Сквозь стеклышки калейдоскопа

Внимание: маленькое, ну ладно, большое АУ больницы святого Мунго. Да простит меня Роулинг. ____________________________________________________________ Врач должен уметь смотреть правде в лицо и оперировать исключительно фактами. Никаких «может быть» и «если бы». Только то, что есть. В крайнем случае, то, что было. Например, был мальчик по имени Дезидерий Фергюссон, старательный, круглоголовый, а больше совершенно ничем не примечательный. Был факультет Слизерин, куда Дезидерий выпросился у Шляпы, потому что это ему насоветовал дедушка, уверенный, что слизеринцам проще устроиться в жизни. Была девочка по имени Цисси Блэк, бойкая и немного нахрапистая, как все Блэки, которая тоже поступила на Слизерин, потому что Блэки всегда учились только на Слизерине. У девочки были золотистые, тонкие, как паутинка, волосы, глаза, голубые и зеленые одновременно, но больше – зеленые, и оборка на платье, которая вопреки правилам виднелась из-под мантии на два дерзких дюйма. И хотя кое-кто говорил, что Цисси Блэк кривляка и зазнайка, что она вовсе не такая красавица, какой хочет казаться, что черты ее лица мелковаты, что золото ее волос густо приправлено банальной рыжиной и что один глаз у нее косит, тем не менее, сразу несколько мальчишек, не сговариваясь, решили, что Цисси Блэк - это лучшее, что могло с ними случиться в жизни. Впрочем, наверное, они бы высказались о своих чувствах более прозаично. Но Дезидерий Фергюссон думал именно так, потому что в душе был поэтом. А значит были и стихи, очень скверные, которые преимущественно заканчивали свою жизнь в камине, погибая от руки автора. Были взгляды, пристальные до ломоты в глазных яблоках, горячий румянец, если взгляд вдруг перехватывали, и горячая дрожь просто от того, что Цисси Блэк проходила рядом. Были рыцарские романы, которые Дезидерий читал допоздна, пока свеча не сгорала целиком. Были будоражащие душу сны, где рыцарем становился сам Дезидерий и все оказывалось возможным. Был первый курс. И второй. И третий. Цисси Блэк взрослела и менялась. Она не сумела превзойти всех красотой, но что касается изящества и чувства меры – тут ей не было равных. Никто не мог похвастаться такими миниатюрными ножками, на которых так изумительно сидели узкие черные туфельки. Ни одна студентка не сумела так же ловко и аккуратно повторить ее знаменитую прическу в форме бутона. А однажды Цисси, вернувшись в школу с каникул, привезла маленький флакончик духов. Она с гордостью показывала синяки на тонких руках и рассказывала, как мама в недобрый час зашла за покупками в Косую Аллею, где и столкнулась с Цисси в галантерейной лавке. Строгая Друэлла за распущенность настегала дочку по рукам линейкой для кройки ткани и еще велела домовикам десять раз обыскать ее багаж перед отправкой в Хогвартс. Хитрая Цисси спрятала флакончик в корсете, сзади, между лопаток, привязав к горлышку нитку и зацепив ее за крючок. Цисси Блэк жила в невероятном мире, так не похожем на мир Дезидерия Фергюссона. Например, его сестру Гризельду дедушка не наказал, даже когда она запустила садовым гномом в соседского мальчишку. А вот за корсет, пожалуй, всыпал бы. Впрочем, Гризельда и не слышала никогда о таких прелестных вещах. Была кличка – Белая Роза. Нет, слово «кличка» звучит грубовато, скорее, тайное наименование, которое само родилось в воображении Дезидерия, когда он посмотрел на узкую спину Цисси Блэк, на ее неправдоподобно тонкую талию, на ее головку, похожую на чашечку цветка. Вдобавок, теперь от нее щемяще пахло духами из маленького флакончика – Дезидерий не сомневался в том, что так прекрасно могут благоухать только розы. Розы были везде. Розы были в его книгах. Розы были в его снах – они распускали белые лепестки, с которых падали прозрачные капли росы. Профессор Слизнорт был очень рассержен, когда примерный и старательный студент Фергюссон вписал в расшифровку простенького Зелья Сонливости три розовых лепестка вместо трех соцветий дурмана. Была и другая кличка – тут уж иначе и не скажешь – Дейзи. Так Цисси Блэк называла Дезидерия, когда просила его о чем-нибудь, например, дать переписать домашнее задание. И, хотя Дезидерий должен был ненавидеть это дурацкое прозвище, оно ему даже нравилось, потому что определенным образом роднило с ней*. Был выпускной бал, на котором Цисси Блэк танцевала – только с избранными, разумеется - и была так хороша, что долго потом снилась Дезидерию именно такой: смеющейся, голубоглазой, с брызгами бриллиантов на тонкой шее. Он, холодея от страха, держал за спиной белую розу с золотой крошкой на лепестках, но не решился отдать ее Цисси лично, а положил тайком на ее стул. Был поезд. Была саднящая грусть при мысли о том, что этот пейзаж за окном, знакомый с детства, ты видишь в последний раз. Были слезы и невнятные, неуместные слова, которые совершенно не годились для прощания. Правда, улыбок было больше. Был длинный гудок, извещающий о том, что поезд подходит к вокзалу. Был холодок в животе. Была веселая толпа в коридоре, когда студенты по очереди выходили из вагона. Была твердая решимость предложить Цисси Блэк руку и сердце. Она стояла прямо перед ним, взволнованная, разрумянившаяся, в мантии модного тогда малинового цвета и шляпке, кокетливо сдвинутой набок. Дезидерий набрался мужества и коснулся ее плеча. Она обернулась, улыбнулась ему и сказала: «Пока, Дейзи!» С этими словами Цисси Блэк ухватилась за руку домовика, вышла из поезда и вскоре исчезла в клубах пара. Дальше ничего не было. Только горечь во рту и ужасное осознание того, что Цисси Блэк ушла, сказав ему только два слова на прощание. А он… Он вообще ничего ей не сказал! А если бы и сказал? Это бы ничего не изменило. С одной стороны, были Блэки, самая плодовитая чистокровная фамилия и самая суровая, где девочкам не разрешалось в одиночку спускаться и подниматься по лестнице, а мальчиков секли за провинности вплоть до того времени, как эти мальчики уже обзаводились бородой. Может быть, поэтому именно среди Блэков рождалось больше всего бунтарей, мрачных фанатиков и просто сумасшедших. А может, потому что это семейство было не слишком щепетильно в вопросах кровнородственных браков – если предприятие сулило выгоду. У Сигнуса и Друэллы, шропширских Блэков, было три дочери - как в сказке. Была Андромеда, хорошенькая и смешливая, однако слишком своенравная, за что ей часто попадало линейкой. Была Беллатриса, кукушонок в семье Блэков, некрасивая и угрюмая, которая прятала под подушкой дамские романы, а когда мама вставала перед ней грозной фурией, сжимая в руке потрепанную книгу, так рыдала и с таким серьезным видом грозилась повеситься, что Друэлла в гневе швыряла линейку на пол. Ябед-домовиков Белла потом лупила туфлей, заперев двери своей комнаты. Было ясно, что на этих двух девушек вряд ли поймается какая-нибудь стоящая рыба. Также было ясно, что к третьей дочке, Цисси, Сигнус Блэк, цепкий и хитрющий, как все Блэки, не подпустит всяких мелких пескариков, а будет ждать по-настоящему крупную добычу. С другой стороны, был некий Дезидерий Фергюссон с не самой блестящей родословной и никому не известной фамилией. Была сестрица Гризельда, которая после смерти дедушки осталась целиком на попечении брата. Было скудное наследство. Был диплом с отличием – вот и все имущество. Были неведомые раньше глаголы – «выжить» и «прокормиться». Дезидерий никак не тянул на крупную рыбу, достойную Цисси Блэк. Было ужасно неприятно впервые столкнуться с еще одним глаголом – «знать свое место». Было и хорошее. Профессор Слизнорт, который уже давно позабыл инцидент с розовыми лепестками, знал об успехах Дезидерия по части приготовления лекарственных зелий, знал о том, что Фергюссон хотел учиться на врача, знал о его бедственном положении, похлопотал за него перед старыми знакомыми и… В общем, была возможность учиться в Германии, в Марбургском колдомедицинском университете. И получать стипендию, достаточную для того, чтобы содержать себя и посылать деньги Гризельде. Надо было уехать