***
Трепетная забота Моны и Микеланджело, щедро обрушившаяся на невезучую лысину их заново обретенного мужа и брата, и вправду творила чудеса. Конечно, самочувствие Дона улучшилось далеко не сразу: вскоре после того, как он позавтракал, Дон все же умудрился крепко задремать, прямиком на коленях Моны. Проснулся он ближе к вечеру, все на том же диване, когда Майки притащил ему горячий ужин. На сей раз мутант рискнул съесть немного мяса и овощей, а также допить утренний бульон, после чего снова принял лекарства и перекочевал на кровать, где был заботливо обложен горой подушек и чуть ли не трижды закутан в шерстяной плед. Донателло, впрочем, и не думал сопротивляться столь агрессивному лечению: он прекрасно осознавал, что от этих действий зависит то, как скоро он вновь окажется на ногах и сможет принять активное участие в жизни обитателей убежища. Так что, мутант покорно выполнял все то, что ему говорили, не пытаясь спорить или возражать. В итоге, уже на следующее утро Дону полегчало настолько, что он смог встать с постели без посторонней помощи и даже спуститься вниз, на кухню, где уже вовсю "шаманил" его младший брат. Голоса Моны и детей звонким эхом раздавались откуда-то из соседнего помещения: кажется, саламандра опять читала сыновьям лекцию. Донни замер на пороге, облокотившись плечом о дверной косяк и со слабой улыбкой вслушиваясь в сердитые восклицания саламандры. Увы, слов было не разобрать... Интересно, что ей опять не понравилось? Вот ведь неугомонная женщина... Ухмылка на бледной физиономии мутанта стала шире, но почти тут же увяла: он вспомнил, как саламандра неожиданно пришла к нему в комнату посреди ночи, тихонько скользнув под толщу одеял и уткнувшись зареванной мордашкой в его пластрон. Он ничего ей не сказал, лишь крепко обняв в ответ и позволив дать волю горючим слезам; прошло немало времени, прежде чем ее судорожные рыдания, наконец, иссякли, и мутантка, обессилев, заснула прямиком на плече любимого... Утром, когда Дон открыл глаза, ее уже не было рядом с ним. Должно быть, она по привычке встала чуть раньше и занялась домашними делами... Донателло не хотел заострять ее внимания на том, что произошло между ними этой ночью, понимая, что бедной ящерицей правило отчаяние и невыносимая боль в застарелых душевных ранах. В конце концов, он мог представить, каково ей было все эти долгие годы; скорее всего, она еще не раз и не два омоет слезами его пластрон, не в силах окончательно свыкнуться с мыслью, что ее одиночество осталось позади. Тихо вздохнув, Дон переключил внимание на суетящегося возле плиты Микеланджело, в который уже раз подивившись тому проворству, с которым он готовил завтрак... одной-единственной рукой. Закрытый кожаным чехлом обрубок, видневшийся из-за краешка массивного черепашьего панциря, по-прежнему повергал изобретателя в нервную дрожь. Его брату тоже пришлось пережить нечто такое, что навсегда оставило шрам на его теле и душе... Это было страшно — намного страшнее того, что пришлось вытерпеть самому Донателло. Подумаешь, проспал десять лет... по-крайней мере, злодейка-судьба уберегла его от безграничного отчаяния и боли. Интересно, что бы он чувствовал, окажись на его месте кто-нибудь из братьев или Мона? "Я бы сошел с ума," — с внутренним содроганием подвел итог Донателло. Еще немного понаблюдав за тем, как весельчак ловко подбрасывает блинчик на раскаленной сковороде, гений, наконец, рискнул привлечь его внимание. — Ммм... доброе утро, — пожелал он, осторожно приблизившись к брату сбоку и в некоторой растерянности остановившись рядом с ним. Микеланджело чуть повернул голову, озарив кухню одной из самых солнечных своих улыбок. — Доброе утро, — жизнерадостно откликнулся он, перебрасывая уже готовый блинчик на исходящую паром стопку у себя под рукой. — Как самочувствие, бро? — несмотря на нарочито воодушевленный тон, в голосе Майки так или иначе слышались озабоченные нотки. Донателло поспешил улыбнуться в ответ, дабы