*****
Он не знал, как долго они с Моной пробыли на кухне, просто молча держа друг друга в объятиях — так, как если бы это было самое последнее, что им оставалось сделать в этой жизни. Но в какой-то момент оба мутанта запоздало вспомнили о том, что их дело еще не закончено: Майки требовался уход, и оставлять его одного, даже под присмотром близнецов, было не слишком ответственно с их стороны. Зайдя в помещение, Дон лишь каким-то чудом умудрился избежать столкновения с выскочившим наружу Данте. Быстро оглядев сына, гений коротко кивнул ему, сам не зная зачем, и все также молча прошел мимо, на секунду накрыв ладонью худенькое плечо — все будет хорошо. Практически тут же его внимание оказалось перехвачено Микеланджело: последний, кажется, на полном серьезе вознамерился выбраться из кресла. Можно подумать, что это вовсе и не он изрыгал потоки крови час тому назад, корчась на руках брата в прихожей. Нахмурив брови, Донателло решительно приблизился к брату и буквально впихнул тому стакан с водой в руки — впрочем, достаточно аккуратно, чтобы не протаранить им же многострадальный пластрон весельчака. Не хватало только, чтобы Майка вывернуло наизнанку, или снова скрутило в болевом спазме... − Как ты себя чувствуешь? — ну да, вопрос во многом предсказуемый и отчасти даже лишний, но не задать его Донателло не мог. Взгляд темно-серых глаз был прикован к бледному, но уже начисто умытому лицу — он ждал, не станет ли Микеланджело выплевывать проглоченную воду обратно. К счастью, рвотного рефлекса больше не наблюдалось. − ..неплохо? – голос Майка звучал неуверенно — не то и вправду не чувствовал особых улучшений, не то просто робел в присутствии рассерженного брата. А Донни действительно сердился, хотя, разумеется, уже далеко не так сильно, как в первые минуты после приступа. Только вот Микеланджело об этом знать было совсем необязательно. Вооружившись миниатюрным фонариком, мутант наклонился к своему пациенту, намереваясь проверить реакцию зрачков. Микеланджело, как ни странно, спокойно вытерпел эту нехитрую процедуру: похоже, знал, что сейчас лучше не рыпаться и не возражать. Это молчаливое послушание, так или иначе, принесло свои плоды: Дон, наконец-то, перестал сурово коситься на притихшего весельчака, полностью сосредоточившись на мерке давления. Какое-то время между братьями висела напряженная тишина, прерываемая лишь тихим шорохом да характерным свистом выпускаемого прибором воздуха. Поглощенный своим делом, изобретатель не сразу обратил внимание на странный, необычайно пристальный взгляд брата — тот, кажется, не мог отвести от него глаз. Первое время, Донни как-то удавалось игнорировать это повышенное внимание к собственной персоне, но когда Майк пропялился на него таким образом больше минуты, при этом ни разу не моргнув и как будто бы даже не дыша, гению стало сложно делать вид, будто он ничего не замечает. — Ради бога, Майки, перестань пялиться на меня так, будто ты уже представился и теперь высматриваешь мозги на закуску, — сухо бросил он, отворачиваясь, чтобы убрать тонометр обратно в футляр и отложить его на стол. Кажется, его сварливый тон привел младшего черепашку в чувство: тот зашевелился, вновь потянувшись за стаканом воды. Дон вмиг перестал хмуриться, с тревогой наклонившись к брату — не хватало лишь, чтобы тот грохнулся с кресла на пол… Микеланджело и впрямь было тяжеловато удерживать равновесие в таком состоянии, пускай на его осунувшейся физиономии светилось бледное подобие ободряющей улыбки. — В норме? — сдержанно отозвался он на подчеркнуто легкомысленную реплику Майка. — Осмелюсь напомнить, что у тебя открылось внутреннее кровотечение при наличии гемофилии, что в подавляющем большинстве случаев грозит летальным исходом. Чудо, что нам с Моной и мальчиками удалось вовремя его остановить… — Дон смолк, едва заметив болезненную гримасу, тенью промелькнувшую на лице мутанта. Чтение нотаций вполне можно было оставить на потом, так что Дон предпочел вернуться к медосмотру. Пришел черед измерять температуру, и на какое-то время в помещении вновь воцарилась мертвая тишина. Скрестив руки на груди, умник терпеливо дождался короткого электронного сигнала и немедленно выхватил градусник из чужих зубов. — Жить буду? — честно говоря, он бы с большим