из Англии. И Дезидерий уехал. Было полдома, которые Дезидерий снимал вскладчину с еще тремя ребятами. Ребята целыми днями слушали музыку, курили что-то сладко пахнущее, ничего не делали и непонятно на что жили. И активно мешали жить Дезидерию. Впрочем, они были добрыми. Были мелкие и крупные приработки. Был тяжелый, как камень, немецкий язык. Была учеба, интересная, хотя и тяжелее, чем в Хогвартсе. Намного тяжелее. Вообще, было тяжело. Но была белая роза, которая стояла на его письменном столе и никогда не вяла. Были сны, по-прежнему цветные и яркие. Была маленькая, малюсенькая такая, но уверенная надежда, что когда-нибудь… потом… обязательно… Гризельда приехала неожиданно, привезла покупной пирог в жестянке и ворох новостей. Была газета, которую она читала на пароме от скуки и вытряхнула из сумки вместе с фантиком от мороженого. Зачем? Зачем Дезидерий взял эту газету? Почему эта треклятая газета открылась именно на той странице, где была эта треклятая колдография? Мир позеленел и треснул, как бутылка, долго лежавшая в пруду. На колдографии была Цисси в свадебном платье, таком закрытом, какое только могла допустить свирепая мораль Друэллы Блэк, и с усталой, немного испуганной улыбкой на губах. Был он, здоровенный мужик, на две головы выше и лет на семь старше своей невесты, белобрысый, самодовольный, с ручищами мясника и плоскими рыбьими глазами. Да он и был рыбой, той самой золотой рыбой, которую Сигнус Блэк ловил в свои сети. Гриззи, беспечная Гриззи, которая даже не имела представления, что она натворила, обратила внимание на колдографию и поспешила выложить все, что знала о семье Блэков. Она крайне интересовалась перипетиями жизни высшего света, потому что, не имея к нему ни малейшего отношения, страстно хотела иметь. Была Девушка-Которой-Как-Бы-Не-Существует, прежде носившая имя Андромеды. Она отколола такой номер, что Блэки чуть концы не отдали и поспешили вычеркнуть ее из своего рода и забыть ее имя. Была Беллатриса, которую с видимым облегчением сбыли с рук Родольфусу Лейстренджу, разговорчивому и дружелюбному, словно могильная плита, не подозревающему, какое сокровище досталось ему в жены. Теперь они с невероятным азартом соревновались в том, кто кого быстрее сживет со свету. Была пресловутая рыба, сын Абраксаса Малфоя, Люциус. Гризельда знала о нем на удивление немного. Только то, что он расторг четыре помолвки подряд из-за самодурства своего папаши и, похоже, не сильно страдал. Люциус Малфой не любил сплетен о себе, и этого было уже достаточно, чтобы о нем не сплетничали. Дезидерий еще раз взглянул на колдографию и понял, почему поступать вопреки желаниям Люциуса не хотелось ни одному здравомыслящему магу. Перед ним был донельзя избалованный, а потому - опасный человек, не видящий для себя никаких препятствий. Он делал, что хотел, и брал, что понравится, без лишних колебаний. Теперь ему понравилась Цисси Блэк. Гриззи продолжала трещать о том, что зазнайка Блэк долго кочевряжилась и отвергала женихов, зато уж в Люциуса вцепилась обеими руками. Говорят, Сигнус Блэк давно задался целью породниться с Малфоями и долго торил дорожку к молодому - и единственному! – наследнику, отпугивая незадачливых конкурентов. Так говорила Гризельда, и Дезидерий хотел ей верить. Ему до странности, до боли хотелось верить, что под венец Цисси Блэк шла со слезами, подгоняемая линейкой Друэллы и гневными криками Сигнуса. Но была колдография, где Цисси Блэк устало и доверчиво склоняла голову на грудь страшному, незнакомому мужчине и загадочно улыбалась куда-то вбок и вниз. Дезидерий скомкал газету и обозвал Гризельду сплетницей, ужасно напугав ее этим совершенно нехарактерным для себя поведением. К слову «был» привалилась частичка «не». Не было больше белой розы на столе – какие глупости! Не было больше никаких газет – вообще. Не было никаких женщин в его доме – здоровье дороже! Дезидерий закончил учебу и работал в клинике при университете, став герром Фергюссоном, уважаемым человеком и хорошим врачом. Он выкупил сначала одну половину дома, потом вторую, вместо трех соседей завел трех домовых эльфов и счет в банке. Однако были, они по-прежнему были, яркие, цветные сны, где Цисси Блэк, окутанная легким облаком фаты, с цветами в волосах, улыбалась и смотрела вдаль туманным взглядом. Воображение отказывалось рисовать рядом с ней Люциуса Малфоя, чтобы она могла прислониться к нему, поэтому выходило, что Цисси очаровательно и несколько игриво склоняла голову набок, как будто что-то обещала Дезидерию. От этих снов невозможно было избавиться, и отрицать их тоже было невозможно. Да, если честно, не очень-то и хотелось. Потом… Потом жизнь Дезидерия переменилась в одночасье. В Германии появились Пожиратели. Чтобы узнать об этом, Дезидерию Фергюссону даже не пришлось обращаться к газетам. Был прекрасный теплый вечер, когда он вернулся домой с работы и обнаружил у себя в гостиной двух незнакомцев с палочками в руках. Они предложили ему сотрудничество. «Вам не придется делать ничего особенного, герр Фергюссон, просто лечить раненных бойцов». Дезидерий хрустнул пальцами и уже собирался отказать незваным гостям в самой резкой форме – тогда он еще не знал, насколько они могут быть опасными. Но была фотография Гриззи, которую один из Пожирателей взял в руки, осведомившись о самочувствии фройляйн Фергюссон. Был обжигающая ярость и ледяной ужас. Но это было уже потом, после того как Дезидерий согласился сотрудничать. А что оставалось делать? Гризельда была далеко, в Англии, совершенно одна. Там же был еще кое-кто, о ком Пожиратели пока не знали, но вполне могли узнать, пожелай они покопаться в голове Дезидерия. Было сотрудничество. Сотрудничество… Дезидерий убаюкивал совесть словами о том, что он, в конце концов, никого не убивает и преступлений не совершает, наоборот, занимается своим прямым делом, соблюдая священную клятву колдомедика – помогать всем вне зависимости от их статуса и политических предпочтений. Но был внутренний голос, который орал: «Дезидерий, как же ты можешь?!» Он и сам не знал, как он мог. А ведь так просто было отмстить – повернуть скальпель в ране, чуть ошибиться в дозировке лекарства! И пусть кто-нибудь попробует доказать злой умысел. Останавливало одно: эти люди никому ничего доказывать не будут. Они покарают. Приходилось беречь никчемные жизни этих тварей, потому что была Гриззи. Она работала в кондитерском магазине и на тревожные письма Дезидерия отвечала легкомысленными, многобуквенными посланиями. Она не знала, что ради нее брат каждый день идет на сделку со своей совестью. Чтобы не сойти с ума, Дезидерий предпочитал не задумываться над тем, что он делает. Лишь иногда, против воли проскальзывала холодной змейкой мысль: что он, Дезидерий, будет делать, если ему так же деликатно «предложат» проводить эксперименты над магглорожденными. Ведь такая практика была и, кстати, неплохо оплачивалась. Он не сможет, нет, нет, не сможет, и тогда Гризельда погибнет! Но сгореть в этом аду из страха и чувства вины Дезидерию было не суждено. Все кончилось мгновенно, однако долгожданная Победа вдруг вышла ему боком. Ад сделал новый виток. Дезидерий оказался на скамье подсудимых, уже не как герр Фергюссон, уважаемый человек и хороший врач, а как предатель, пособник Темного Лорда, волк в овечьей шкуре. За такое преступление ему грозила смертная казнь – в Германии законы были жестче, чем в Великобритании. Дезидерий не сопротивлялся. Ему все опротивело, и он страшно устал. Он честно сознался, что, да, работал на Пожирателей, нет, Империус к нему не применяли. Зачем, если есть методы гораздо более действенные? Убьют его или оставят в живых – какая в сущности разница? Главное, что Гриззи цела и невредима, и ничего ей не грозит, а его жизнь сошла с рельсов, и ее давно пора было подтолкнуть в пропасть. Но тут случилось то, чего Дезидерий Фергюссон меньше всего ожидал. Оказалось, что его судьба небезразлична многим людям. Они вставали на свидетельскую кафедру и рассказывали то, о чем сам Дезидерий