноги. — Как тебя зовут и где ты находишься?       — Солджер экстра-класса, генерал Сефирот, — выдал Сефирот прежде, чем понял, что бахамутовы заученные рефлексы серьёзно опережают его мыслительные процессы. — Эй, какого хрена я тебе отчитываюсь?       — Подсознание - страшная штука, — философски заметил обладатель незабываемого голоса. Его тон не изменился и настороженность не исчезла из жёлто-медных глаз, но Сефирот просто-таки ощутил, как расслабляются мышцы готового к смертельному прыжку хищного зверя.       — Здравствуйте, доктор, — наигранно-радушно поприветствовал его Сефирот. — Вы знаете, меня тут кошмары мучают. Эротические. Хотите расскажу?       — Я не доктор, — качнул головой тот. — Меня зовут Винсент Валентайн. Вряд ли ты помнишь меня...       — Отчего же, — Сефирот прищурился и медленно склонил голову, всматриваясь Турку в лицо. Сползшая на самые брови широкая повязка из плотной багровой ткани и короткие, явно недавно до плеч обрезанные чёрные волосы скрывали большинство черт, но они и не сказали бы ему почти ничего, что Сефирот мог бы опознать. На имена у него память была гораздо лучше, и особенно если эти имена встречались там, где в своё время открылась обжигающее сознание чудовищная истина.       — Я о тебе читал, — медленно произнёс он, выцеживая из своей памяти разрозненные, неполные отрывки, которые в то время он лишь невнимательно пробегал глазами, и которые теперь всплывали словно заученные главы Устава. — Ты был убит в восьмидесятом, в год моего рождения. Два года в лабораториях, эксперименты с генномодифицированными сущностями. Признан стремительно деградирующим объектом с неспецифическим распадом личности. Списан и был повторно уничтожен в восемьдесят втором. Так говорилось в архивных документах исследовательского особняка Шин-Ра и я видел их своими глазами. Они были неверны?       — Иногда смерть - это не повод перестать жить, — улыбнулся Винсент, не то польщённой, не то слегка растерянной улыбкой. — Правда ведь? Кстати, не хочешь есть? Я тут сижу часов шесть и честно говоря, голоден. Составишь компанию?       Сефирот нахмурился. Если это и было ловушкой, то Винсент явно слишком хорошо подготовился.       — Составлю. Если ты объяснишь мне, что вам от меня нужно.       — Я попытаюсь попробовать, — кивнул Винсент, неизвестно чему усмехаясь уголком рта.       Понять вырисовывающуюся на данный момент ситуацию оказалось нетрудно. Сефирот знал и о Геостигме, и о её распространении, и не скрывал, что видел мир глазами Шинентай или собственных проекций, сконструированных Дженовой. О мёртвых душах Теней он знал тоже, но в пику ждущим от него немедленной реакции Туркам, беспокойства по этому поводу не испытывал. И потому ему было здорово непонятно, почему вместо разборов его последних поступков, или хотя бы полного допроса, неглупого, вроде бы, Винсента, заботит такая ерунда, как вероятное формирование Тёмного Лайфстрима. Когда две богини дерутся, лучше не оказываться полем для их сражений - это он познал на себе и повторять не намеревался.       — Значит ты уверен, что не знаешь, как их уничтожить? — уточняюще заключил Винсент, убедившись, что весь трагизм ситуации разбивается о стену отчуждения бывшего генерала. Они сидели друг напротив друга на деревянных настилах, в той части пещер, где сквозь провалы в высоком потолке просачивался непривычно яркий дневной свет. Клауд независимо держался рядом с Винсентом, и бросал решительные, но короткие взгляды на того, кого по праву винил во всех бедах своей жизни.       — Это плохая новость, — продолжал между тем глава Турков, не сводя с генерала испытующего взгляда. — Потому что, признаться, мы рассчитывали на твою помощь.       Сефирот усмехнулся и отвёл глаза от Клауда, мокрым чокобёнком нахохлившегося в непривычно новеньком, строгом чёрном костюме. На лице светловолосого героя отчётливо читалась досада.       — А почему, собственно, я должен? Кажется, мы уже определили, что я не имею ни малейшего отношения к их созданию. Хотя не спорю, верить мне, наверное, в нынешней ситуации трудновато.       