успокоить шутника. — Спасибо, я уже почти в норме, — и это не было враньем или преувеличением. Он и вправду чувствовал себя неплохо. Постояв немного рядом с братом, он аккуратно поинтересовался: — Тебе помочь с завтраком? Я мог бы приготовить тосты или... — Да я справлюсь, чувак, — великодушно откликнулся Микеланджело, разливая по сковородке очередную порцию жидкого теста. — Ты лучше иди, взгляни, что творится в лаборатории. Мне кажется, ее пора чем-нибудь отвлечь от наших ребят, а то она так до обеда бухтеть будет, — и он широко ухмыльнулся, подмигнув брату. Дон лишь тихо прыснул в ответ, покорно отойдя от плиты и устремившись прочь из кухни. Он искренне надеялся, что не задел Майки своим вопросом: мало ли, вдруг тот решил, что родной брат мнит его беспомощным инвалидом... Это было совсем не так. Хотя, конечно, смотреть на то, как бедолага вынужден одной рукой делать все то, что все прочие люди или мутанты делали двумя, да еще и без посторонней помощи, было больно. Больно потому, что Донателло любил брата и остро за него переживал. "Вот бы поскорее увидеть остальных... Надеюсь, хоть с ними-то все в порядке, и никто из них не потерял конечность или глаз," — рассеянно подумал Дон, толкая одну из ближайших дверей, за которыми еще совсем недавно раздавались громкие голоса его родных. Однако Моны и Данте уже не было в помещении: похоже, они вышли отсюда парой минутами раньше... Зато возле заваленного какими-то железками стола вовсю крутился Сани, причем с таким неподдельным энтузиазмом, нарисованным на его слегка курносой салатовой мордахе, что его можно было бы с легкостью спутать с Микеланджело... Только вот последний властвовал на кухне, а первый — в мастерской. Кажется, мальчуган готовился спаять какие-то детали: об этом намекала газовая горелка в его маленьких, но сильных руках, и защитное "забрало", пока что откинутое вверх и закрывающее зеленую макушку черепашонка. Помешкав, Дон тихо приблизился к его рабочему месту и остановился точно за спиной Сани, с любопытством скользнув взглядом по частично собранному остову металлического протеза. Сердце изобретателя слегка дрогнуло, когда он понял, что именно собирает его сын. — Доброе утро, — чуть помолчав, обратился мутант к Сандро. Тот аж подскочил от неожиданности, едва не грохнувшись на пол: очевидно, что появление Дона в лаборатории застало его врасплох. Пожалуй, было бы нелишним извиниться перед мальчиком за столь беспардонное вторжение в его личное пространство, но все внимание гения было приковано к механической руке. Склонившись над изобретением сына, Донателло какое-то время молча его разглядывал, кажется, даже не обращая внимание на смущенное лепетание Сандро... Он и вправду был до крайности поглощен увиденным. — Изумительно, — наконец, тихо пробормотал он, ни капли не притворяясь. — Ты сам это собрал? — и Дон аккуратно обхватил один из самодельных металлических "пальцев", желая слегка его согнуть. Тот податливо крутанулся на шарнире, на удивление плавно и точно приняв нужное мутанту положение. На худом лице мутанта отразилось неподдельное восхищение. Переведя взгляд на ошарашенно приоткрывшего рот Сани, он необычайно серьезно посмотрел ему в глаза, кажется, впервые увидев в нем не просто ребенка, но своего сына. Точно те же пытливые карие глаза, точно тот же интерес ко всему новому и необычному... все тот же потрясающий талант в области механики. Донателло сам не заметил, как на его губах появилась легкая, гордая улыбка. — Кто-нибудь еще знает об этом? — понизив голос, с интересом уточнил он. Еще раз быстро оглядев наполовину готовый протез, Дон в задумчивости приложил кулак к подбородку и сузил глаза, как будто бы что-то прикидывая. Определенно, изобретение его сына заслуживало похвал... Но он бы все-таки внес в него кое-какие полезные корректировки. — Мне кажется, — осторожно начал Донни, справедливо опасаясь, что Сани может принять в штыки его советы, — что если ты слегка изменишь ось вот у этого сочления, то это увеличит разворот кисти как минимум на 15 градусов... Попробуй немного сместить ее влево и поднять чуть выше, буквально на пару миллиметров.Глава XX. Донателло