напрочь забыл. Была женщина, которой он не только выписывал, но и покупал лекарства, когда сам еще перебивался с хлеба на воду. Была семейная пара. Они жили по соседству, и именно Дезидерий прибегал к ним посреди ночи, когда с их дочкой случался очередной приступ. Были однокурсники, преподаватели, коллеги, благодарные пациенты, просто знакомые, которые не верили в подлость Дезидерия Фергюссона, не верили и не хотели верить. Были даже те ребята, веселые хиппи, так надоедавшие когда-то Дезидерию. Правда, пришло только двое – третий погиб в развалинах амбара, подожженного Пожирателями. Была Гризельда, которая проливала слезы на кафедру и призывала небесные силы в свидетели, что на свете нет человека святее ее брата, и те, кто пытается утверждать обратное, должно быть, лишились ума. Присяжные были в растерянности. Дело Фергюссона получило широкий резонанс. Люди писали в газеты и требовали освободить без вины виноватого узника. Возможно, потому что многие на собственном опыте знали, насколько убедительными могут быть Пожиратели. Кое-кто бесстрашно сознавался, что и ему приходилось работать на них по тем же причинам. Защищать Дезидерия взялся лучший адвокат Германии, притом не взяв с него ни мюнца. Герр Фергюссон стал для всех немцев символом беззащитности человека с его человеческими привязанностями и чувствами перед лицом гораздо более могущественных и беспощадных сил, чуждых состраданию. Состоялось три громких процесса, в результате которых после долгих прений был вынесен следующий приговор: «Дезидерий Фергюссон, поданный британской короны, должен в течение двух дней вернуться на родину, оставив все свое имущество государственной казне Германии». Той самой Германии, где прошла молодость Дезидерия, где он шаг за шагом, терпеливо шел к осуществлению своей мечты, где из робкого, полуголодного мальчишки он превратился в решительного, независимого мужчину, где он пережил горькие утраты и воодушевляющие радости. Эта Германия теперь была навсегда закрыта для Дезидерия Фергюссона. Была толпа, пришедшая провожать его и Гризельду на паром. Было ощущение полной неизвестности. Глубокой усталости. Равнодушия. Гризельда, напротив, ужасно боялась, что английский суд довершит то, что начал суд немецкий, и ее дорогой брат, благополучно избежав боевого заклятия в грудь, попадет в Азкабан – и еще неизвестно, что хуже. Но Великобритания оказалась в эпицентре Войны, и людей, причастных к делам Темного Лорда, там было в два раза больше, причем, за многими числились такие преступления, которые Дезидерию даже не снились. Судебным работникам хватало хлопот и без мистера Фергюссона, и его дело безвозвратно затерялось. Был старый дедушкин дом, где каждая вещица всплывала из глубин памяти и вспыхивала перед глазами, играя красками детства. Гризельда, которая обещала со временем превратиться в довольно милую старую деву, стала для Дезидерия не только сестрой, но и мамой, женой и, по сути, единственным близким ему человеком. После неистовой шумихи и всеобщего интереса мистер Фергюссон попал как будто в вакуум. И без того немногочисленные друзья и знакомые успели забыть о нем за долгие годы его отсутствия. Был только старый добрый профессор Слизнорт, который первым пришел навестить Дезидерия, долго и путано извинялся, за то что не смог приехать на процесс, и просил не обижаться. Дезидерий не обижался. Он же все понимал. То ли из-за уколов совести, то ли просто по доброте душевной профессор сделал еще одно благодеяние своему бывшему студенту: он устроил его на работу, и не куда-нибудь, а в больницу святого Мунго. Конечно, не на первых ролях, но для Дезидерия, ненавидевшего безделье, это стало настоящей отдушиной. Приятелей на новой работе у него не завелось, так как коллеги сторонились угрюмого врача с грузным немецким акцентом и ранней сединой на висках. Гризельда, которая не спешила замуж, но обожала сватать других, напрасно уговаривала Дезидерия быть поласковее и улыбаться хорошеньким медсестрам и молодым докторшам. Ее брат не искал знакомств. Что-то в душе надломилось, и теперь место разлома поросло грубой коркой. Единственное, что могло его немного оживить, были новости о Цисси Блэк, которую теперь все знали как Нарциссу Малфой. А ее теперь действительно знали все, даже те, кто не знал раньше. Были вездесущие разговоры о том, что дом Малфоев превратился в сущее гадючье гнездо. Люциус был Пожирателем смерти, самым настоящим Пожирателем, с руками по локоть в крови. В народе его прозвали Белой Чумой. Белая Роза во власти Белой Чумы! От одной этой мысли можно было сойти с ума, если бы Дезидерий не убеждал себя в том, что люди любят привирать и усугублять и без того плохие вести. Он оставил свое газетное воздержание и жадно въелся взглядом в печатные столбцы. Они пестрели колдографиями. Был зал суда. Люциус Малфой, ссутулившийся и небритый, моргал от беспрерывно щелкающих вспышек и дергал подбородком. Был целый разворот с полусотней снимков. Сливки сливок того общества, которое окружало Волдеморта. Мужчины и женщины были запечатлены в одинаковой позе – вполоборота, с обнаженной левой рукой, вытянутой так, чтобы была видна Метка. Люциус Малфой сразу бросился в глаза Дезидерию своей белизной. Он исподлобья смотрел на колдографа поверх холеной, жилистой руки и был похож на раздавленную змею, которая, корчась в агонии, все еще готова впрыснуть свой яд пополам с кровью и ненавистью в любого, кто решится подойти слишком близко. Рядом с Люциусом сидел снулый, белесый парень, придерживающий рукав, чтобы тот не сполз с его костлявого локтя. Это жалкое создание было единственным сыном Люциуса и Нарциссы Малфоев. Была передовица в экстренном выпуске под заголовком: «Конец Белой Чумы!» В день, когда тело Люциуса Малфоя выносили из Азкабана, журналисты слетелись, как стервятники. Но была единственная колдография, очень нечеткая, где все утонуло в темноте, и глаз с трудом различал фигуры, много фигур. Выделялось только одно светлое пятно: голова Нарциссы Малфой. Ее лицо от сильной ретуши стало совсем белым, кукольным, но даже сейчас по одному рисунку бровей, по тонкой угольной штриховке ресниц Дезидерий понял, что она смотрит, как на свадьбе - вбок и вниз, смотрит на труп своего мужа, мерзавца и убийцы, на окоченевший труп на носилках, на труп своего мужа, свирепого мертвого зверя, которого она непоправимым, ужасным образом любила. Дезидерий с отчаянием вглядывался в ее лицо и пытался понять, нуждается ли эта женщина в его помощи и как именно он может помочь ей. Ответ пришел сам. Было письмо в плотном красивом конверте, запечатанном темно-зеленым сургучом. Он три раза брался за нож и три раза не мог взрезать бумагу, теряясь при виде твердого, размашистого почерка, знакомого еще по школьным конспектам. Она просила его прийти в усадьбу Малфоев, чтобы сделать ему какое-то предложение. Все бессонные ночи, все рыцарские романы, все рисунки, все робкие мечты и дерзновенные сны бросились Дезидерию в голову, как вино, и опалили разум. И только тут он понял, что ждал этого письма. Ждал, что она, одинокая и беззащитная, вспомнит о бывшем однокурснике, заплачет у него на плече, подставив свою золотистую голову его трепещущим рукам. Дезидерий содрогнулся от неприязни к самому себе. Ждал! Как будто у нее нет других, более достойных кандидатов, которые бы с удовольствием предоставили ей и свои руки, и свои плечи. Но все же она позвала его! И Дезидерий заранее знал, что согласится на все ее предложения. Даже если она предложит ему вырвать сердце из груди, он, роняя на ковер капли крови, возложит его, как смиренный дар, к ее ногам, обутым в узкие черные туфельки. Была отглаженная форменная мантия. Холодные пальцы, как будто ища поддержки, судорожно сжимали в кармане тонкий листок со священными буквами ее руки. Была темная ограда и ясени, уснувшие под снежными покровами. Были тонкие фонари, затерявшиеся среди деревьев и бросавшие на синий снег пятна бледно-желтого света. Был громадный темный дом, при виде которого хотелось