В голос некстати просочился сарказм, который Сефирот всеми силами стремился скрыть. Им ни к чему было знать, насколько он уязвлён этим, сквозящем в каждом движении недоверием, хоть и не мог их за него судить.       — Я не обвиняю тебя, — покачал головой Винсент. Сефирот попытался определить в бесстрастном голосе насмешку, но слышал лишь такое же тщательно скрываемое сочувствие. И неизвестно, что было хуже. — Просто имелась теория, что ты, не обязательно осознанно, с ними связан. Вот мы и решили спросить напрямую. Согласись, сомнительный план лучше, чем совсем никакого.       — Ну что же мне теперь, обратно пойти заморозиться? — Сефирот недобро сощурился, внутренне подбираясь и напрягаясь. — Раз уж я ваших ожиданий не оправдал? И вообще, вы кажется, меня совершенно случайно обнаружили. Я в ваши расчёты изначально не вписан.       — Надеюсь, до этого не дойдёт, — честно ответил Винсент, не отводя прямого располагающего взгляда от лица бывшего генерала. — Пока.       Но Сефирот не спешил проникаться такой искренностью. Ему тоже было не пятнадцать, и он по собственному опыту знал, что скрывается на другой стороне этой блестящей медали.       — Не договариваешь, Турк, — бросил он в ответ на эти признания почти презрительно. — Кто-то что-то говорил про живые клетки Дженовы в теле носителя. Не могу же я их из себя вилкой выковырять?       Сефирот подхватил вилку со стола, за которым дежурные по лагерю накрыли им нехитрый обед из консервов и варёного риса, и демонстративно сжал в кулаке, а потом с силой вогнал её зубьями между неошкуренных досок. И до этого не слишком эмоциональное лицо Винсента превратилось в гладкий холодный мрамор, только затвердевшие желваки на скулах выдавали беспокойное напряжение.       — Ты не Дженова, — медленно процедил он и Сефирот увидел, как царапают столешницу острые железные когти. — Не думаю, что если тебя ликвидировать как носителя вируса, что-то изменится. Да, ты возможно, был ей когда-то, а точнее - она тобой. Но сейчас её нет, можешь мне поверить.       — Откуда такая уверенность? — саркастически спросил Сефирот, краем глаза видя, как заёрзал на своём стуле Клауд, кидая на своего приятеля тревожные и многозначительные взгляды.       Похоже, Винсент был готов к этому вопросу. Он вытащил из стола застрявшую вилку и задумчиво прокрутил в пальцах.       — Ты несколько раз говорил о себе в женском роде, — начал перечислять он, чуть прищурившись, вспоминая. — Совершал некоторые тактические промахи, которые не совершит военный офицер. Использовал силу, которую не способно призывать человеческое тело, не разрушившись при этом. Это что касается разума. На то, что твоё тело искусственно создаётся каждый раз при новом появлении прямо указывало отсутствие ран, не претерпевающая изменений одежда. Открытый огонь и следы пороха не оставляли на тебе копоти. Может ты и Солджер экстра-класса, Сефирот, но вот это, — он кивнул на тронутые гарью манжеты его плаща, давнее напоминание о пожаре в Нибельхейме, — доказывает, что раньше ты такой огнеупорностью не обладал.       — Ну может Дженова мне подарила свою силу, — запальчиво возразил сильверхед, недоумевая, почему от перечисляемого ему стало как-то по-детски обидно и одновременно - нестерпимо смешно.       — И ещё ты называешь её по имени, — невозмутимо добавил Винсент. — Хотя раньше звал исключительно Матерью. Психологическая потребность в родстве, которой в тебе не наблюдалось, судя по контрольным отчётам. Да, наш отдел и эту информацию поднял.       Сефироту возмутительно захотелось стереть эту снисходительную полуулыбку со спокойного лица чем-нибудь вызывающим, но он промолчал.       — Ну и ещё ты сам мне представился, — удовлетворённо заключил глава Турков и медные глаза победно блеснули. — Дженова напала бы сразу, как только обрела бы подвижность тела.       — А что, она не могла притвориться?       — Вряд ли. Даже если бы она попыталась притвориться тобой до более удобного момента, она бы упирала на то, что её - то есть тебя - должны узнать и без представления. Козырять чином и званием ей никогда бы не пришло в голову. Так что благодари свою муштру и военную выучку, и что рефлексы оказались сильней твоего высокомерия.       — Так вот чему вас в Турках учат, — уважительно покивал головой Сефирот, обдумав услышанное. — Впечатляет.       Винсент пожал плечами, словно не видел в этом ничего особенного. На самом же деле, Сефирот оценил и тонкий психологический подход, и эффективную логическую цепочку наблюдений и выводов. Да и что говорить - адекватность и рассудительность медноглазого начальника Отдела Административной Безопасности Шин-Ра его приятно удивляла, чем дальше - тем серьёзней. И если бы не смутное воспоминание о рыкающем сдвоенном голосе - следствии присутствия ещё чьей-то сущности в его обманчиво-хрупком теле, Сефирот был бы не прочь познакомиться с ним поближе.       С некоторых пор он опасался скрытых сущностей.       — В общем, я так и не понял, — произнёс он после паузы, — что со мной будет дальше. Закапывать обратно вы меня не хотите, отдавать под трибунал меня, вроде бы, уже не за что. Лаборатории не предлагать - живым я вам не дамся.       — Придумаем что-нибудь, — оптимистично заметил Винсент. — И, кстати, насчёт трибунала я не был бы так уверен. Тебе ещё Нибельхейм не простили, не говоря уже о Мидгаре и развале Шин-Ра. Кроме того, далеко не все сильные мира сего в курсе твоей одержимости Дженовой. Понадобится много сил и времени, чтобы убедить их в том, что ты сейчас психологически адекватен.       — То есть, я свободен? — недоверчиво переспросил Сефирот. — Ну, по крайней мере, до следствия.       — Нет, — покачал головой Турк и генералу показалось, что он с трудом сдерживает улыбку. — Для начала ты пройдёшь курс социальной адаптации, психологические тесты и ряд восстановительных процедур. И тебе придётся постараться, чтобы убедить комиссию, что ты не сошедший с ума генерал Сефирот, с лёгкой руки раскатавший полпланеты, а всё тот же Солджер, когда-то честно и верно служивший Компании.       — Я не собираюсь больше связываться с Шин-Ра, — бросил Сефирот неприязненно. — Хватит уже на мой век разочарований.       Винсент поднял бровь, но промолчал, и Сефирот мрачно подумал, что недооценил его. Вместо ожидаемых угроз и ультиматумов, Турк явно предлагал ему самому найти альтернативу. А альтернативы как раз-таки не было, и оба это прекрасно понимали. Не в Вутай же сбегать в поисках политического убежища, тем более, что там его любят ещё меньше.       Хотя, ещё можно было воспротивиться обоим вариантам, но что-то в спокойных винно-красных глазах напротив его от этого отговаривало. Какое-то интересное внутреннее чувство настойчиво советовало не ссориться с обманчиво безобидным Валентайном.       — Строго говоря, — заметил глава Турков, — сейчас мы работаем на Мировую Организацию Восстановления. Официально она принадлежит Риву Туэсти, но финансированием занимается Руфус, и он всё ещё имеет влияние на Правительство Планеты.       — И ты уверен, что Руфус к тебе прислушается? — подозрительно спросил Сефирот.       — Не знаю, — удивительно равнодушно пожал плечами Турк. — Чем лучше ты себя будешь вести, тем больше на это шансов.       — Зашибись, — пробурчал Сефирот под нос. — У меня будет личная красноглазая нянька.       — А у меня, похоже, свой личный детский сад, — вздохнул Винсент и покосился на Клауда. Тот протестующе вскинулся, но словно что-то вспомнив, обиженно отвернулся.       Сефирот хотел было съязвить на это замечание, но не успел, потому что их прервал всклокоченный рыжий парень, быстрым шагом приблизившийся к их столу.       — Босс, ну почему до тебя не дозвониться, дзо-то? — затараторил он возмущенно, потрясая зажатым в кулаке мобильником. — Я тебя еле нашёл!       Винсент едва заметно поморщился. Похоже, рассеянность не была одной из его привычек.       — Что случилось и покороче, — бросил он, обращаясь к подчинённому, но тот замотал головой и протянул раскрытый телефон прямо к его носу.       — Информатор из Джунона. Хочет говорить только с тобой, дзо-то. Какая обидная условность, я же в конце-концов твой заместитель!       