This is for the ones who stood their ground For Tommy and Gina who never backed down Tomorrow's getting harder make no mistake Luck ain't even lucky Got to make your own breaks
Это моя жизнь. Так я живу. Мы хотели жить как лучше, и в итоге оказались на вершине одиночества, в опустевшем городе, без уверенности, что завтра, все-таки наступит. Но как бы то не было – я родился здесь, в это не самое лучшее время, когда дети, в принципе уже не рождаются на свет по одной простой причине… Скоро не станет ничего… все… финиш… конец, как бы это печально и до крайности неоптимистично не звучало, но я просто уже давно махнул рукой на мечты о восстановлении жизни постепенно, день за днем, угасающего мира… Я – Данте. И все, что у меня есть, в прибавку к отсутствию неуверенности в нашем будущем, это моя семья, которую я буду защищать… как могу… Хоть я не верю в удачный исход, и всегда думаю о плане "б", заключающимся в абсолютно банальном:"засесть в бункере и не высовываться", я буду поддерживать все их начинания, буду делать все возможное, ради них… потому что они и есть моя жизнь. Без них – я ничто. И осознание того, что я сейчас, вот, прямо в данный момент так жестоко подвожу своих родных тем, что выделываюсь, торчу, как проклятый, на этой гребаной крыше, бездумно пялясь на чернеющий остов полуразрушенного района на соседней улице, выводит меня из себя. Да. Этот огромный, покатый "динозавр" с битыми витринами и изогнутой волной спиной: вот плавная дуга медленно выплывает из-за дальней линии домов, возвышается к небу и постепенно опадает вниз. Остатки затемненного стекла, в овальных витринах развлекательного центра, занимающего огромную площадь, слабо отражают солнечный свет, играя зайчиками по железкам каркаса. Не могу точно объяснить, что за магия в этом здании, чей безмолвный силуэт красуется прямо напротив меня, но когда мне действительно плохо, как вот сейчас, я вглядываюсь в эти зияющие дыры и пытаюсь представить себе тот целостный и гармоничный город огней и вечной жизни. Город, который никогда не спит. Город, который никогда не спал… он… умер уже десять лет назад. Тяжелый вздох, почти стон, вырывается из моей груди. Я знаю, сейчас выгляжу как хмурый истукан, типичная горгулья, стоя на узком бордюрчике на краю нашей "прогулочной площадки", цепляясь пальцами за проржавевшую загородку вольера. Но я не могу по другому… Сердце ритмично отстукивает лишь одно слово – чужак. Почему я не могу слепо довериться тому, что я вижу? Почему я не могу отогнать тревогу прочь и просто порадоваться тому, что кто-то еще жив, и вполне может вернуться с того света, что это вообще оказывается возможно. Не могу, отпускаю подрагивающую на ветру рабицу, и прохожу по узкой дорожке бордюрчика дальше, ставя ноги в одну линию и заложив руки за спину с самым мрачным видом. Я молча считаю про себя шаги, чтобы успокоиться… раз… два… три… четыре… пять… тут я разворачиваюсь на углу, делаю еще пять шажков, и выхожу на середину между двумя столбиками, где присаживаюсь на самом краю на корточки и свешиваю руки с колен, глядя вниз, на абсолютно пустую улицу. Я чувствую, как яростно ударяет по лицу взметнувшийся с пустующей дороги невероятно сильный, но теплый летний ветер, и концы моей черной банданы, до этого перекинутые вперед через плечо агрессивно отшвыривает за спину. Кладу руку на голову, дабы, чего доброго, ее еще с лица не сорвало такой ветрищей, и продолжаю пустым взглядом скользить по тротуару, подмечая, что изменилось за прошедшую ночь на нашей улице. – Хееей, Данни? - вот тут я вздрагиваю. И даже не потому, что дядя Майки вроде-бы внезапно оказывается на крыше, а больше из-за… параноик я, каюсь… сдвоенное "н" в моем сокращении имени, для меня недопустимо. Ненавижу, когда меня называют слишком созвучно с кратким "Донни", уж слишком получается похоже. Я бы рад был, если бы меня назвали хоть Аристотелем, которого, я даже не представляю, как можно сократить, но чтобы оно было, даже при сокращении, максимально отдаленно от вариантов произношения имени моего дорого родителя. Дядя заходит сзади, ко мне, неподвижно сидящему спиной на северную сторону, и понятное дело не видит, как я по-идиотски гримасничаю. Зато наверняка замечает, как я дернул хвостом, он у меня, не по-черепашьи длинный. Наверное наш юморист этого и добивался – отличный раздел в ряду шоковой терапии. Я сумрачно