проверить, застегнуты ли пуговицы на воротничке. Домовик, открывший Дезидерию дверь, поклонился и вежливо попросил подождать хозяйку в гостиной и вести себя потише, потому что хозяин работает. Была темная комната, затапливаемая светом по мере того, как другой домовик, стоявший на пирамиде из двух стульев, зажигал в люстре одну свечу за другой. Был портрет, справа над камином – как принято, портрет хозяина дома. Картина была написана недавно и еще блестела непросохшим лаком. Драко Малфой успел оправиться и уже не напоминал дрожащего, облитого водой щенка. Он вовсю тянулся за отцом: такая маленькая белая рыбка с такими же тонкими, неприятными губами и страшным в своей неподвижности взглядом. Он даже не пошевелился, бровью не повел, когда Дезидерий показался в дверях. Был другой портрет, слева, изображавший молодую женщину, почти девушку. Только покрой платья и наколка на волосах выдавали в ней новую миссис Малфой. У нее была приветливая улыбка и сливочно-белая шея. Дезидерий немедленно решил, что ее родители тоже, видимо, неплохо порыбачили. Бедняжка. Были легкие шаги сзади. Нарцисса Малфой прошла мимо, быстро, с вихрем и свистом длинной юбки – тонкая, абсолютно черная тень. Не сказав Дезидерию ни слова, не взглянув, она прошла мимо, стягивая на ходу перчатки, остановилась у зеркала, отколола черную вуаль и, скомкав, небрежно бросила ее на туалетный столик. Шелковистая ткань соскользнула на пол, однако Нарцисса не обратила на нее никакого внимания. Она встала возле камина, прямо между двумя портретами и сделала Дезидерию приглашающий жест, как будто он только что появился в комнате. - Мистер Фергюссон, - она поощрительно улыбнулась и протянула ему руку – для пожатия, не для поцелуя. - Миссис Малфой, - он произнес эти слова, не дрогнув. Было рукопожатие, неожиданно холодное и немного болезненное. Опустив глаза, Дезидерий увидел, что пальцы Нарциссы унизаны кольцами. Он перевел взгляд с ее рук на лицо. Он видел Цисси впервые после памятного прощания на вокзале "Кингс-Кросс". Колдографии не в счет. Что может передать картинка, пусть даже подвижная? Они молчали. Цисси… Она просто молчала. А Дезидерий не знал, что сказать. Что он мог сказать ей? Слова приветствия? Слова соболезнования? Что может сказать разбитый горшок рассыпанным, затухающим углям, чье алое сердце он не смог уберечь? Раньше Дезидерию казалось, что его и Нарциссу разделяет целое море. А сейчас понимал: не море – океан. Океан времени, острые пики горя, дремучие леса, где их тропинки безнадежно затерялись и ушли далеко друг от друга. Нарцисса неправильно истолковала его молчание, вернее, приняла на счет того, что ее больше всего беспокоило. - Меня трудно узнать, правда, Дезидерий? Я сильно подурнела и, наверное, уже превратилась в безобразную старуху. Конечно, жизнь не пощадила ни ее, ни ее красоту. Конечно, лицо Нарциссы Малфой поблекло, потеряло свежесть и прозрачность молодости. Конечно, траур ее не красил, и пахло от нее не духами из маленького флакончика – память об этом запахе Дезидерий пронес через десятки лет – а гиацинтом, цветком вдов. Проклятый Люциус Малфой, даже мертвый, продолжал выситься за ее спиной и дразнил насмешливой белизной с ее черного медальона, в который была оправлена прядь его волос. Вот и все, что можно было разглядеть в Нарциссе Малфой. Но тот, кто любит, смотрит глубже и видит больше. У нее по-прежнему была тонкая талия, про которую еще в школе завистницы сплетничали, что Цисси по утрам утягивают в корсет два домовика и что у нее все ребра раздавлены из-за собственного тщеславия. Была чудом сохранившаяся привычка, разговаривая, сцеплять перед собой руки, как пай-девочка. Была легкая косинка, делавшая ее взгляд немного неопределенным, и упрямое, уже машинальное старание скрыть этот изъян. Силуэт прежней Цисси просвечивал сквозь черную фату – и не просто Цисси, а Цисси Блэк. Ведь что помогло сохранить рассудок и невозмутимость этой женщине, как не жизнестойкость Блэков, которые могли ко всему приспособиться, все вынести, со всем совладать, без сантиментов, без слез и вздохов, трезво, здраво, с умом, с блэковской смекалкой? - Мне нужна помощь, мистер Фергюссон. Твоя помощь, Дейзи. Ты будешь… ты согласишься быть нашим семейным врачом? Нам сейчас сложно найти человека на эту должность. Мы... в трудном положении. Ты понимаешь, о чем я. Ты-то хорошо понимаешь, я знаю, поэтому и хочу видеть тебя рядом с нами. Но имей в виду, если ты откажешься, я все пойму и не обижусь. Вот, собственно, предложение, о котором я писала тебе… вам. Что вы думаете? Дезидерий пожал плечами: - Вы знаете, я сделаю все, что вы потребуете, миссис Малфой. Все, Цисси. Были благодарные глаза, зеленые и голубые одновременно, но больше – зеленые, которые посмотрели в его глаза и выпили их до дна, до самой души. И не осталось уже ничего, и ничего не было прежде и потом уже не могло ничего быть, ничего, кроме этих глаз, заменивших собой небо и землю, так ласково… так близко… *** - Скажите, как мне найти психоневрологическое отделение? – Драко в упор посмотрел на привратника, очень похожего на песчаного гоблина в униформе. Тот поскреб затылок и переспросил: - Это психушка, что ли? - Ох… Да, психушка, как мне найти психушку? - Так это… Вы сейчас левее возьмите, а потом вот этак повернете, а потом – туда, - он сделал ладонью движение, которое обычно делала Луна, показывая Гэлве, как рыбка плавает. Луна. Драко махнул рукой, поняв, что только зря теряет время, и отошел к стенду изучать план больницы. Прежде ему не приходилось бывать здесь. Не то чтобы здоровье у него было очень крепким – скорее, наоборот. Но лечился Драко всегда дома, у семейного врача. Поэтому сейчас был ошарашен и растерян. Больница святого Мунго поражала своими размерами. Она больше напоминала город, целый город в миниатюре. Десятки высоких кирпичных корпусов. Сквозь густой парк пролегали вымощенные дорожки, на которых суетились, кивая головками, голуби. Вся эта обширная территория была обнесена оградой. Над центральным входом парила белая надпись: «Больница св. Мунго». Буква «М» высоко поднимала крылышки и была похожа на белую птицу. Драко долго бродил в поисках нужного ему корпуса, пытаясь следовать движению привратниковой ладони. Ему приходилось описывать по нескольку кругов вокруг каждого здания, чтобы обнаружить, наконец, табличку с совершенно не нужным ему номером. Один раз он вообще не смог найти никакой таблички, хотя осмотрел все места на доме, куда ее только можно было повесить. В итоге, его прогнали подозрительные медсестры, вероятно, приняв за шпиона или за поджигателя. Просить помощи у кого-то поумнее, чем привратник, Драко не хотелось: еще не хватало, чтобы его узнали в лицо! После долгих сомнений он вроде бы опознал нужный корпус в маленьком, мрачном двухэтажном здании, к которому пришлось идти прямо по газону. Вспугнув затаившуюся в траве кошку, Драко добрался до крыльца, отодрал от подошвы размокший бумажный пакет и… чуть кубарем не скатился со ступенек. Вывеска сбоку от дверей гласила: «Морг». Не успел Драко вернуться на исходную позицию, как увидел новую неприятность, двигавшуюся прямо ему навстречу. Джиневра Поттер с таинственной улыбкой на устах неторопливо прогуливалась по дорожке, неся перед собой внушительный живот. Драко выругался сквозь зубы, отступил за ближайшее дерево и подождал, пока опасность не прошествует мимо вразвалочку. Все эти мелкие, досадные, нелепые препятствия годились только для представления Панча и Джуди. И особенно раздражали Драко тем, что резко диссонировали с его внутренним состоянием. Он с трудом пытался сохранить хладнокровие и не потерять голову. Его потайное гнездо разорили, птицу заперли в клетке, птенца превратили в беспомощную, беззащитную игрушку. А сам Драко метался над руинами своего маленького, хрупкого, так тщательно оберегаемого и так безжалостно разрушенного счастья. Поэтому, когда такие ничтожные мелочи вставали у него на пути, ему хотелось раздуть огонь, горевший у него внутри, и спалить этот мир