Сефирот с трудом удержался от усмешки, видя, как Валентайн привычно отмахивается от болтливого парня и зажимает массивную трубку между ухом и плечом. Его правая рука была всё ещё занята вилкой и похоже, он не сообразил положить её на стол. Левой же, облачённой в жутковатую когтистую перчатку из гладкого золотистого металла, хрупкую пластиковую технику легко можно было покрошить на десяток неопознаваемых обломков.       Между тем, Валентайн что-то напряжённо слушал, не вставляя ни слова, и лицо его приобретало невозмутимо каменное выражение. Ну, то есть, совершенно пугающе неживое. Возможно, если бы Сефирот был знаком с Турком подольше, он бы понял, что это означало, но пока он только смотрел и чувствовал, как что-то предостерегающе толкается в подсознание. Что бы это ни было, это вряд ли было хорошей новостью.       — Мне нужно идти, — внезапно бросил Винсент, поднимаясь так резко, что рыжий заместитель едва успел подхватить упавший мобильник. — Рено, сколько у нас времени до следующего выброса Теней?       — Часов восемь, — задумчиво почесал нос Рено. — Оно по ночам обычно буянит.       — Думаю, я успею вернуться, — Винсент кивнул каким-то своим мыслям и задумчиво перевёл взгляд с Сефирота на Клауда и обратно. — А ты присмотри за этими героями. Чтоб дождались меня живыми и по возможности, в полном комплекте.       — Кому помогать, если вдруг сцепятся? — азартно спросил рыжий. Трепета перед Сефиротом он явно не испытывал и потому, сам того не зная, стремительно рос в глазах генерала с каждой нарочито-небрежной фразой.       Винсент скептически выгнул бровь, снова одаривая холодным взглядом бывших Солджеров. Клауд демонстративно молчал, явно вознамерившись полностью игнорировать легендарного недруга. Зато Сефирот позволил себе усмехнуться и поймать его взгляд своим, привычно самоуверенным и наглым.       — Если они сцепятся, закопайте обоих, если ещё будет где, — бросил Винсент, и развернувшись, стремительно зашагал к выходу из пещеры.       — Эй, босс, как же вертолёт, дзо-то? — спохватился Рено и дёрнулся вслед за начальством. — Руд один не справится! И кто же будет присматривать за мной?       Винсент на ходу отмахнулся, как от раздражающей мухи, и вдруг, оттолкнувшись в прыжке, без особого труда проскользнул в широкую трещину высоко над головами, ведущую, судя по освещению, непосредственно на открытую заснеженную поверхность.       — Кажется, он своим ходом, — флегматично предложил Сефирот, оценивая взглядом головокружительную высоту. — Клёвое у вас начальство. Дзо-то.       Рено вернулся к столу и понуро сел на край дощатого настила. На его лице было написано не столько удивление, сколько досада от то, что ему не дали присоединиться к какой-то явно весёлой заварухе.       — А хотите я вам пещеры покажу, дзо-то? — скучающе предложил он, со вздохом покосившись на Клауда. — Только на поверхность подниматься не стоит.       Но бывшие Солджеры, не сговариваясь, помотали головами. Сефирот так вообще не маялся вынужденным бездействием, кроме того, он смотрел на Клауда и понимал, что им явно было, что обсудить. Присутствие же третьего, будь то Рено, или хоть сам Валентайн, устраивало его не слишком...       Впрочем, судьба явно решила сегодня возместить свою несправедливость. Или это у него на лице всё было написано таким крупным шрифтом, что через полминуты мрачного сопения, молодой Турк решительно поднялся и опёршись ладонями на стол, строго посмотрел на молчавших недругов.       — Если оба пообещаете вести себя прилично, то я так и быть, слиняю на полчасика в ангар, вертолёт проверить. И не буду мешать вашим семейным разборкам. Договорились, дзо-то?       Клауд фыркнул, не то насмешливо, не то презрительно, и эти ограничил свой ответ на предложение Рено. Сефирот же с удовлетворением подумал, что с некоторых пор Турки ему определённо импонируют.       — Ну я же безоружен, — развёл он руками, иронично усмехаясь. — Мой любимый меч так где-то и потерялся в потоке Лайфстрима. Вы же его не нашли, верно?       