28 февраля 2014 г. в 19:23
Автор главы: SickRogue
— Донни, — этот голос... Обычно Мона редко говорила с ним в таком мягком, почти ласковом тоне, и оттого моменты, когда это все-таки происходило, казались поистине драгоценными. Дон не без труда сглотнул вставший в горле комок и вновь приоткрыл глаза, молчаливо взглянув на саламандру снизу вверх. — Я ведь просила тебя только ответить мне, кусали тебя или нет, — верно. Изобретатель вновь не сумел сдержать чувств, а ведь он уже давным давно вышел из того возраста, когда любое слово, любая мелочь способна вызвать целый ураган эмоций... Пожалуй, ему стоило поскорее свыкнуться с мыслью, что он больше не подросток и даже не молодой парень, а значительно повзрослевший, сформировавшийся физически и психически человек. Ну, то есть, мутант. Неважно... Требовалось время, чтобы принять это и научиться вести себя адекватно возрасту. Сколько же ему теперь... тридцать лет? Как же это странно... Донателло неопределенно хмыкнул, не то в ответ на последнюю реплику Моны, не то своим собственным бессвязным мыслям. Скользнувшая под затылок прохладная ладонь ящерицы вынудила его слегка приподнять отяжелевшую голову над успевшими слегка намокнуть подушками, а после вновь опуститься обратно, оказавшись точно на коленях Моны. Дон не возражал против такого положения, напротив, близость любимой успокаивала, равно как и проявляемая ею почти материнская забота. Перед глазами замаячила тускло блестящая грань стеклянного стакана: недолго думая, умник жадно припал к ней губами и едва не закашлялся от неожиданно прогорклого вкуса разбавленного в воде лекарства. Должно быть, то был антибиотик... или жаропонижающее. Что ж, это было весьма кстати. Донни уже начинал чувствовать себя виноватым перед Моной за то, что предстал перед ней в таком жалком состоянии. Можно подумать, он болел впервые в жизни. Поневоле в памяти всплыла старая, полузабытая картинка: тяжело раненный Лизардом изобретатель валяется ничком в грязной луже, медленно теряя сознание от усталости и боли, а продрогшая и взлохмаченная Мона заботливо удерживает его побитую голову на своих коленках, закрывая собой от ледяных струй дождя. И почти как тогда холодные, влажные капли скользили по его лихорадочно пылающему лицу, приятно остужая горячую кожу...
— Глупый… — едва ощутимое прикосновение нежных припухлых губ на мгновение возвращает мутанта в прежнюю реальность. Дон почувствовал, как когтистая ладошка возлюбленной мягко, но настойчиво разжимает его напряженно стискивающие одеяло пальцы, и послушно расслабил хватку, позволив руке саламандры лечь в его собственную, образовав цепкий замочек. — Главное, что ты жив. Ты жив и снова вместе с нами. Вместе со мной… Где ты был и что ты делал, это мелочи, понимаешь? Все, что я хочу сейчас от тебя слышать, все, что мне нужно от тебя – это чтобы ты придал мне уверенности, что точно никуда не пропадешь... — на этих словах Мона устало прижимается своим лбом к его собственному, игнорируя проступившую на бледно-зеленой коже холодную испарину. И вновь память услужливо напоминает ему о событиях давно минувших лет, когда они оба, еще совсем юные, но уже вдоволь настрадавшиеся, сидят на жесткой циновке посреди пустого доджо и просто держат друг друга в объятиях, наслаждаясь своей близостью и полным душевным единением. Помнится, тогда саламандра попросила его остаться вместе с ней... Озвученное десятилетием ранее обещание вмиг завертелось на кончике языка, готовясь сорваться с него с той же легкостью, как и тогда... но Дон отчего-то мешкал. Мог ли он быть уверен в том, что сумеет его выполнить? Ведь однажды он уже нарушил данное саламандре слово, пускай и не по своей воле. Сам того не желая, гений обманул самое близкое и родное ему существо...