дотла. Одно хорошо: проволочки давали лишнее время подумать, что ему делать дальше. Драко крутил и перебирал в голове разные варианты. Куда не кинь, везде клин. Какие-то заколдованные весы, на одной чаше которых находилась Луна, на другой - семья Малфоев. Гэлве – где-то посередине. А весами был сам Драко и – хоть убей! – не мог удержать и то, и другое. Он вспомнил рыжую Джиневру, и у него родилась безумная мысль: Поттеру, что ли, в ноги броситься, взмолиться? Тут не до гордости, боггарт с ней, с гордостью. Лишь бы помог. В конце концов, он герой или не герой? Вот пусть придумает, как по-тихому вытащить Луну из больницы, по-тихому вернуть ей сына, помешать Нарциссе поднять шум, помешать Луне с ее жертвенностью прыгнуть в огонь первой, помешать Астории наложить на себя руки с горя, помешать им всем сгинуть в Азкабане… Он победил Волдеморта, он тысячу и один раз спас человечество, неужели же перед ним не раскроются двери всех психушек мира? Ради Гарри Поттера закон можно не просто нарушить, но и переписать. Это же не Драко Малфой, которому и законное приходится брать с боем. Ерунда, конечно. Идти против собственной крови и плоти… И к кому? К драгоценному Поттеру, курить фимиам его бессмертной славе! От прикосновения руки предателя рода надгробные плиты его предков кровоточат, как раны убитого вблизи убийцы. Так говорят. Брр, нет уж, лучше умереть. Вот только смерть Драко не грозила, как бы сильно он не хотел отдать свою жизнь и одним махом решить проблемы дорогих ему людей. Он словно заговорен: вокруг все гибнет и рушится, а он цел и невредим. Последовательная, беспроигрышная удачливость вдруг превратилась в жестокое и необратимое проклятье. В груди что-то перекатилось с боку на бок, причинив боль. Дыхание пресеклось. Драко стиснул мантию тем, где под ребрами билось сердце. Он устал бороться. Он просто устал. Ну ладно, хватит распускать сопли. Драко поймал за шиворот домовика в белой хламиде, который пробегал мимо, держа на весу коробку с надписью «Использ-ые бинты». - Если ты мне сейчас не покажешь, где здесь психоневрологическое отделение, я за себя не ручаюсь, - с домовиками Драко было как-то проще, чем с людьми. Эльф с уважением взглянул на молодого мужчину с сердитыми глазами и голосом. Здесь, в больнице с ним никто так не говорил. Обычно просьба начиналась со слова «Пожалуйста» и прочих телячьих нежностей. И редко доводилось услышать, как отдают приказы настоящие господа. - Пойдемте, сэр, я провожу вас. Сумасшедший дом, как упорно продолжал называть его про себя Драко, оказался приземистым белым зданием с голубем, парящим над крышей. Перед широким крыльцом тянулся ряд скамеек. На одной из них сидела медсестра и юноша в больничной пижаме. У него были светлые, красивые, хотя и нечесаные волосы, эффектно падавшие на лоб. Юноша то хлопал себя по коленям, то подносил руки к лицу и быстро-быстро шевелил пальцами. - Не бойтесь его, сэр, он безобидный, - шепнул домовик. - Я? Я не боюсь психов! Думай, что говоришь, эльф! Юноша поднял голову, посмотрел на Драко и засмеялся на одной высокой, чистой ноте. Внутри у Малфоя все похолодело. Святые небеса, в какое кошмарное место они упрятали Луну! В просторном, прохладном вестибюле сновали туда-сюда колдомедики, медсестры. Пациенты, всегда в сопровождении домовиков, а то и дюжих санитаров. Посетители, которых можно было опознать по обычной одежде, робко жались к стенам. Драко тоже оробел, но, в который раз взяв себя в руки, подошел к стойке. - Здравствуйте. Могу я увидеть… - он заглянул в измятую бумажку, - мисс Меридит Джойс. Женщина за стойкой приветливо улыбнулась: - С каким диагнозом она к нам поступила? - Э-э-э… - диагноза Драко не знал, и на листке про это ничего не было написано. Он поднапрягся и вспомнил слова Нарциссы: - Она проходит здесь курс лечения. - Я понимаю. Но по какой причине? Наследственная патология, родовая травма, депрессивный синдром, последствия непростительных заклятий… Мне необходимо знать это, чтобы сообщить вам, в какую палату поместили пациентку Джойс. - Палату я знаю! – с облегчением воскликнул Драко. – Номер тридцать девять. Женщина подняла взгляд от бланка, в который быстро что-то вписывала. - Извините, но у нас всего тридцать пять палат. - Этого не может быть, - безаппеляционно заявил Драко. - Почему не может? Палаты с тридцать шестой по пятидесятую находятся в закрытом корпусе. Это соседнее здание, такое маленькое, одноэтажное. Драко ринулся туда, куда его направили. Вестибюль второго корпуса был крошечным по сравнению со своим представительным соседом. И людей там вовсе не наблюдалось, кроме девушки за уже знакомой стойкой. Правда, стойка выглядела дороже, а девушка – моложе и красивее. - Здравствуйте, - заученно повторил Драко. – Мне нужно увидеть мисс Меридит Джойс. Тридцать девятая палата. - Минутку, - девушка нырнула куда-то под стол и вытащила толстую папку. – Дж-дж… Да, вижу, мисс Джойс. Она достала тонкую книжечку, перелистала ее и покачала головой. Улыбка сошла с ее лица. - Как вас зовут? - Это имеет значение? - Да. В карточке мисс Джойс стоит отметка: «Посещение разрешено только заранее оговоренным лицам». - И что? - Мне нужно знать, есть ли вы среди этих лиц. Хотя… - медсестра очаровательно порозовела, - здесь указано всего одно имя. И оно едва ли принадлежит вам. Драко положил локти на стойку: - Нарцисса Малфой? - Этого я не имею права говорить, - девушка порозовела еще гуще и стала пунцовой. - Нет нужды, я и так знаю. Да, я никоим образом не Нарцисса Малфой. Я – Драко Малфой, а это значит гораздо больше. Вам ведь знакомо мое имя? Вы читали про меня в газетах? Теперь бедная девушка пошла белыми пятнами: - К-кем бы вы ни были, разглашать к-конфиденциальную информацию запрещено. А если вы будете угрожать… - она опустила руку в ящик стола. Драко понял, что она нашаривает волшебную палочку, и сдал назад. - Что вы, что вы! – он успокаивающе похлопал ладонью по столешнице. – Я не хотел вас напугать. Я всего лишь хотел поговорить с доктором, который лечит Лу… мисс Джойс. - Меридит Джойс находится под патронажем доктора Фергюссона. - Вот оно что. Я мог бы и сам догадаться… Вызовите его, пожалуйста. - Я вызову доктора Фергюссона, но он вам вряд ли чем-то поможет. Колдомедик не имеет права нарушать условия договора. Сестра, чьи щеки успели вернуть себе естественный цвет, встала, пробежала глазами списки, приколотые к стене, и коснулась волшебной палочкой одной строчки. В месте прикосновения появилась зеленая точка. Через мгновений она сменила цвет на красный. Девушка наклонилась ближе: - Мистер Фергюссон, подойдите, пожалуйста, в закрытый корпус психоневрологии. Точка вспыхнула пару раз. - Вас спрашивает мистер… - ее голос дрогнул, - мистер Драко Малфой. Он хочет посетить пациентку Джойс. Да, я объяснила, но он настаивает. Хорошо. Она повернулась к Драко. - Доктор Фергюссон сейчас трансгрессирует, подождите немного. Не прошло и пяти минут, как воздух зарябил и посреди вестибюля появился худощавый мужчина с умными, усталыми глазами за стеклами очков. Мантия на нем была голубая. - Здравствуйте, мистер Малфой, - поздоровался он непринужденно, словно видел Драко впервые. В какой-то степени это так и было. Их пути редко пересекались. Драко стиснул край стойки. Костяшки пальцев побелели. - Здравствуйте, мистер Фергюссон. У меня к вам приватный разговор. - Долорес, оставь нас с мистером Малфоем наедине. Сестра кивнула и трансгрессировала из вестибюля. - Я вас слушаю. - Мне нужно увидеть женщину, которая содержится здесь под именем Меридит Джойс. Вы понимаете, о ком я говорю. - Мисс Джойс – моя пациентка. Но, насколько я помню, согласно договору, посещать ее имеет право только один человек – тот, кто поместил ее сюда. - Довольно ломать комедию, дорогой доктор! Вы славно спелись с моей матерью против меня. Признайтесь, сколько она заплатила вам за эту мерзкую услугу? Эти деньги вам пригодятся: вы уволены с должности нашего семейного врача. - Меня нанимала миссис Малфой. Она же платила мне жалованье. Сто