удовольствием швырнул этот термометр обратно в Микеланджело, а то и вовсе запихал бы его в одно... место, но вместо этого Дон ограничился лишь еще одним коротким уничижительным взглядом. Пожалуй, ему следовало записать все показания, хоть куда-нибудь — просто на всякий случай… Он как раз занялся поисками подходящей тетради в ящиках стола, когда тихий вопрос Майка заставил гения вновь обеспокоенно покоситься в его сторону. К счастью, это оказалась всего лишь сыпь, и, на какое-то время, Донни немного отвлекся от своих мрачных дум, чуть ли не с головой зарывшись в короб с медикаментами, отыскивая там нужный препарат, а после помогая брату принять эти таблетки и снова запить их водой. Все это проходило в полном молчании, ставшем уже по-своему привычным, и потому, когда Майки неожиданно обратился к Донателло по имени, тот слегка вздрогнул и немедленно наклонился ближе, думая, что тому стало плохо или что-нибудь вроде того. Все такой же тихий и напряженный, он внимательно выслушал чужие оправдания, после чего негромко вздохнул, выдавая, наконец, свое подлинное настроение — усталость, тревогу и, чего таить, хмурое неодобрение. — Ты должен был сказать мне об этом сразу, Майки… это очень, очень серьезно, и ты сам прекрасно это понимаешь, — произнес он, отворачиваясь и потирая пальцами висок. — Тебе нельзя забывать про лекарство, если ты не хочешь умереть от какого-то глупого пореза, или еще чего-нибудь в этом роде… С такими вещами не шутят. Сегодня мы могли потерять тебя, и я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, если у тебя снова откроется кровотечение. Не нужно до такого доводить. — Донни смолк, опустив подбородок на скрещенные перед собой пальцы, и какое-то время братья просто сидели в полной тишине, ставшей уже привычной для них обоих. Можно сказать, что извинения Майка были приняты, но им двоим еще о многом предстояло подумать… быть может, не прямо сейчас, но в самое ближайшее время. А пока что Микеланджело требовался полноценный отдых, о чем он сам, безусловно, знал не хуже, и даже лучше, чем Донателло. Спать в кресле было не так удобно, как в мягкой и теплой постели, так что гений ничуть не удивился просьбе Майка — лишь едва заметно покачал головой, сомневаясь, стоит ли ему добираться до комнаты своим ходом. Однако молящий взгляд черепашки все же заставил его пойти на уступку: аккуратно взяв брата под руку, Дон очень медленно и со всеми возможными предосторожностями довел его до самой кровати, опасаясь, что шутник вот-вот грохнется в обморок или чего похуже. Тот и впрямь выглядел достаточно скверно, по сравнению с тем, каким он был, когда только-только поднимался с кресла. Донателло помог ему улечься панцирем на скрипучий матрас, после чего подхватил ослабшие ноги мутанта и также уложил их на кровать, благодаря чем Майки смог принять ровную и удобную позу. Честно говоря, все происходящее чертовски напоминало их самую первую ночь после десятилетней разлуки, когда Микеланджело помогал едва соображавшему от жара и изнеможения механику добраться до просевшего дивана в их заброшенном убежище, чтобы немного выспаться перед выходом на поверхность. Можно сказать, что они поменялись ролями друг с другом, и Дон не мог чувствовать себя хуже, чем сейчас, глядя на своего быстро засыпающего брата, который из последних сил цеплялся за руку изобретателя, желая шепнуть ему что-то напоследок. Пришлось согнуться в три погибели, чтобы как следует расслышать слова Майки, но сказанное ничуть его не порадовало. Скорее, наоборот — еще больше расстроило, пускай и вызвало глубочайший душевный отклик… просто не могло не вызвать. Донни сам не заметил, как крепко сжал обмякшее запястье уцелевшей руки брата, просто внутренне радуясь тому, что все еще может ощущать слабое тепло его кожи. — ...а ты прости за то, что я когда-то ушел.*****