Рено пожал плечами.       — Зная твою славу, генерал, ты и без меча дел наворотишь. А нам опять разбираться. Босс приказал за тобой следить и защищать от геройского произвола Страйфа.       — А не наоборот? — скептически поднял бровь Сефирот.       — И наоборот тоже, дзо-то, — Рено утвердительно мотнул головой. — И в его благоразумие мне верится немного больше, тем более, что у него рука сломана. Короче, я могу вам доверять?       Сам того не зная, или зная, но тщательно выдавая за случайное совпадение, Рено надавил именно на ту больную точку, которая в данный момент полновластно управляла Сефиротом. Ему хотят доверять после всего того, чего он и сам бы себе не простил и уж точно никогда бы больше не доверил. Да он готов был из шкуры вывернуться, чтобы заслужить хоть часть этого доверия, и оправдать его. Не потому что хотел показаться хорошим.       Ему просто хотелось быть нужным не только в качестве идеального воина.       Прав был Анджил. Честь и гордость Солджера сидела в нём неистребимо. Надо было только вовремя напомнить.       — Так и быть, — великодушно бросил Сефирот, и наугад добавил, — А то же Руд один не справится.       Рено задумчиво обернулся к выходу, словно и хотел, и опасался уходить. Причём Сефирот отчётливо видел, что боится рыжий не опалы за самовольный уход с задания, а боится разочаровать начальство.       Да, мужик, я тебя понимаю. Мне бы тоже не хотелось разочаровывать такого серьёзного... эмм... начальника.       Наконец, парень решительно кивнул, бросил последний взгляд туда, где под потолком скрылось его непосредственное руководство и быстрым шагом, едва ли не вприпрыжку, скрылся в ответвлении многочисленных коридоров.       Солджеры остались одни, но радовалась этому только половина из них.       — У тебя правда рука сломана? — спросил Сефирот, помолчав.       — Нет, — буркнул Клауд и на его лице читалось уже озвученное недавно "не дождётесь". — Трещина. И вывих.       — Кто же это тебя так... — "нерационально", хотел добавить генерал, но вовремя спохватился, — умудрился достать?       — Никто, — бросил тот и стало ясно, что больше Сефирот из него ничего не выдавит.       Семейные разборки затягивались, а он и без того их терпеть не мог.       — Клауд, мне правда жаль, что всё так вышло, — извиняться Сефирот тоже не умел, да и не приходилось как-то в прошлой жизни. Но сейчас требовалось хоть что-то говорить, иначе тишина превращалась совсем уж в загробную. — И с Заком, и с Айрис. Я никогда не желал им зла.       — Они тебе мешали, — выдохнул Страйф. — И пытались тебя остановить.       — Не меня, — поправил его Сефирот. — Дженову.       — Но ты мог ей сопротивляться, мог не слушать её приказов. Я же сопротивлялся. Я тоже был ей одержим.       — Клауд, — мягко заметил Сефирот. — Тебя обрабатывали четыре года, а меня - больше двадцати лет. И ты не был рождён с клетками Дженовы в организме. Меня же, как ты понимаешь, не сильно спрашивали. Все мы были монстрами, но в этом не было нашей вины.       Хотя, Анджил сопротивлялся до последнего, подумалось ему некстати. Вот кто точно мог бы стать идеальным Солджером. Жаль, что он поддался панике вслед за Генезисом. Он бы легко удержался сам и удержал бы меня, если бы не страдал так из-за деградации Генезиса.       Хотя, паниковали мы все. Прости, что я тоже не смог стать твоей опорой, мужик.       — Тебя не тошнит от собственных оправданий? — бросил Клауд, поднимая на бывшего генерала отчаянный взгляд. — Ты был героем! Ты был кумиром для всех! Даже если это был не ты, даже если не мог сопротивляться. Как ты можешь вот так просто говорить об этом? Как ты можешь жить со всей этой памятью, зная, что из-за тебя погибли те, кто тебе верил?       Сефирот почти ждал, что Страйф начнёт кричать, или, бросив ему правду в лицо, попытается уйти прочь, доказывая своё презрение и разочарование, но Клауд только хмурил светлые брови, глядя куда-то внутрь себя, и кривил бледные губы в неясной горькой усмешке.       