И ты не поймешь, что настал твой черед обрести свой покой… Не плачь, я буду с тобой. В новом мире ангелы и черти, Но я верю ты вернешься к нам даже после смерти Шумом ветра, небес синевой.
Это было всего-то несколько лет назад. А такое впечатление, что прошла целая вечность… А может и действительно прошла. Время слишком неумолимо, чтобы останавливаться и считать то, что уже не вернешь… … Она умирала у него на руках. Медленно, мучительно, словно выжимала из себя жизнь по тоненьким струйкам алой крови, которые текли из ее перерезанных вен, печальной дорожкой огибая девичьи запястья. И вся она, несмотря на высокий рост, в этот момент казалась совсем маленьким пушистым лисенком, с головой спрятавшимся в его твердых, но таких нежных объятиях. Он сжимал ее все крепче, будто бы пытался остановить безвозвратно уходящее тепло ее сильной души, скупые слезы беззастенчиво катились из лимонных глаз, смешиваясь с его собственной кровью из мелких ссадин и порезов, украшавших зеленую боксерскую морду. Ее раскосые глаза, цвета ледяного неба, все силились встретиться с его ярко-желтыми, словно бушующее солнце, но он намеренно прятал их, не в состоянии оправдаться за свой поступок. И все же в какую-то долю секунды ей удалось их зацепить, такие родные и такие несчастные, кричавшие ей без слов «Я не хотел! Прости меня, пожалуйста, прости!» О, за столько лет они прекрасно научились разговаривать взглядами, не роняя ни единого звука. — Ты не должен корить себя, малыш, — ласково, одними лишь побелевшими губами шепчет она в ответ на его молчаливый выплеск, пытаясь улыбнуться. — Сегодня ты все сделал правильно… Едва заслышав ее приглушенный голос, он содрогается всем телом и снова прижимает гибкое, израненное тело к своему твердому, покрытому грязью, пылью и многочисленными сколами пластрону, всего заляпанного кровью поверженной нежити. Угасающее сердце рыжей куноичи с каждым ударом о грудную клетку стремительно теряет свой жизнелюбивый ритм, готовясь превратиться в кучу осколков разбитых о суровую ошибку воспоминаний. Она уже практически не дышит, глаза тяжело смыкаются, не в силах в последний раз взглянуть на любимого бычка, такого вспыльчивого и сурового, рука об руку с ней уверенно пробивающий лбом их совместный путь, чтобы ей было легче шагать за ним сквозь время, которое им было отпущено. Сколько было ссор и расставаний — они могли ругаться так, что стены дрожали, а братья в изнеможении затыкали уши, с кирпичными лицами переглядываясь друг с другом. А потом примирение, трепетные, будто порхающие над распустившимся бутоном колибри, признания, неловкие прикосновения и страстные поцелуи… Все эти счастливые мгновения уходят безвозвратно, вместе с ее душой, за которую он никак не мог ухватиться, чтобы оттянуть момент навечного расставания еще на пару минут. Да хотя бы на пару секунд, только не бросай меня, Ниньяра. Не уходи от меня… — Ты все… сделал… правильно, Рафаэль, — тяжело роняет она вместе с кровью слова прежде, чем сомкнуть уста навсегда. — Нет! — в тупом бессилии рычит он в ответ, стискивая лисицу так, словно хотел впечатать всю ее в собственное нутро, постараться сохранить то немногое из самого дорогого, что у него осталось. — НЕТ! НЕТ! НЕТ! Снова и снова он выплевывает столь сухое, беспощадное отрицание, словно пытается повернуть время вспять яростным мотанием головы, отторгнуть от себя жуткую действительность. Его разум отказывался верить в то, что было сейчас настоящим. Разбитыми губами он прижимается к красной переносице, со всхлипами вдыхая последний шлейф ароматного лосьона, которым она всегда опрыскивала свой ухоженный мех. Но нежные запахи стремительно испаряются, поглощенные окружающим смрадом от гниющего мяса. Ну почему так? Он своими собственными руками вырвал ее из рук столь ужасного обращения ради того, чтобы предать естественной смерти… Какая ирония, черт побери! Когда