вздыхаю, опять, и поворачиваюсь, медленно, достаточно неуклюже, к дядюшке, цепляясь руками за боковины ребристых "шпал", проходящих по внутреннему периметру площадки. – Здравствуй, дядя… - мой голос прозвучал мягко говоря – жалко. Как голосишко испуганного цыпленка, а ведь я хотел придать ему невозмутимо-спокойную нотку, чтобы он не тревожился за меня, а после бы вежливо извинится за содеянное. Кашлянув в кулак, я закрываю глаза, просто чтобы не видеть, как Микеланджело будет ржать, над незадачливым племянником. Но ничего подобного не последовало… Вместо этого, он передал мне посуду с исходящим паром омлетом. Сани приготовил? Я задумчиво нацепляю на вилку слегка дрожащую массу, и отправляю в рот. Мда… сразу чувствуется… Нет, не то чтобы я, или Сандро не умеем… обращаться с кухонными принадлежностями, но наша готовка, и то, что делает дядя, всегда сильно отличается друг от друга. Так что угадать не сложно… Я молчу, потихоньку очищая посуду от содержимого, и в это же время пристально наблюдаю краем глаза за дядей. Его оптимистично, вечно улыбающееся лицо достаточно редко пересекает мрачная тень, и когда это случается… всем становится не по себе, это слишком непривычно и… неправильно что ли? Сейчас мне на душе как-то спокойнее, глядя на то, с каким упоением он вдыхает сухой, прозрачный воздух. Больше не злился на своего непутевого племяша? – Извини меня Дани. Ты ни в чем не виноват, - да нет… я знаю, что поступил… весьма и весьма не красиво по отношению к Донателло. И тем более…по отношению к нему самому. Я стыдливо съежился, зарывшись носом в тарелку, сделав вид, что попросту увлечен едой. Черт, как же мне плохо. Мне так… так хочется сейчас кинуть посуду, расставленную на моих коленках, и молча обнять дядю, крепко, прижаться к нему, как когда-то я мог это сделать, но… но мне хватает того, что я обязательно, раз в неделю просыпаюсь от того, что меня баюкают, как маленького, пятилетнего мальчика, и я узнаю, что дико кричал во сне, да так, что перебудил весь дом. Мне надоело это, каждый раз… И знал бы я, как от этого избавиться, от этого дурацкого сна, ведь даже снотворное не помогает полностью отрешиться и спать без сновидений. Мои глаза нервозно бегают по краешку, на котором мы с дядей расположились, и неожиданно я замечаю большую, густо-красную каплю. Это… не есть хорошо! Мгновенно вскидываю голову, пристально уставившись в лицо дяде Майки, и у меня сердце ухнуло в пятки. Вот ведь… Дядя! Дядя ну как же ты. Надо спуститься вниз. А нет… нет, не вариант, сейчас нам достанется обоим, и прежде всего ему, но не позволять же дяде продолжать истекать вот так кровью! Глядя на то, как он запрокинув голову вверх, тщетно пытается остановить кровотечение из носа просто зажимая его ладонью, я поспешно спихиваю с ног тарелку и быстро развязываю узел на затылке… к сожалению, здесь нет ни одной тряпицы, кроме наших с ним масок на лице. Моя черная, ее потом не сложно отстирать, а пятна если и останутся, их не будет видно, да плевать! Резко поднявшись на ноги, я сминаю темный кусок ткани и сую его между пальцев дяди, с широко раскрытыми глазами панически наблюдая за целым фонтаном крови. Это ужасное зрелище, никто даже не представляет, что я испытываю, глядя на это. - Надо! – твердо произношу я, стискивая его холодную руку. – Когда ты последний раз делал себе вливания? - недавно? Дядя, пожалуйста не ври. – Не будем отвлекать маму, ладно? Скоро прекратится, не волнуйся. Я просто разволновался, - и я опять ощущаю себя тупой скотиной (хотя проходило ли это чувство вообще?), что только прибавил ему неприятностей. В пору хвататься за голову и начать биться ею, своим бестолковым лбом об стену, что я бы с удовольствием и сделал, но ведь это не исправит того, что я натворил, верно? – Прости меня дядя… - кратко бормочу я, чувствуя, что уже совсем без сил. Злиться на самого себя, злиться постоянно и делать одни и те же ошибки – что может быть хуже? От этого я так устаю... Его плечо на уровне моего носа, хотя я уже на ногах, тревожно взирая на изляпанный в крови пластрон, а он сидит. Я закрываю глаза, и молча делаю шаг вперед, утыкаясь лбом в мускулистое плечо, зажмурившись и… не надо так смотреть на меня, я не нытик. Но и я иногда плачу. Хорошо, я вовремя смог сдержаться и не зареветь как детсадовец, а просто уронил скупо одну-две слезинки, и тут же выпрямился, с