И вновь ему оказалось сложно прикинуть, как много времени он пробыл в комнате Микеланджело, просто молча сидя на краю кровати и держа спящего брата за руку. Он не хотел тревожить его сон, но, в то же время, и боялся отпустить весельчака — кто знал, что могло произойти в его отсутствие, пока Майки в одиночестве лежал в полной темноте. Наверно, он провел бы рядом с ним весь вечер и всю ночь, погруженный в чуткую дремоту, если бы только его обострившегося слуха не коснулся странный шум, раздававшийся откуда-то с нижних этажей здания. Сначала Донателло игнорировал эти звуки, но постепенно это становилось все сложнее — мальчики разбуянились не на шутку, позволяя себе говорить друг с другом на повышенных тонах, а ведь они прекрасно знали, что их дяде требуются покой и тишина. Интересно, где в это время была Мона? Наверно, дремала за столом на кухне, смертельно уставшая и заработавшая еще парочку седых волос в своей густой каштановой шевелюре… Сообразив это, Дон все-таки поднялся с чужого матраса и на цыпочках выскользнул за дверь, напоследок еще раз покосившись на темный силуэт Майка: плечо шутника едва заметно вздымалось в такт размеренному дыханию. “Все будет хорошо,” — Донни не знал толком, к кому именно он обращался в своих мыслях, не то к спящему брату, не то к самому себе. Тем не менее, это заставило его слегка успокоиться и оставить Микеланджело одного, тихо, но шустро спустившись вниз по лестнице. Ему следовало поспешить: творившееся в вестибюле выходило за всякие рамки. Громкие голоса близнецов вроде бы стихли, но то была обманчивая тишина. Уж кто-кто, а Дон прекрасно знал, чем мог окончиться столь жаркий спор — все же, он вырос в компании трех братьев, и зачастую выступал тем самым сверхчувствительным датчиком, реагировавшим на малейшую смену в их настроении и готовым в любой момент загореться тревожным красным огоньком, а то и вовсе автоматом запустить целую систему предохранителей и стоп-рычагов, дабы остановить серьезное рукоприкладство, выходящее за пределы обычных пинков и подзатыльников. Так что, Донни ни капли не удивился открывшемуся ему зрелищу: оба мальчика едва ли не по полу катались, мутузя друг друга кулаками и, время от времени, даже хвостами. Разбираться, кто из них был сверху, а кто снизу, гений уже не стал. Нахмурившись, Донателло решительно двинулся по направлению к сыновьям, твердо вознамерившись разобраться в их шумном конфликте… Однако не успел он сделать и трех шагов, как его опередил кое-кто другой, гораздо более рослый и широкоплечий по сравнению с худым и жилистым изобретателем. Последний немедленно замер, вперив взгляд в невесть откуда взявшегося мутанта и, кажется, напрочь позабыв о своей первоначальной цели разнять двойняшек, пока они не разбили друг другу носы. — Какого дьявола вы творите?? — едва ли не пинком загнав ребят обратно в помещение, Рафаэль шагнул следом и немедленно захлопнул за собой дверь, пока на его прокуренный басище не сбежались все окрестные зомби. — В конец от рук отбились, щенки… — хриплое рычание саеносца враз перекрывает разгоряченные вопли детей. Донателло не стал вмешиваться, просто застыв на пороге прихожей и наблюдая за тем, как добрый дядюшка довольно-таки грубо и бесцеремонно подхватывает мальчишек на руки, совершенно не обращая внимание на их громкий протест. И только его внушительный рявк, от которого, кажется, дрогнули все окрестные сцены, заставил Донателло обеспокоенно пошевелиться, приходя в движение — как бы Майки не проснулся и не встал с кровати, ему ведь требовался серьезный отдых… К счастью, Раф все же снизил громкость, принявшись отчитывать близнецов за учиненный ими беспорядок и, таким образом, предоставив Дону хорошую возможность как следует его рассмотреть. А рассматривать, безусловно, было что… Разумеется, гений уже понял, что его братья во многом изменились за последние десять лет. Стали выше, шире в плечах, набрали мышечной массы, а их лица повзрослели и приобрели тот особый, грубый отпечаток пережитых горестей и лишений. И Донни успел морально подготовиться к этим переменам; по крайней мере, он уже не падал в обморок и не терял дар речи, как это было при встрече с Микеланджело. Тем более, что все конечности Рафаэля, кажется, остались при нем, и слава богу. И все же, гению требовалось немного времени, чтобы свыкнуться с новым обликом своего старшего брата, таким знакомым и в то же время таким… чужим и отталкивающим. Безусловно, это был Раф, все такой же большой, злой и быстро теряющий свое терпение, но то, как он двигался, то, как звучал его голос, то, как он был одет — все это казалось совершенно другим… И Донни еще не мог сказать, что именно его смущало или настораживало в этом