он понял, что жизнь покинула ее тренированное тело, он смог дать волю слезам, глухо содрогаясь над ее каштановой макушкой в приступах острой боли, вырвавшей его сердце, которое когда-то научилось столь исступленно любить. Его хватает лишь на то, чтобы внезапно охрипшим голосом повторять ее имя, прося у нее прощения за содеянное. И так до бесконечности. Если бы он только успел… Если бы… Хватило бы доли секунды, чтобы предотвратить катастрофу. Какой же он идиот. Где его хваленая молодцеватая боевитость, тараном расшвыривающая полчища врагов, не заботясь об окружающих? Впрочем, как раз она-то его и подвела. В поисках пропавшего брата два бесстрашных воина забрели совсем далеко, куда-то за пределы Нью-Йорка, где были атакованы полчищами ходячих мертвецов. На этом подобии свалки, где повсюду валялись раздробленные ящики и перевернутые машины, их оказалось как-то особенно много, да оно и не удивительно — это слонялись те, которые успели преодолеть лишь полпути прочь от зараженного города, где их и настигла смертоносная язва. Рафаэль с Ниньярой еще не знали повадок зомби столь хорошо, чтобы сохранить себе жизнь — они совершали поисковую разведку под покровом сумерек, ибо еще не ведали о спасительном свете дня. И вот так глупо попались в злобное кольцо гниющих тел, которое быстро сжималось, обуреваемое жаждой вкусить свежего, еще не обращенного мяса. Пара сай и катана отважно кромсали мертвую плоть, с целью вырваться из смертельной ловушки, но она неумолимо захлопывалась, норовя пополнить свои редеющие ряды парочкой первоклассных бойцов. Маловразумительное гудение вместо слов или хотя бы гневных выкриков, нетвердое шатание на конечностях, где сквозь обрывки ткани просвечивались кости или разодранное мясо, болтающиеся как петли руки с такими же страшными просветами плоти… И лица, вернее то, что от них осталось —бледные глаза на выкате, свисающие клоки волос, приоткрытый рот с гнилыми зубами — все эти фигуры, которые еще недавно были обычными людьми, близились к черепахе и лисице, продолжавших стойко держать оборону, оберегая спины друг друга. Но в какой-то момент все пошло не так. Войдя в свой привычный бойцовый раж, саеносец озлобленно рассекал восставшую гниль, не скупясь на силу удара и не тратя время ни на малейшее сомнение. Он успешно блокировал их атаки, подставляя под неизбежные укусы твердый и непробиваемый панцирь, совершал мастерские увороты, попутно выкалывая мертвецам глаза и обрушивая пудовые кулачища, защищенные кожаными перчатками, им на головы. Зомби словно пешки валились пачками под мощью того, кто привык жить с войной в душе. Вот уже показался спасительный просвет, окружающее кольцо тел стремительно редело. И внезапно все стихло. Тяжело дыша, мутант с презрением пнул последнюю отрубленную голову, которая со звучным шлепком откатилась от своего кошмарного хозяина, и, смачно сплюнув собственную кровь, утер губы вспотевшей ладонью, предварительно сняв перчатку. — Мы победили, рыжая, — радостно выдохнул он, на пятках повернувшись к той, кого прикрывал. — Мы… — И обомлел на полуслове. Зрачки расширились от ужаса, когда Рафаэль увидел ЭТО. Он слишком увлекся боем. Забыл, что не должен далеко отходить и подвергать себя и ее опасности. Ему-то повезло родиться в панцире — сколько раз костяная защита сохранила жизнь хозяину, об которую обломалась не одна пара зараженных зубов. Но ОНА осталась беззащитной! Как бы храбро юные воины не отбивались от ходячих трупов — все же к такому жизнь их не готовила. Одно дело отбиваться от разумных существ, будь то мутанты, вражеские ниндзя или разносортные хулиганы, у которых присутствует какой-никакой спектр чувств: страх, идиотизм, хладнокровный расчет или же слепое повиновение приказам. А самое главное — все они были смертны или хотя бы вырубаемые. Ниньяра была великолепным бойцом. Пожалуй, она даже превосходила своего парня если уж