покрасневшей физиономией уставившись куда-то в сторону. Мы с ним одного поля ягоды… почему дядя не хочет признавать, что он болен?! Если… однажды… Если с ним случится что-то еще, как я смогу себе простить это, что допустил такое? Достаточно того, что перед моими глазами происходит не в первый раз подобная картина, и постоянно, я в бессилии сжимаю до боли кулак – отдать свою кровь для поддержания здоровья того, кто мне заменяет отца, самое малое, что я хотел бы для него сделать. Ненавижу мир за то, что с ним произошло… Прости дядя… Прости меня пожалуйста за все это? Наверное, я сейчас выгляжу до крайности беспомощно, с понуро болтающимися руками и раскрасневшимся лицом без маски, отрешенно вслушиваясь в тихую, гортанную речь дяди Майки. А что я еще могу сделать? Принять свою жизнь, такой, какая она есть… - Прикрыть? – попытавшись выдавить из себя слабое подобие улыбки, я лишь жалко ухмыльнулся, косо покривив рот на одну сторону, хотя уголок, так и норовил опуститься вниз в печальном выражении, вместо приободряющего смешка. – Хорошо, пойдем, посуду я потом сам уберу... – я еще раз тревожно смотрю на залитую кровью веснушчатую физию дяди, и все таки не сдерживаюсь, чтобы скорбно не поджать губы и не свести вместе надбровные дуги, когда у меня, я знаю точно, получается выражение брошенного щенка. Взяв Микеланджело под локоть, я вместе с ним аккуратно спускаюсь вниз, в холл, где мне приходится его оставить… нда… Остановившись посреди гостиной, погруженной в приятный полумрак, что сделано было явно для больного па… то есть, Донателло, я неуверенно поворачиваю к продолговатому силуэту нашего дивана, и прежде чем за него зайти, кидаю настороженный взгляд из за плеча на дядю. Снова колет сердце. Издали он выглядит еще хуже. Я надеюсь, что все именно так, и он просто переволновался… просто, но связанно то это даже больше со мной, чем со всем происходщим. А, Данте, кончай уже. Медленно обогнув диван, я чувствую еще один укол, болезненный, крайне, и медленно подступающий к горлу комок, который я просто не в силах затолкать обратно. Картина следующая – мама сидит с ним на диване, вернее он, лежит на ее коленях и спит. Спит, да! Мирно так посапывает и ему явно хорошо! Даже сам не замечаю, как подрагивают мои давно уже сжатые кулаки, но я делаю самый спокойный, самый непринужденный вид, даже не смотря на то, что мне странно… и неприятно видеть, как мама заботливо, слишком нежно поглаживает спящего, да и смотрит на него таким усталым, но счастливым взглядом. Почему я так веду себя? Они же мои… родители? – Мам? – зову я ее хриплым шепотом, и она отрывается, словно не хотя от созерцания безмятежно дремавшего черепахи и обращает свой взгляд ко мне. Я уже вижу застывший в ее глазах вопрос. когда она бегло осматривает мою фигуру, и задерживается на тех каплях крови, которые успел посадить на меня дядя. – Я немного поцарапался… и маской промокнул... кхм... ничего серьезного, - вскинул я ладонь, медленно подойдя к дивану и присев рядом на колени. – Мама? Давай я тебе помогу? – я осторожно тяну руку к голове Донателло, и замираю в нерешительности. Мне хочется убрать руку, и я просто его боюсь, но пристальные, золотые глаза матери заставляют меня проявить твердость, и моя ладонь уже более уверенно подныривает под подушку, придерживая больного на весу, пока мама поднимается с дивана, после чего я максимально аккуратно опускаю его на мягкое сидение. Знал бы кто, какой у меня в этот момент был бешеный колотун в сердце, и испарина выступившая на лбу… разве что зубами не стучал! Я все еще с минуту сидел так, сцепив ладони вместе, и просто молча наблюдал за тем, как он дышит во сне. Затылком я чувствовал пристальный взгляд матери. Она ждет, когда я ему что ли по роже за все хорошее вмажу? Наверное... судя по тому, сколько раз я о нем эм… лестно отзывался. Надеюсь дядя уже просочился в ванную и приводит себя в порядок. Видимо не став дожидаться меня, мама тихими шагами вышла из гостиной. И только после этого, я наконец встал, и, я даже не могу объяснить, зачем я это сделал, подтянул клетчатый плед чуть выше, а подушку поправил, чтобы ему было удобнее...It's my life And it's now or never I ain't gonna live forever I just want to live while I'm alive My heart is like an open highway Like Frankie said I did it my way I just want to live while I'm alive 'Cause it's my life