пятьдесят сиклей в месяц – единственные деньги, которые я от нее получал. Ледяное спокойствие доктора не образумило Драко, наоборот – заставило совсем потерять самообладание. - Что вы говорите? Вас нанимала миссис Малфой? А увольняю я! В нашем доме только хозяин может уволить прислугу, кто бы ее ни нанял и кто бы ни платил ей деньги! Мистер Фергюссон тоже стиснул край столешницы пальцами – по ту сторону стойки. В его глазах мелькнула неприязнь. - Я попросил бы вас, мистер Малфой, следить за тем, что вы говорите. Я не ваш родственник и не ваш друг, я старше вас и пользуюсь уважением людей старше вас. И я очень многое видел в жизни. - Ваш опыт, похоже, вас ничему не научил. Я знаю, что вы за уважаемый человек. Я вспомнил. Вы – бывший пособник Волдеморта, вы лечили раненных Пожирателей. Сказали бы спасибо за то, что я впустил вас в свой дом, доверил вам здоровье своей семьи, дал вам кусок хлеба! А вы принялись строить козни за моей спиной! Более того, вы обидели человека, который ни вам, ни кому-либо другому не сделал ничего дурного. Темный Лорд потерял в вашем лице хорошего слугу. - Что касается Темного Лорда, здесь мне с вами трудно тягаться, мистер Малфой. Драко встал к нему вплотную. - Вы об этом? – он взялся за плечо. – Да, я был Пожирателем. Но и белым голубем, - он ткнул пальцем в эмблему на мантии колдомедика, - я не притворяюсь. За свое решение я заплатил – даже больше, чем следовало. А у вас, я погляжу, дела идут совсем неплохо. Доктор Фергюссон сузил глаза: - Вы очень похожи на своего отца. - Послушайте! – Драко вспыхнул. – Достаточно того, что вы запустили свои грязные лапы в мою жизнь – за это вы еще ответите мне, не сомневайтесь! Но память моего отца священна, не трогайте ее, или я напомню вам, что Метку просто так не получают! Я – Драко Абраксас Абель Малфой! Мои предки носили копье Вильгельма Завоевателя, когда ваши еще ели сырое мясо! Мистер Фергюссон стоял, невозмутимо, как скала. - Ведите себя прилично, мистер Малфой, и перестаньте кричать: вы находитесь в больнице. Я имею полное право вызвать сейчас охрану или даже авроров. Долорес уже сказала вам, что человек, не обозначенный в списке посетителей, не может встретиться с пациентом. Драко потряс у него перед носом листком: - Только если у него есть доверенность. Колдомедик взял у него бумагу, внимательно прочел ее, посмотрел поверх головы Драко, прочел бумагу еще раз. Снял очки и помассировал веки. - Я понял. Хорошо. Пойдемте. Он вышел из-за стойки, стараясь не глядеть на Малфоя. Тот победоносно вздернул подбородок и… только сейчас заметил, что идти им некуда. В вестибюле была одна дверь, ведущая с улицы. Другие на глаза не попадались. Доктор Фергюссон встал напротив пустой стены, достал палочку и начертил прямо на штукатурке светящийся прямоугольник в человеческий рост. Нестерпимое сияние потихоньку угасло, и прямоугольник принял вид обычной деревянной двери. Доктор дернул за ручку. - Проходите. Драко вздохнул смелее. Тупая, бессмысленная громадина беды сдвинулась с мертвой точки. Теперь-то будет легче. Будет, непременно! Они вошли в полутемный, зеленоватый, как морская вода, коридор. «Вот уж, действительно, закрытый корпус. Бедные сумасшедшие, они замурованы здесь заживо! Луна, Луна! Куда тебя заточили?» Золотые цифры. 36. 37. 38. - Вот, тридцать девятая палата. «Меридит Джойс». Доктор вынул из кармана ключ. - Подождите, - Драко схватил его за руку. – Одну минуту. Он вздохнул еще раз, чуть менее смело, но глубоко. Потом еще раз. - Открывайте. Дверь распахнулась. В спину Драко донеслось: - У вас полчаса. Луна стояла посреди комнаты, как будто уже давно ждала кого-то. Она была страшно растрепана и одета в помеченную золотой эмблемой кофту и юбку отвратительного сливового цвета. Дорогостоящим пациентам закрытого корпуса полагалась соответствующая форма: то ли для того, чтобы подчеркнуть их особый статус, то ли для того, чтобы было очевидно: люди, облаченные в такие странные одежды, сидят здесь не зря. Впрочем, Луна и без этого выглядела совершенно больной. Под скулами у нее залегли две темные полосы, а глаза были по-настоящему безумными. У Драко даже на секунду мелькнула мысль: может, с ней и вправду что-то… не в порядке? - Здравствуй, Драко Малфой, - вяло и как-то сонно сказала Лавгуд. Драко в два шага пересек палату и сжал Луну в объятиях. Она молча положила руки ему на спину. - Прости… Если бы я знал… - шепнул он. - Но ты же не знал. И ты не виноват, - Луна отстранилась и спросила: - Что с Гэлве? - С ним… все хорошо. Насколько может быть хорошо ребенку, у которого отняли мать. Луна легко выдохнула, словно выпустила из груди тревожный, мучивший ее призрак. Глаза ее прояснились. - Астория не обижает его? - Наоборот, она от него не отходит. Ну вот зачем он это говорит? Зачем он тыкает иглой в открытую рану? - Ты не видел папу? - Я сразу с парома отправился домой, а потом… сюда. - Странно, я думала, тебе он напишет первому. Впрочем, возможно, папа еще не вернулся из Лондона. Драко положил ей руки на плечи: - Возможно. Это сейчас неважно, Луна. Нам надо поговорить о другом. - Да, да, надо. Я хочу тебе кое-что рассказать. Подожди. Она вырвалась из его рук, взяла что-то с прикроватной тумбочки и спрятала за спину. - Что ты знаешь о святом Мунго Бонаме? - Мунго? А он здесь при чем? Драко оказался настолько не готов к подобному повороту, что не сумел достойно отреагировать. - Я тебе скажу потом. А пока послушай, - она достала то, что прятала, и Драко увидел тонкую брошюрку. Луна полистала ее, нашла нужную страницу, откашлялась и принялась читать нараспев: - «Святой Мунго Бонам родился в XVI веке в Ярроу, в семье богатого купца. Отец отправил сына изучать медицину в Болонский маггловский университет. Мунго закончил его, став лучшим на своем выпуске. Несмотря на многочисленные предложения остаться в Италии и заниматься чистой наукой, он предпочел вернуться на родину. Мунго Бонгам поднимал на ноги даже тех, кого другие колдомедики признавали безнадежными. Скоро слава о чудесном целителе распространилась по всей Британии и за ее пределами. В Ярроу съезжались несчастные, страдающие разными недугами, и никому из них Мунго Бонам не отказал в помощи. После смерти родителей он стал богатым человеком, наследником огромного состояния и процветающего дела. Но Мунго был далек от мирских амбиций и тяготился богатством. Он передал семейную торговлю в руки близкого друга своего отца. Унаследованные же деньги пропали, будто в воду канули. Никто не знал, что Мунго сделал с ними. Тем более что сам он покинул Ярроу, пустился в странствия и обошел весь мир. Везде, где бы он ни находился, Мунго старался изучить и перенять мастерство местных целителей, лечил людей, невзирая на их звание и репутацию, и не брал денег за лечение, соглашаясь только разделить трапезу и кров. Если кому-то удавалось уговорить его взять пару монет, Мунго покупал на них хлеб и кормил птиц. Птицы пользовались его особой любовью. Они сопровождали его целыми стаями. Каждой встречной пичуге Мунго давал свое имя и умел подражать всем птичьим голосам. Зимой он подбирал замерзавших голубей, воробьев, галок, отогревал их у себя за пазухой, лечил сломанные лапки и крылья. Мунго считал, что каждый человек должен быть подобным птице: довольствоваться малым, никому не причинять зла и отрываться от земли. Много было желающих стать учениками врача, которого уже при жизни называли святым Мунго из Ярроу. Но он соглашался брать учеников только с тем условием, что они должны были разделить его страннический образ жизни. На это решались немногие, и, тем не менее, почти в каждом городе у Мунго были последователи. На закате лет он вернулся в родной Ярроу, где не оставлял свое служение. Однажды ранним утром один из его учеников пришел навестить своего учителя в старый сенной сарай, где тот жил, и обнаружил его бездыханное тело. Ученик вынес его из сарая, положил на траву и побежал оповестить город о печальном событии. Когда народ собрался, то все увидели, что вокруг тела умершего