С другой стороны, разве мог он просто взять и промолчать?
— Я никуда не уйду, — практически слово в слово повторил он то, что уже некогда сказал Моне в укромном полумраке старого доджо. Свободная рука изобретателя легка на заостренное, похудевшее личико возлюбленной, ласково проведя по тонкой салатовой чешуе. Душа выворачивалась наизнанку от болезненной, щемящей нежности. Прикрыв веки, Дон устало потерся своим носом о нос саламандры, а после на мгновение прижался сухими, потрескавшимися губами к ее собственным. — Ты больше не будешь одна... — шепнул он еще тише, вновь роняя голову на подушку и серьезно глядя прямо в медово-желтые глаза мутантки.
Никогда больше, слышишь?
— А вот и обед! — ох... у Майка просто талант вваливаться в комнату в самый интимный момент. Дон на мгновение закрыл глаза, тем самым прервав тесный зрительный контакт с Моной, и слабо усмехнулся: он не держал обиды на брата; наоборот, он был настолько счастлив видеть его рядом с собой, что даже не стал возмущаться или как-либо демонстрировать свое неудовольствие, а, наоборот, с иронией отнесся к столь резкому — и в какой-то степени предсказуемому — вмешательству. Чуть повернув голову, черепаха с легким смущением оглядела заставленный тарелками стол: и когда только этот великовозрастный пройдоха успел наготовить столько еды?... — Донни, ты ведь не имеешь ничего возмутительно глупого против куриного бульона? — изобретатель поневоле расплылся в улыбке и едва заметно поворочал головой из стороны в сторону, показывая, что ему даже в голову не приходило столь идиотских мыслей. Коли уж на то пошло, он зверски проголодался... Только вот Донателло всерьез опасался, что его желудок не вытерпит такого количества пищи. В конце концов, мутант вовсе не улыбалось живописно наблевать на здешний ковер... особенно на глазах у застенчиво улыбающегося Дани. Или Сани? Черт, ему определенно стоило выучить имена сыновей, пока он не попадет в по-настоящему глупое положение. Тем временем, Микеланджело предложил брату горячий мясной бульон — хорошо, что он предусмотрительно отлил его в отдельную емкость...
— Спасибо, — искренне поблагодарил весельчака Дон, не без помощи саламандры принимая полу-сидячее положение и захватывая ладонями горячую чашку: кажется, та почти совпадала по температуре с его собственной кожей. Чуть подув на золотистую, приятно пахнущую жидкость, Донателло сделал первый осторожный глоток и замер, с тревогой прислушиваясь к внутренним ощущениям. Вроде бы не тошнило... И все же, спешить не следовало. Вот так вот лежа на коленях Моны и поставив чашку с бульоном на собственный пластрон, Донни потихоньку прихлебывал горячий куриный бульон, чувствуя, как с каждым новым глотком к нему медленно возвращаются силы. Тихий, вопросительный голос Моны на мгновение отвлек изобретателя от еды: саламандра обращалась к задумчиво пристроившемуся на подлокотнике кресла мальчугану, который, кажется, на время позабыл о присутствии взрослых, с головой окунувшись в какие-то свои, отрешенные размышления. Сани — вот как, значит, было его имя — запоздало приподнял голову и чуть улыбнулся в ответ. Донателло поневоле нахмурился при виде "раздраконенной" ссадины на лбу черепашонка — и когда только успел потерять свой пластырь? Мона ведь наклеила его как следует... Ох, прекрасно, как следует потри болячку пальцами, тебе ведь так не хватает попавшей в ранку грязи! Дон сам не заметил, как распахнул рот, желая строго окрикнуть отвернувшегося Сандро — и тут же запоздало его прикрыл, осознав, что перед ним совсем не раззява-Майки, а совершенно другой, едва знакомый ему юнец, которые едва ли поймет сердитое ворчание изобретателя. И пускай последний приходился Сани родным отцом, разве он имел право так себя с ним вести? Нет... пока еще нет. Они едва друг друга знают... и вообще еще не свыклись с мыслью, что приходятся друг другу кровными родственниками.