новом, пока еще неизученном и непонятном ему Рафаэле. Он просто смотрел на него и с жадностью впитывал в себя каждую новую деталь его внешности, до тех пор, пока саеносец не поднял глаза и не уставился прямо на притихшего мутанта. Этот взгляд был сравним по ощущениям с резким ударом под дых: Донателло совершенно натурально выбило дыхание из груди, едва он понял, что не так с лицом его брата. Длинный бледно-зеленый шрам по вертикали пересекал глазницу Рафа, частично забегая под рваную красную повязку и утопая в мрачном черном провале, после чего вновь “выныривал” на поверхность и спускался дальше, достигая нижней части щеки. Гений завороженно рассматривал эту ужасную пустоту на месте чужого глаза, в то время как Раф просто хмуро отвернулся от чудом воскресшего брата, никак не отреагировав на его присутствие. Странно… но, честно говоря, Донателло было совершенно некогда размышлять над причинами подобного поведения. Все его мысли занимал исчезнувший глаз брата, причем на ум приходили совершенно убийственные гипотезы вроде того, что это просто временное увечье, или что Раф специально вынул это чертово яблоко из глазницы и опустил в раствор на манер вставной челюсти, и просто забыл вставить его обратно перед визитом в убежище Моны и Микеланджело. Сейчас Дон был готов принять любое, даже самое идиотское объяснение, лишь бы не признавать эту ужасающую истину — его брат наполовину ослеп и теперь уже никогда не сможет полноценно жить и сражаться… А может быть, и сможет, только все равно уже совсем не так, как раньше. Все мысли изобретателя ясно отражались на его вытянувшемся и потрясенном лице, в то время как он продолжал безмолвно пялиться на физиономию саеносца. А тот будто бы назло игнорировал его взгляд, занимаясь тем, что разгружал сумки, выуживая из них какой-то малозначащий для Дона хлам… Разумеется, все это были вещи первой необходимости, но до поры до времени они не играли для гения никакой значительной роли. Он был шокирован до такой степени, что даже не заметил приближения Моны со спины — зато это заметил Рафаэль. — Какие новости? — как ни в чем не бывало, обратился к саламандре старший мутант. — Не вижу Майка, он… хм… отдыхает? — Дон молча кивнул в ответ, как-то даже позабыв о том, что брат по какой-то причине решил принимать его за пустое место. Пускай безумно медленно, но до изобретателя начинало доходить — Раф просто не верил в его присутствие, считая брата плодом своего больного воображения. Примерно также на гения отреагировала Мона, когда Майки только-только привел его в дом. Видимо, они все уже давным-давно считали Донателло мертвецом… И Рафаэль, разумеется, тоже. Хотя, Микеланджело вроде бы должен был оповестить его о том, что изобретатель вернулся в семью… Получил ли Раф то сообщение? Вероятно, он просто злился и не желал воспринимать Дона как брата, сочтя, что тому было бы лучше и дальше прятать свой панцирь в неизвестно какой дыре… Нет, быть того не может. Раф бы никогда так с ним не поступил. Что-то изменилось во взгляде Дона, и пускай он по-прежнему был прикован к лицу саеносца, в нем уже не было ужаса или недоверия. Только безграничные тоска и отчаяние с примесью щемящей сердце жалости. Конечно, Рафи не терпел, чтобы на него смотрели с жалостью… Но Донателло ничего не мог с собой поделать. Ноги сами сделали шаг вперед, приближая мутанта к замершему посреди вестибюля Рафаэлю. Мона и близнецы были позабыты — разумеется, не навсегда, лишь на несколько долгих мгновений, в течение которых все мысли изобретателя были заняты исключительно его старшим братом. Шаг, еще один, и еще — все быстрее и быстрее, как если бы гений опаздывал на поезд. Лишь в считанных сантиметрах от Рафа он все-таки чуть притормозил, не решаясь заключить его в объятия. — Раф, — совершенно потеряно выдохнул он, не в силах сказать что-нибудь помимо этого. Да и какие к дьяволу слова требовались в такой момент? Здесь не было двух взрослых мутантов, встретившихся после долгой разлуки — был только растерянный подросток, испуганно и отчасти вопросительно смотрящий на своего брата, резко постаревшего на добрый десяток лет и заработавшего где-то сотню новых шрамов. Брата, который даже отказывался сказать ему банальное “здравствуй”. Как такое вообще могло произойти?