слетелась стая белых голубей. Птицы хватали клювами края его одежды и хлопали крыльями, как будто пытались взлететь вместе с ним. Их прогоняли, но голуби вспархивали и снова садились рядом с телом. Со всех сторон слетались все новые и новые птицы, и скоро Мунго Бонам исчез в вихре белых перьев. Голуби дружно взмахнули крыльями, и на глазах изумленной толпы тело святого оторвалось от земли. Казалось, одна огромная птица набирает высоту. Голуби поднимались все выше и выше, унося с собой тело того, кто всю жизнь заботился об этих маленьких созданиях. Скоро стая превратилась в крохотную белую точку и исчезла в голубом небе. Больше святого Мунго никто не видел. На его соломенной подстилке, в ногах был найден увесистый незапертый сундучок. Открыв его, все присутствующие зажмурились от блеска. Сундук был полон золотых галлеонов – исчезнувшее наследство Мунго Бонама. К ним прилагалась записка, в которой целитель просил своих учеников использовать эти деньги для строительства дома милосердия, где бы могли найти исцеление все нуждающиеся в нем. Найденные деньги были потрачены на покупку земли и постройку первого здания. Трудились в доме милосердия ученики святого. Все остальное появилось благодаря пожертвованиям, которые собирали последователи Мунго Бонама в дальних и ближних землях. Больница, которой с самого момента ее основания было присвоено имя святого Мунго, была и остается самым крупным медицинским учреждением в Великобритании. В память об основателе колдомедики по сей день носят форму небесно-голубого цвета. Символом больницы является белый голубь. Ниже размещены портреты и колдографии самых известных сотрудников…» Ну, дальше не интересно, - Луна захлопнула брошюру. – Как тебе эта история? Драко вытянул брошюру у ней из пальцев и бросил обратно на тумбочку. - Почему ты думаешь о каком-то Мунго, пусть даже и святом, а не о Гэлве? И не о себе? - Да, я… я хочу поговорить с тобой. - Надеюсь, не о Мунго Бонаме? - Нет, о Гэлве. - Вот! О Гэлве. Подожди, не перебивай! Я не стану обманывать тебя, наше положение опасное. Но я найду выход! Я его уже нашел, пока искал этот дурацкий корпус. Сначала этот путь показался мне… невозможным, но теперь я думаю, что не стоит быть слишком разборчивым в средствах. - Я тоже нашла выход. Меня навел на него Мунго. Послушай. Сейчас, - она отвернулась в сторону и положила палец на подбородок, - сейчас, секунду. Только дослушай до конца, ладно? - Говори, я слушаю. Забрезжила слабая надежда: а вдруг правда? Луна по-другому смотрит на мир, может, она увидела что-то, чего Драко не смог разглядеть? Луна взяла его руки в свои – горячие в холодные. Ее глаза лихорадочно блестели. - Драко. Ты… может… рассердишься. Но я решила… отдать вам… Гэлве. - Прости? - Я решила отдать вам Гэлве, - сказала она твердо. Драко сощурился: - Ты соображаешь, что ты говоришь? Разве он жаба или кот, чтобы ты могла отдать его? - Поверь, у меня было достаточно времени, чтобы сообразить. - Целых три дня! - Иногда и трех дней бывает достаточно. Я много думала… - Это мать отравила ложью твой разум! - Нет, - все так же твердо возразила Луна. – Нарцисса здесь ни при чем, и эта больница ни при чем. Я сама решила. - Ты решила! - Драко, прошелся по комнате, как тигр за решеткой, глядя на Луну так, словно одна лишь невидимая преграда мешала ему броситься на нее с оскаленными клыками. – Ты! Доктор мне чужой человек, и на счет матери я тоже никогда не заблуждался. Я не удивлюсь, если моя собственная рука меня предаст. Но ты! Между его бровями появилась складка, которой раньше никто не замечал на его лице. Луна снова поймала его руки. - Я не предавала тебя, Драко! Но ты ведь так несчастен. Я все время вижу в тебе тоску. И Астория несчастна. И Нарцисса. Если для того, чтобы сделать вас чуточку счастливей, мне нужно отдать Гэлве – я согласна. Малфой посмотрел на нее мутным взглядом и… залепил ей такую пощечину, что Лавгуд лязгнула зубами. Она попятилась было, но Драко крепко ухватил ее за плечи и встряхнул. - Какие пилюли тебе дают, какие порошки? Они тебя с ума свели! Что за бред ты несешь? Неужели же ты это всерьез? Луна икнула, всхлипнула, втянула носом воздух. - Я всерьез, Драко. Не бей меня, - попросила она, приложив к покрасневшей щеке холодную металлическую пуговицу на манжете. Малфой встряхнул головой, трезвея и прогоняя наваждение, и ужаснулся своему поступку. - Прости, прости! – он положил ладонь ей на щеку, поверх ее ладони. – Прости. Мне хочется… ах, Луна, иногда мне так хочется… умереть. - Я знаю, Драко. Ты носишь в себе зерна смерти. Я не могу помочь тебе. А он может. Он – твой сын. Твой – такой же, как и мой. - Ты хочешь сказать, что тебе не нужен Гэлве? – рубанул с плеча Малфой. - Нужен. Был, есть и всегда будет нужен. Но тебе – тебе, Драко – он нужен больше. - Я не понимаю! Он воздел руки к небу и еще раз прошелся по палате. - Я не понимаю, я не могу понять тебя! Я тебя не узнаю. Моя Луна никогда бы не отдала своего ребенка. Неужели, я… ошибся в тебе? – он сам изумился своим последним словам, и сердце кольнуло от такого предположения. У Луны задрожали губы. Драко понял, что она сейчас заплачет, и это точно будет конец. Но Луна не заплакала. Она потерла щеки жесткими, даже на вид шершавыми манжетами и слабо улыбнулась. Впервые за то время, что Драко здесь был. - Знаешь, что я тебе сейчас расскажу? Когда умерла моя мама, я была совсем маленькая и очень… как это… горевала. Папа мне тогда сказал, что плакать не надо, что это даже странно, потому что смерти нет, а есть одна огромная жизнь. Как океан, в котором мы словно маленькие рыбки. Если какая-то рыбка, плывшая рядом с тобой, вдруг исчезает, значит, ее просто снесло течением, и она теперь плывет чуть выше или чуть ниже, или сбоку, но где-то неподалеку. Вода везде одна и та же. Я, наверное, очень глупая, но одно я умею делать хорошо. Я умею любить, даже в одиночестве, даже если любимого человека нет поблизости. Даже если его нет на этом свете. Так я люблю маму, так я люблю тебя. Так я буду любить Гэлве. Я буду его любить, ты будешь его любить, Астория, я знаю, будет его любить. Может, даже Нарцисса его полюбит. Тогда он просто не сможет быть несчастным. А я… я поплыву где-то рядом. Где бы я ни находилась. Драко взял ее за подбородок. - Лунариум… - услышав свое детское прозвище, Луна снова улыбнулась. Оставалось только удивляться, откуда она черпает для этого силы. – Лунариум! Девочка! Передумай! Еще не поздно, мы что-нибудь… - Драко. Прости. Ты все равно не поймешь, так хотя бы прими. Просто поверь: я не сделала бы ничего, что могло бы причинить вред Гэлве. Я уверена в своем решении. Как бы объяснить… я чувствую, что наши с сыном дороги расходятся. У него теперь свой путь. У него своя цель: спасти твое сердце. Понятнее сказать я не могу. С ней что-то случилось. Она смотрела и говорила иначе, чем прежде. Никакого юродства, ее глаза и слова были тверды, спокойны и уверены. Она даже спину держала по-другому и никогда еще не выглядела более нормальной, чем сейчас. Драко встал, ломая пальцы. Его раздирала на части сотня разных чувств, большинство которых не поддавалось определению и не имело имен. Но самым сильным было чувство… непонимания. Он перестал понимать Луну. Нет, не так. Не так! Что-то гораздо хуже. Когда Драко пришел сюда, он знал, за что ему сражаться. Он знал, где правда, а где ложь, где жертва, а где преступники. А теперь Луна, его последний островок среди исполинских, сулящих погибель волн, повернулась к нему лицом, которого он прежде не видел. Он перестал ее понимать. С самого начала было очевидно, что она… не такая, как все. Но не настолько же! Подлинная странность Луны оказалась не в том, что она носила нелепую, некрасивую одежду, пела песни на языках, которых не знала, и ела орехи вместе со скорлупой, а в том, что она думала по-другому, чувствовала по-другому. Она была необратимо другой. Драко перестал понимать Луну. И в этот момент между ними что-то надорвалось, не выдержав непосильного напряжения. Все же Малфой