Кровь и шоколад

      Льняная пряжа свивалась в идеальную нить, несмотря на тихое бешенство и злость, что испытывал Дориан. Пальцы выполняли привычную работу, а нервы успокаивались под мерный шум работающей самопрялки. Как и обещал юноше вампир, его жизнь кардинально изменилась. Два месяца назад, после согласия стать любовником Кеннекса, все перевернулось с ног на голову. Утро того первого дня началось с визита личного камердинера Дориана. Юноша прекрасно знал всю челядь в замке, но вошедший был ему незнаком. Руди, так звали слугу, выглядел совсем еще мальчиком по человеческим меркам, но человеком он не являлся. Худой и пучеглазый парнишка был личным пажом Сандры Малдонадо — жены Ричарда Пола (юный лорд испытал облегчение и толику стыда за то, что неправильно понял ситуацию с вампиршей), первого помощника и друга лорда Кеннекса. Дориан тогда хихикал над вампиренышем, тот так напыщенно представился, словно сам был королевских кровей — не меньше.       Руди приволок с собой целый ворох готовой одежды отменного качества и явно дорогой. Он разложил ее всю на кровати, пока юноша занимался чисткой зубов. Паж настоял на обязательном утреннем купании, он впустил в комнату пару отроков-вампиров с тяжелой лоханью. Руди зорко следил за молодыми людьми, пока они наполняли ее горячей водой, а затем выгнал их и закрыл дверь на замок.       — Я помогу Вам вымыться, — заявил он, вводя этим Дориана в шок.       — Эмм… Я давно сам в состоянии принять ванну, — возразил юноша. Он, конечно, понимал, что у знатных особ так принято, но не собирался позволять кому-то делать это с собой.       Руди, возводя очи горе, стал втолковывать словно несмышленышу:       — Господин, вы не можете сами принимать ванну, сами одеваться и раздеваться. Вообще делать что-то неподобающее лорду.       — Я не лорд, и не зови, ради бога, меня господином. Кошмар какой-то, я сам в состоянии о себе позаботиться в таких мелочах, — проворчал Дориан, — поди-ка лучше погуляй с полчасика. Я сам тут со всем справлюсь.       — Но это немыслимо, недопустимо для избранника лорда, — заголосил Руди. И юноше ничего не оставалось, как вытащить пажа за шиворот в коридор замка и захлопнуть дверь у него перед носом. Он подивился странной реплике вампиреныша об избраннике, но решил не придавать этому значения. Если о такой новой жизни говорил лорд Кеннекс, то Дориану придется тяжко, очень тяжко.       Так и вышло, теперь дни бывшего слуги-белошвейки были наполнены совсем другими, непривычными заботами. Юноша постигал науку управления замком, заполнял пробелы в обучении (с семи до четырнадцати лет раз в неделю Дориан посещал уроки при местном церковном приходе), ему даже выписали учителя танцев и хороших манер. Руди снял со своего господина мерки, и замковые мастерицы пошили Дориану роскошный гардероб, достойный лорда. Все это было новым для молодого человека, но он мог с этим примириться. Тем более, что Джонатан проводил практически каждую ночь в его постели, даря любовь и ласку.       Но со временем, Дориан осознал, что Кеннекс не становится ближе. Вампир словно возвел невидимую границу, за которую юноше не было хода. Джонатан не позволял узнать себя таким, какой он есть, не допускал ничего лишнего на людях, хотя все: и вампиры, и люди были в курсе их отношений. Даже в спальне Кеннекс не ослаблял контроль, Дориану казалось, что настоящим вампир предстал перед ним лишь в тюрьме, в их первые ночи. Молодой человек до сих пор не понимал мотивов мужчины, не мог его разгадать. Масла в огонь нарастающего раздражения подливал Руди, которого явно приставили следить за каждым шагом юного лорда. Дориану все-таки позволили одеваться и принимать ванну самому, но выходить за пределы комнаты одному не позволялось. На осмотры полей и имений вассалов он мог выезжать только в закрытом экипаже, путешествия верхом были под запретом, как и посещения мастерских и общение со слугами. В силу своего характера юноша поначалу и не думал возражать, но и его терпению имелся предел.       Сотни раз Дориан твердил себе, что нужно поговорить с Кеннексом по душам, но стоило лишь встретиться взглядом с хищными глазами вампира, и слова застревали в горле. Все сразу казалось глупым и надуманным. Юноша сдерживался, обретая спокойствие за любимым занятием, как и впрочем в этот вечер. За сегодня он наготовил приличное количество ниток, даже пальцы заболели больше обычного. Руди, ставший основной причиной вечерней медитации за прялкой, предусмотрительно ретировался в свои комнаты. Чуть позже потайная дверь ведущая в покои вампира открылась, а Дориан уже лежал в кровати спокойный и решительный. И в мгновение, когда сильная рука опустилась на плечо парнишки, с явным намерением приласкать, юноша дернулся, глубже зарываясь в одеяло.       — Я устал, — выдал Дориан, чувствуя себя сварливой женой, у которой вдруг заболела голова.       — Ты не простудился? С тобой все хорошо? — поспешил удостовериться вампир, разворачивая любовника к себе лицом.       — Нет, я просто устал и хочу спать, — не поднимая взгляда, продолжил юноша. Он понимал, что ведет себя по-детски, но уже не мог остановиться.       — И что это должно значить? — устало растягиваясь рядом, холодно поинтересовался Кеннекс. — Выкладывай, что случилось.       — Ничего не случилось, — бросил Дориан отворачиваясь.       Вампир все-таки не сдержался и гаркнул:       — Ты кажется забыл с кем ты разговариваешь, мальчишка?! Я не в настроении терпеть чьи-то капризы! Отвечай, когда спрашивают!       Молодой человек, не говоря ни слова стал выбираться из постели.       — И куда это Вы направились, позвольте спросить? — поинтересовался Джон.       Дориан проигнорировал вопрос, натягивая на босые ноги теплые копытца. Тогда вампир схватил его за руку и дернул обратно на кровать. Злые слезы начали собираться в уголках глаз юноши, и он зло зашипел:       — Я иду в свои старые комнаты, надеюсь, там мне дадут поспать.       Прохладные пальцы Кеннекса больно впились в предплечья парнишки.       — Маленький засранец, я, кажется, предупреждал тебя, что если ты дашь согласие, пути назад не будет, — ярость в словах Джонатана была практически осязаемой, а глаза засверкали красным. Дориан забился в железных объятьях упыря, давая волю истерике. Он кусался, лягался, рыдал в голос, обзывая Кеннекса всеми бранными словами, которым научился у Микаэла, пока хлесткая пощечина не привела его в чувство. Юноша ощутил как лицо обожгло болью, как лопнули его губы и по подбородку заструилась теплая влага, он задрожал и ошарашенно уставился на вампира, забыв о недавней истерике. Кеннекс готовился к новой волне слез и рыданий и не ослабил хватки. Перед мысленным взором вампира замаячил образ северянина Микаэла, который всегда незримо присутствовал в их с Дорианом отношениях. Джон корил себя за позорный срыв, но осознать, что любимый передумал, охладел к нему так быстро, было выше его сил.       Кеннекс так и не дождался ни слез, ни истерики, Дориан лишь прижался к нему изо всех сил, понемногу переставая дрожать. Вампир чуть отстранил мальчишку от себя, нежно целуя в израненные губы, слизывая начинающую застывать кровь. Дориан не отшатнулся от мужчины, он бы не смог этого сделать, даже причини ему Кеннекс куда большую боль и обиду. Как это ни странно, юноша был рад, что Джон сорвался. Дориан осознал, что этот мужчина нужен ему, как воздух, чтобы жить, а не существовать. Это было чрезвычайно странно, вот так влюбиться в нечеловека, которого совсем не знаешь и абсолютно не понимаешь мотивы его поступков. Находиться в его нежных объятьях, чувствовать его губы на своих — уже вершина блаженства. Знать, что он желает тебя — счастье.       — Я не передумал, — прохрипел юный лорд сорванным голосом, — и не передумаю.       Вампир удивленно глянул на него, решая поверить, хотя бы сегодня, сейчас. Он и раскаивался, что причинил Дориану страдания, и оправдывал себя тем, что мальчишка сам его спровоцировал. На нежной щеке юноши расцветал синяк, и Джон решил, что нужно срочно исправлять то, что натворил. Кеннекс зализал прохладным языком поврежденный участок кожи, затем осторожно раздел любовника и разделся сам. Он ласкал Дориана бесконечно долго, шептал в покрасневшее ушко разные милые пошлости, говорил о том, как красив юноша, руками, губами доводил до умопомрачения, пока тот сам не стал молить взять себя. Соитие было неспешным, нежным, долгим, Дориан кончил с именем Кеннекса на губах и это подвело вампира к черте. Он впервые в жизни уснул, не позаботившись как следует ни о себе, ни о партнере. Они проснулись чуть позже в тесных объятьях, счастливые и слипшиеся. С трудом оторвавшись от разгоряченного и сонного еще юноши, вампир кое-как оделся и ушел распорядиться насчет горячей воды. Двое отроков, смущенно отводя глаза от спрятавшегося под одеялом Дориана, наполнили лохань до краев и отбыли восвояси. Кеннекс вытащил на свет божий покрасневшего и немного сердитого юношу и утащил купаться. И они вместе лежали в душистой воде и неспешно ласкали друг друга.       Любовники долго разговаривали ни о чем и обо всем уже лежа в свежезаправленной постели. Вампир притащил откуда-то меховых одеял, и ложе получилось еще более уютным. Юноше трудно было представить, о чем он может поведать своему господину, но оказалось на удивление легко вспоминать свои детские проделки, рассказывать о работе в мастерских. Джон говорил о своей жизни в подлунном мире, о том, как покинул его, о битвах с земными королевствами. Только о том, что же между ними происходит никто из них так заговорить и не решился. Всю оставшуюся ночь они занимались любовью, а утром Кеннекс ушел, дела в замке все еще требовали его присутствия.