Хм, любопытно, а ведь он был готов лично развернуть мальчика лицом к себе и обработать его ссадину. Что это? Неожиданно пробудившийся родительский инстинкт?... Донателло озадаченно прижал ладонь к собственному лбу, с плохо скрываемым смятением наблюдая за тем, как Мона со строгим лицом утирает выступившую на переносице сына кровь и аккуратно заклеивает ранку свежим пластырем. Чашку с бульоном (к счастью, уже почти пустую) пришлось спешно отодвинуть в сторонку, чтобы саламандра не влезла в нее локтем или прядью волос... Хотя стрижка у нее была гораздо короче, чем раньше. Сидевший в соседнем кресле Микеланджело буквально покатился со смеху, и Дон волей-неволей тоже расплылся в широкой, доброй улыбке. Все-таки, зрелище и вправду было презабавным. Покончив, наконец, со столь важной процедурой, как переклеивание пластыря потешно жмурящемуся мальчугану, Мона выпрямилась и с нарочитой строгостью наградила Сандро коротким щелчком по носу.
— А теперь – кыш, — с чувством выполненного долга скомандовала она, но черепашонок отчего-то и не подумал трогаться с места. Вопросительно оглянувшись на дядюшку, Сани вновь уставился на родителей и неожиданно спросил:
— А можно мне с вами посидеть? — этот вопрос прозвучал одновременно робко и ненавязчиво... Только вот Мона отчего-то встревожилась, как если бы Сани попросился выйти из убежища в одиночку. Нервозно прикусив губу, ящерица опустила тревожный взгляд на расслабленно лежавшего у нее на руках гения.
— Ты не против? — Дон, вздрогнув, в свою очередь озадаченно покосился на любимую, слегка недоумевая, с чего бы ее так сильно заботило его мнения. И лишь запоздало сообразив, что Моне попросту не хочется беспокоить температурного больного, чуть кивнул головой в ответ. На самом деле, еда и лекарства значительно облегчили его состояние, и теперь Дон, по крайней мере, не норовил провалиться в дрему при любой удачной возможности. Дождавшись одобрения отца, Сани немедленно плюхнулся на диван рядом с матерью и притих. Донателло украдкой запрокинул голову, пытаясь разглядеть лицо сын вблизи, но удалось это лишь отчасти — и то, потому что мальчик слегка уперся щекой в круглое плечо матери.
— Ну, — Микеланджело с характерным скрипом поднял свою заматеревшую тушу с кресла, удерживая пустую чашку здоровой рукой, и Дон поневоле переключил внимание на его веснушчатую физиономию, — надеюсь, моя стряпня все еще неплоха, а?
— Как и всегда, Майки, — хрипло откликнулся Донателло, адресовав брату благодарную улыбку, и с кряхтением отставил свою собственную чашку на край стола, благо, мог до него дотянуться. — Спасибо... — уже чуть тише добавил он, утомленно прикрыв глаза и расслабившись. Брат незаметно выскользнул из комнаты, сославшись на пригорающий омлет, и в итоге троица мутантов — отец, мать и сын — остались наедине друг с другом. Не открывая глаз, Дон сонно вслушался в тихую беседу между Моной и Сани, и разлепил веки лишь тогда, когда черепашонок попытался задать ему какой-то вопрос.
— Папа, а правда что… — увы и ах, но саламандра не позволила Сандро утолить гложущее его любопытство. Дон тихо фыркнул, наблюдая за тем, как она проворно прикрывая рот сына когтистой ладошкой, и уже откровенно рассмеялся, услыхав сравнение с самим собой. Правда, смех вышел уж больно тихим и сиплым, но зато — вполне добрым и искренним.
— Пускай спрашивает у меня что хочет, Мона, — наконец, тепло улыбнулся родным Донателло. В глубине темных, запавших от болезни и усталости глаз явственно плясали огоньки слабого веселья. — Мне уже гораздо лучше... благодаря вашей заботе, — добавил он скромно, взяв руку ящерицы в свою собственную и на мгновение прикоснувшись губами к узкой зеленой кисти. Он ни капли не привирал, говоря, что чувствует себя хорошо. На самом деле, теперь даже слабость и высокая температура не доставляли ему особых неудобств...
Он как будто снова был дома.