не в технике, так точно в умении держать ситуацию под контролем, не позволяя себе распаляться в жаре битвы и топить разум эмоциями. Он открыто восхищался ею каждый раз, когда их пара сталкивалась с очередной сворой врагов и принимала вызов, обнажая заточенные клинки. Что же могло случиться? Почему вместо положенного торжества он видит лисицу, едва стоявшую на ногах и судорожно сжимающую рукоять окровавленной катаны, пытаясь опереться на нее, чтобы не рухнуть лицом вниз, погребенной под рваными лоскутами бывших когда-то единым целым телами? Серьезных ран на ней практически не было, но она оказалась прокушенной в нескольких местах! Черная кровь стекала с плеча, под коленом и у основания запястья — каким-то чудом мертвечина сумела отравить организм куноичи и теперь собиралась медленно высасывать из нее все жизненные соки, обращая ту в страшное подобие себя. — Я… испугалась за тебя и непозволительно оступилась, — со слабой улыбкой отвечает она на повисший в тяжелом воздухе немой вопрос расширенных от ужаса глаз саеносца. — Трое. Одновременно. Прости, что разочаровала… Она качнулась, не в силах больше держать себя в вертикальном положении, но он за какие-то доли секунды, одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, выставил вперед обе руки, и девушка, опустив глаза, рухнула прямо в его объятия. — Умеко… — в страхе просипел он, чувствуя, как спазмы колючими пальцами сдавливают глотку, высушивая ее до основания. — Очнись! ОЧНИСЬ! ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! — уже орал он ей в лицо, надеясь докричаться до стремительно уходящего сознания девушки. Он яростно принялся трясти ее за обмякшие плечи, силясь привести в чувство, заставить ее снова очнуться, сказать что-нибудь. Нельзя так все оставлять, он должен снова увидеть этот лед, цвета угасающего неба, за которым скрывался воистину искренний цветок настоящей души. И она будто послушалась его отчаянных попыток ухватиться за ускользающую ниточку собственной жизни — открыла глаза, чтобы прошептать: — Я не хочу как они… — коротко кивает на свалку расчлененной плоти вокруг, оставшуюся после битвы с бессмертными. — Пожалуйста, не допусти этого Рафаэль… — Что ты имеешь в … виду? — Мутант замолчал и ошарашено уставился на подругу, не в силах переварить просьбу. Наверное, он не так понял. Ведь это неправильно, правда? Ведь надо просто срочно привезти ее домой, где можно было бы уколоть антидот. Он же существует, верно? Он ДОЛЖЕН СУЩЕСТВОВАТЬ! — Я отвезу тебя домой, там Мона, там наверняка есть лекарство! — Лихорадочные слова одним сумбурным потоком льются из побелевших губ саеносца. Он просто не может поступить так, как просит она. Это сущее безумие!. На лбу выступают капельки пота, холодная дрожь проносится вдоль широкой спины. Дрожавшими руками он приподнимает голову подруги так, чтобы видеть ее приоткрытые глаза. — Я спасу тебя! ТЫ ПОНЯЛА МЕНЯ? — Он кричит ей, не в силах сдерживать накатывающую истерику от медленной, но не обратимой правды, которая неумолимо, будто прожирающий путь червь, втягивалась в сознание. — ТОЛЬКО НЕ СМЕЙ СДАВАТЬСЯ! Слабая улыбка трогает ее уста. — Вот поэтому я тебя и полюбила. За неумение проигрывать… Не медли, милый. Я почти не чувствую тела — оно становится будто чужое. И он понимает, что слишком поздно… Что антидота не существует, да он все равно не успеет, как бы ни гнал вперед свой мотоцикл. Мотор расшатался, Донни… Тяжелый взгляд, полный слепого отупения, медленно падает на валявшиеся поодаль саи, окровавленные заразной кровью. Столь родное оружие моментально опротивело, стало чужим, но, похоже, другого выхода из этого кошмара больше не будет. Никогда. В тот день он так и не пришел домой и с тех пор больше не брал в руки саи.***
Я ждал этого момента, брат. Однажды ты убил меня. Обещаю, что во второй раз это будет не так просто… До этого можно было не доводить, брат.