решил испробовать последнее средство. - Тебе придется дать Непреложный Обет. - Я знаю. Ведь ты для этого пришел. - Я? Луна распахнула глаза: - Ну да. Я сказала Нарциссе, что готова принести Обет, но только тебе и никому другому. Мне так легче. Быть связанной с тобой клятвой – это что-то вроде свадьбы, верно? - Что значит, ты писала Нарциссе? Выходит, когда она отправила меня сюда, она уже знала… Сколько же лукавства в этой женщине! – он гневно стукнул кулаком по тумбочке. Словно в ответ на стук, приоткрылась дверь. - Ваше время вышло, мистер Малфой. Покиньте палату, – сказал доктор Фергюссон. Драко подошел к нему, глядя исподлобья. - Вы, похоже, лучше меня осведомлены… во всем. Правда ли, что мисс Лавгуд выпустят, если она даст клятву? Колдомедик просто кивнул. - Есть у вас полномочия быть посредником? Мистер Фергюссон снова кивнул. - Прошу! – Драко коротким жестом предложил ему войти, а сам сел рядом с Луной на узкую больничную койку. - Ты уверена? - спросил он, подавая ей руку. - Абсолютно, - Луна смело вложила свою ладонь в его. Доктор Фергюссон достал волшебную палочку, продел ее между сплетенных пальцев Драко и Луны и зашептал слова древнего и страшного заклятья. Конец палочки засветился и стал ослепительно-белым, как раскаленное железо. Сияние тонкими лучами просочилось сквозь пальцы и оплело руки, приняв вид цепей. - Клянешься ли ты, Луна Лов… - Лавгуд. - … Луна Лавгуд, отдать своего сына семье Малфоев? - Клянусь. Цепи вспыхнули, и Драко поморщился от пронзительной боли. Непреложный Обет крепко напоминал о том, как опасно его нарушать. - Клянешься ли ты, что никогда не попытаешься вернуть его обратно? - Клянусь. Вспышка. Ее руки немного дрожали. А может, это сам Драко дрожал. Ему казалось, что это всего лишь еще один из его ночных кошмаров. - Клянешься ли ты, что никогда не откроешь мальчику его истинное происхождение? - Клянусь. Вспышка. - Клянешься ли ты, что никому не расскажешь об этой тайне и об этой клятве? - Клянусь. Вспышка - Клятва принесена. Преступление карается смертью, - с некоторым трудом договорил доктор и выдернул палочку из рук Драко и Луны. Брызнули искры. Цепи вспыхнули особенно ярко, напоследок больно стянув запястья, и медленно растаяли. Но если клятва будет нарушена, они появятся снова, грозные и пылающие, уже не на руках, а на горле, и сдавят его насмерть, до конца. Луна закрыла лицо ладонями и замерла. Драко тупо смотрел на красные следы, отпечатавшиеся на коже. Доктор Фергюссон обмяк, вытер лоб и, повертев палочку, сунул ее в карман. - Мы можем идти? – Драко рванул рукав вниз. У него было такое ощущение, что ему только что сделали операцию: что-то удалили, умертвили какую-то часть. Только вот какую, он пока еще не разобрал. Пока Обезболивающая эссенция действовала. Доктор Фергюссон снял очки и помассировал веки. - Сперва нужно оформить выписку. А для этого необходимо личное присутствие миссис Малфой, необходимо… - Потом. Все потом, - отрезал Драко. – Пойдем, Луна. - Я не могу отпустить вас просто так! Это больница, а не ночлежка! - Доктор Фергюссон! – Драко посмотрел на колдомедика уставшим и почти беззлобным взглядом человека, изнуренного тяжелой болезнью, – Я сделал все, что требовалось. Не препятствуйте мне. - Да вы поймите… - Это вы меня поймите! Вы бы оставили здесь хоть на одну минуту свою любимую женщину – если вы вообще кого-нибудь любите? Между бровей колдомедика залегла складка, такая же, как у Драко, и на секунду они с ним стали вдруг очень похожи. Подумав, доктор Фергюссон отошел от двери. - Луна? Она поднялась на ноги. Глаза ее были совершенно сухими. Только блестели, ярко и сумасшедше. Болезненно блестели. - Пойдем? – сказал Драко и протянул ей руку. Она поглядела на его ладонь с красным пятном от ожога. На ее ладони было точно такое же пятно. Когда они проходили мимо доктора Фергюссона, тот тронул ее за плечо: - Мне жаль, мисс Лавгуд… Луна улыбнулась: - Все хорошо, доктор. Я вас понимаю. Она будет очень благодарна вам. У меня то же самое, знаете? В конце зеленого коридора, уже у самого выхода в вестибюль их нагнала Долорес. - Подождите! Постойте! Мисс Джойс! А как же форма? Луна обернулась, но Драко дернул ее за руку, бросив через плечо. - Потом. Все потом. Они вышли на улицу. Уже наступил вечер. Листья влажно шептались. Небо темнело и наливалось синевой. Драко и Луна стояли на крыльце рука об руку и смотрели в разные стороны. Во всяком случае, Драко смотрел на длинную гряду с розовощекими пионами. - Я пойду? - Куда? Луна пожала плечами. Драко почувствовал это. - Домой. Драко представил, как она возвращается домой, к пустой коляске и пустой кроватке, к уже ненужному детскому приданому и стиснул зубы. Только не смотреть на нее! Почему-то это казалось ему жизненно важным. Сердце снова больно кольнуло. Драко помассировал грудь, запустив ладонь под мантию, и нащупал что-то твердое во внутреннем кармане. Он достал этот предмет, который оказался красной бархатной коробочкой с серьгами. Подарок. - Держи, – он, не глядя, сунул коробочку ей в руку. Послышалось напряженное дыхание, щелчок открываемой крышки, позвякивание и шорох. - Спасибо, - ответила она наконец. Только не смотреть! Помедлив, он снова полез в карман и вытащил маленький, блестящий, бесполезный осколок зеленого бутылочного стекла. Полюбовался игрой света на черных сколах. И решительно протянул Луне. - Держи. Драко долго стоял с протянутой рукой. Она долго не брала предложенное. - Ты уверен? - Абсолютно, - Драко смело вложил осколок в ее ладонь. Только не смотреть! - Пока? - Ступай, Луна. Ступай. Ее шаги тянулись медленно, нежно, как ниточка из брюшка шелкопряда, постепенно убыстряясь. Когда она вошла в аллею, под своды деревьев, ее поступь стала гулкой и чеканной. И Драко обернулся, не выдержав. Угасающий свет успел выхватить ее фигуру из тьмы, царящей под пологом ветвей, и, как на фотобумаге, отпечатал в памяти мятую синюю юбку, растрепанную голову и серьги, покачивающиеся в ушах. Потом она исчезла. Драко вздохнул и лег на землю, головой в пионы. Он умирал в шестой раз, и – видит небо! - на этот раз он действительно хотел поставить точку. Он слишком долго заполнял свою жизнь запятыми, надеясь, что за ними последует что-нибудь путное. На этот раз – хватит! Драко вглядывался в темно-синее небо до тех пор, пока оно не начало казаться ему одной огромной кофтой небесной Луны Лавгуд, а зарождающиеся в небе звезды – золотыми голубями. Вот когда их соберется достаточно много, они спустятся, подхватят его и унесут высоко-высоко, туда, где святой Мунго из Ярроу играет на арфе, а папа смеется глазами цвета топаза… Внезапно картинку звездного неба закрыло лицо, большое и безобразное. - Мистер Малфой! Мистер Малфой! – кто-то потряс его за колено. – Вам плохо? Драко приподнялся на локте. Доктор Фергюссон склонился над ним, придерживая его за плечо. Лицо колдомедика было обычным, человеческим. Чудовищная маска померещилась Драко от неожиданности. - Вам плохо? Вам нужна помощь? – повторил доктор Фергюссон. Драко сделал отрицательный жест и поднялся на ноги. Сколько раз он уже падал! И сколько раз поднимался! Поднимался новым человеком, змеей, сбросившей кожу. Собрав все силы, он поднимался, выпрямлял спину и снова ставил запятую. И снова начинал все с нуля. Нет, он не змея – прости, Салазар! – он – саламандра, ящерица, не сгорающая в самом лютом пламени. Проклятие ли эта неспособность погибнуть? Благословение ли? Или кровь Блэков, которая упорно тянула вверх ослабевшее тело и изнемогшую душу? Он не надеялся подняться сейчас. Он не мог. Он не хотел. Но он поднялся. Драко Малфой, хозяин усадьбы «Фортуна» и прилегающих территорий, встал, попытался вытереть грязь со щеки, обнаружил, что руки у него еще более грязные, и попросил доктора Фергюссона, по-прежнему настойчиво предлагавшего свою помощь: - Разрешите воспользоваться вашей платяной щеткой. А еще лучше, горячей водой и полотенцем. Спасибо. ________________________________________________________ * daisy (англ.) - маргаритка