Что мне ответить тебе, мальчик? Рассказать о том, скольких я убил на службе Шин-Ра или на Вутайской войне? Не монстров, а самых обычных людей, со своими желаниями, мечтами и целями. Или что Зак сражался со мной рядом, и точно так же оставлял за собой трупы? Ты предпочитал не видеть этого, потому что он сам в этом не видел ничего ужасного. Для нас смерть давно стала работой и дорогой к намеченной цели. Я о многом сожалею, но не испытываю жалости, и к тому, что было до Дженовы, и к тому, что я вершил от её имени. Едва ли ты поймешь это. Для тебя это признак бездушия, а для меня всегда было прямой обязанностью. Ты никогда не был Солджером, ты не смог бы им стать, примеряя каждую смерть на себя. Не бывает героев, не прошедших к славе по колено в крови, ты же страдал даже когда вершил правосудие. Ты винишь меня в смерти друзей и не можешь простить себе, что не защитил их. Как объяснить тебе, что я тоже оплакиваю своих друзей, но не испытываю угрызений совести, что они погибли, опять-таки, косвенно из-за моего наследия? И сотни невинных, павших от моей руки, никогда не будут мне сниться. Не потому, что я жесток. Не потому, что избегаю ответственности за то, что творилось моими руками. Я просто разучился оглядываться назад. Там нет ничего, кроме бесполезных страданий.       Так что мне ответить тебе, мальчик? Кем бы я ни был раньше или сейчас, твоё право меня ненавидеть. Я разочаровал и подвёл стольких, что твоя одинокая месть потеряется на их фоне. Как сказать, что мне всё равно? И что если вы решите меня уничтожить, мне тоже будет всё равно. Хотя не уверен, что у вас это так легко получится...       Я знаю, что виноват. Но не вижу за собой вины, и не стану оправдываться. Так есть ли смысл говорить об этом?       Неожиданно для себя Сефирот поднял взгляд на Клауда и увидел, что парень не отрываясь смотрит ему в глаза. Не презрительно или обвиняюще, нет. Он словно пытался разглядеть за непрозрачной зеленью то, что отголосками просыпалось в этом задумчивом молчании. И генералу показалось - на миг, на долю секунды - что Клауд это действительно видит, и пытается если не понять, то хотя бы разрешить себе смириться. Потому что иначе они рискуют вечно упрекать друг друга в том, чего никогда не смогут в себе изменить.       — Ты снился мне, — очень тихо заметил Страйф, отводя взгляд, в котором больше не было горящей ненависти, одна лишь тлеющая горечь. — Ты специально делал так?       Сефирот склонил голову.       — Я пытался дать тебе понять, что я жив. Не то, что бы специально, просто чувствовал, что так нужно. Смешно, но мы с тобой до сих пор связаны и ты оказался единственным, кого я мог пригласить в свои сны.       — Зачем? — нахмурился Страйф, но движение вышло больше сочувственным, чем суровым.       — Может, чтобы ты пришел и закончил все это, — Сефирот закрыл глаза и улыбнулся. — Мне сказали, что если бы в той толще льда, где меня обнаружили, было чуть больше Мако, оно бы растворило меня и мою душу, оставив только образ, который бы просто впечатался в пустоту льда изнутри. Чуть меньше Мако не позволило бы мне сохранить сознание, а организм не смог бы поддерживать анабиотическое существование. Мне чудовищно повезло, так сказал Валентайн. Но я не хотел этого везения. Я надеялся, что ты убьёшь или освободишь меня, — он помолчал и мечтательно добавил. — Или я тебя убью.       Клауд снова настороженно вскинулся, но каким-то неясным ощущение всё же распознал скрытую иронию и даже попытался улыбнуться.       — А теперь мне диктует условия этот Турк, — мягко добавил Сефирот. — И кажется, он теперь этого не одобрит. Как считаешь, мы могли бы найти силы с ним поссориться?       — Не нужно, — замотал Клауд головой. — Я уверен, он знал, что делал, когда принимал решение.       — И тем не менее, он не рассказал мне всего, верно? — генерал искоса взглянул на парня и увидел, как тот смущённо прикусил губу. — Уже не важно, кто или что управляет мной. Ему приказали уничтожить меня, чтобы перестраховаться, так ведь?       Клауд сжал губы в одну невидимую линию и сглотнул, но всё-таки сознался.       — Да.