— Он живой. Ты не спишь. Он живой. Кривая, все еще не верящая ухмылка медленно налезает на исполосованное лицо саеносца, когда Мона Лиза указывает ему на вернувшегося с того света Донателло. Даже несильный удар ящерки мало убедил больное от чрезмерного спирта воображение, однако в отличие от привычных домашних призраков, слонявшихся по теневым углам помещения, худощавая фигура действительно не собиралась исчезать. И подсознание Рафаэля медленно, но верно начало свыкаться с реальностью, в которой его младший брат внезапно материализовался. Кажется, здесь следует стиснуть блудного родственничка в объятиях? Черта с два. Нет, прыгать от счастья, по-ребячески радуясь столь знаменательному событию, боевой мутант вовсе не спешил. Столь бурное сердце, знавшее радость и любовь, уже давно обратилось в пепел, оставив вместо себя лишь агонизирующую пародию на живое существо. - Донателло, - сухо разлепляет обветренные губы саеносец, вжимая сумрачный взгляд из-под тяжелых бровей в стальные луны изобретателя. – Ты припозднился с возвращением. Много воды утекло без тебя, братец. Пока ты где-то пенился в облаке неведения, произошла масса событий, в корне поменявшая наше мировоззрение. Не было у Рафа жгучего желания вот так с ходу плакаться в жилетку брату, причитать и с горечью посвящать того в печальный десятилетний рассказ о жизни расколовшейся и искалеченной семьи в его отсутствие. Да и зачем брат нужен теперь, когда они все это время учились жить и выживать без него? Чтобы начать все заново, благостно топая к светлому и необозримому будущему? Какая ирония! Машинально опустив руку в карман, Рафаэль достал смятую пачку сигарет, однако он, не смотря на раздирающее желание закурить, не собирался отравлять помещение табачным дымом. Если уж на собственное здоровье ему давно было плевать, то состоянием мальчишек, Моны и Микеланджело он еще дорожил. Поэтому вытащив сигарету, саеносец приложил самокрутку к носу, чтобы вдохнуть запах табака и хоть немного погасить позывные к дальнейшему отравлению организма. Затем снова повернулся к Донателло и внезапно понял, что кроме отсутствующей охоты к расспросам, ему самому и сказать-то было нечего, даже несмотря на жизнь этих лет, щедро наполненную событиями. Нити взаимопонимания, так долго связывающие братьев между собой, были сожжены окончательно. - Располагайся в новом аду, братец, - холодно произносит Рафаэль, коротко взмахнув рукой, изображая скупое подобие приветствия. – Полагаю, ты уже ознакомился с инструкцией по выживанию. И все. Небрежно дернув широкими плечами, он тяжелой поступью прошел мимо Донателло, всем видом показывая, что разговор окончен. По крайней мере сейчас. Он еще не готов общаться с материализовавшимся призраком. Ну а потом видно будет – ведь кому известно, что случится завтра?***
Наверное, это была плохая идея – оставаться на ночь в этом доме. Присутствие воскресшего брата как никогда раньше наполняло доселе пустевший дом, вынуждая вновь и вновь окунаться в тот пережитый кошмар, когда исчезновение Донателло сыграло со всеми ними злую шутку, заставив разрушить единое целое, которое когда-то твердой опорой стояло на семейном фундаменте. А теперь Раф не знал, как ему относиться к тому, что изобретатель снова возник в их жизни из ниоткуда. Одно он знал точно – все поменяется снова. В лучшую или в худшую сторону – покажет лишь время. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Ведь ему должно быть все равно. Опрокинув в себя остатки пива, пока Мона не узрела, Рафаэль швыряет пустую банку в весело разгорающийся огонь, который с безмятежным потрескиванием принялся пожирать жестянку, превращая ее в обугленный деформированный кусок металла. Вот так и заканчивается вечность. Помедитировав на огонь еще несколько минут, Рафаэль неспешно поднимает массивный торс с насиженного бревна. Пора нести маринад, который по идее должен быть на совести Микеланджело, несмотря на отсутствие руки, виртуозно колдующего на кухне. Широкими шагами саеносец спускается с крыши, во весь голос взывая к имени бывшего весельчака. - Майки, неси уже пропитание! Помочь тебе, однорукий бандит? - Черт побери, какой противный однако становится голос, когда упорно глушишь его алкоголем и табаком. Любой ребенок может испугаться. Хорошо, что дети уже привычные к раскатистому басу дядьки и вряд ли станут дрожать от страха. Кстати, где они? Рафаэль топает в кухню, где среди расставленной посуды Майк вдохновленно разделывает сырое мясо на предстоящий ужин. Ни слова не говоря, саеносец сгребает готовые куски в большую миску и тщательно солит, изредка встряхивая посудину. - Надо было торт раздобыть, - с сарказмом говорит Рафаэль, сверля единственным глазом махинации Микеланджело. - Событие-то какое, похлеще юбилея будет! Наверное Майк не одобрит его ехидное замечание, ведь полагается радоваться возвращению Донателло, а не высокомерно хмурить лоб, мысленно отодвигая брата в сторону - мол, ты ни черта не понимаешь, сколько всего мы без тебя тут натерпелись! Он посмотрел на мастера нунчак и, облокотившись на столешницу, коротко усмехнулся - давай, приятель, постарайся меня разубедить!***
Сие сборище слабо напоминает душевные семейные посиделки у костра с чашкой горячего чая. Слишком жалкий вид приобрела попытка Моны воссоединить троих братьев-калек между собой, которых поглотило столь страшное выживание практически врознь друг от друга. Нету былой непринужденности, не сыпятся шутки с последующими попытками начистить кому-нибудь зазевавшуюся харю, есть только какая-то зазеркальная мнительность теплого семейного вечера. Большую часть времени Рафаэль молчал, тупо уставившись на пляшущий огонь, и почти не слушал щебетание Моны Лизы над ухом, которая как назло уселась между ним и Доном. Хотя заметив ее съеживание под порывами довольно прохладного ветра, несмотря на свитер и брюки, мутант все же попытался проявить внимание, предоставив Лизе покров от озноба в виде своей потертой куртки. Да вот только саламандра вдруг подпрыгнула как ужаленная и сорвалась с места, якобы в порыве погреть нежные ладони об огонь. Момент был упущен и, бросив взгляд на сидевшего чуть поодаль Дона, Рафаэль быстро смекает, почему. Так и есть - брат сидит с аналогичным жестом невыраженного проявления заботы, собравшись снимать собственную куртку, чтобы укутать ящерицу от холода. Ну да, конечно. Вернулся любящий муж и отец, как можно было забыть об этом? Глаза недобро сужаются, предоставив одинокой лимонной радужке сверкнуть в тихом бешенстве. Наверное, это снедающее темную душу чувство зависти – у Донателло единственного оказалась настоящая, полноценная семья, которая смогла преодолеть испытания в его долгое отсутствие и встретить блудную черепаху с распростертыми объятиями. А вот Рафаэль не смог защитить свое самое дорогое, и теперь расплачивается полнейшей апатией ко всем этим проявлением признаков семейных эмоций. -Раф, завтра пойдем в убежище вместе, заберем рюкзак Майка, и мне нужно забрать кое-какое оборудование оттуда, сколько лет уже это сделать не могу. Надеюсь, оно еще функционирует… Вам с Майком, мастерам разрушения, этого я точно доверить не могу…– Голос Моны Лизы напористо врывается в полусонное сознание саеносца, заставляя того очнуться от невеселых дум. Коротко кивает в знак того, что понял и принял план ящерицы на завтра и готов сопровождать и защищать барышню, чтобы ни случилось. Особенно ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ… Судя по всему, Донателло был не в курсе некоторых… хм… отклонений от моральных устоев ждущих погибших солдат женщин, которые тоже иногда нуждаются в чьем-нибудь тепле со стороны. Но желания лично посвящать брата в подробности непростых отношений с его женой, у саеносца так и не возникло – пускай Мона сама разбирается с изобретателем, если ей так захочется сломать чью-нибудь жизнь еще раз. Ведь израненная, истосковавшаяся душа Рафаэля уже и так была обезображена до невозможности – а ведь он всего лишь хотел вернуться в прошлое… Хотя бы ненадолго… И ведь Мона даже дала ему эту возможность, поддавшись однажды на его ненавязчивые ухаживания. Наверное, это было зря. Ложные надежды. Глупо было верить в то, что Ниньяра через Мону Лизу решила побыть вместе с любимым черепахом еще немного. Но воспаленное сознание Рафаэля устойчиво не хотел отпускать память о лисице от себя, заставляя мутанта страдать от незаживающей ране и с маниакальным усердием приписывать призрачный образ Умеко к Моне Лизе. Остается лишь радоваться, что саеносец пока не сошел с ума настолько, чтобы еще звать Мону по имени погибшей возлюбленной. Иначе слет чердака точно был бы обеспечен. Нужно срочно было отвлечься от столь мрачных мыслей. Рафаэль снова замолотил поджаренное мясо курицы зубами, однако он все равно не чувствовал вкуса. С таким же успехом он мог бы пожевать и резину. Вот черт! - Недожаренный кусок дерьма! – в злостном порыве рявкнул саеносец, швыряя огрызок обратно в костер. Все присутствующие удивленно переглянулись, очевидно гадая, чем непрожаренная ножка могла так насолить мутанту, что он предпочел ее спалить вместо того, чтобы довести до готовности. Благо еще не было детей, иначе пылать Рафу в костре вместе с окороком, прижатым разъяренной саламандрой. Впрочем, дети все же появились, и оставалось лишь надеяться, что они не слышали ругательства старшего дяди. Иначе Рафаэль бы себе не простил этого. Подняв тяжелый взгляд на парочку сорванцов, мутант хмыкнул, растягивая губы в полуулыбке от созерцания драчунов. Конечно, он не собирался выкладывать заохавшей вокруг них ящерицы подробности стычки, ведь оба черепашонка так напомнили их с Лео в детстве, когда шла неслабая такая война за лидерство. Так зачем лишний раз нервировать столь впечатлительную мамашу? - Красавцы, - негромко оборонил густым басом саеносец пристроившемуся рядом с ним Данте, приобнимая того широкой лапищей за мальчиший пластрон. - Братья - как две стороны одного зеркала. От его пристального внимания не ускользнул тот факт, что Донателло, по-видимому, еще не нашел подход к своему второму отпрыску, раз тот так резко отреагировал на папашу и буквально кинулся под защиту Рафаэля. Возможно, Раф мог бы позлорадствовать, что ребенок предпочел его вместо собственного отца, да только какое-то скупое сочуствие по отношению к брату все же вылезло на свет. Уж больно жалко вращал глазами Донателло, явно не понимая до конца происходящее. И вопрос, который вертелся на языке техника и готов был сорваться в бездну – «Почему?» Вот и я хотел бы тебя спросить, Донни – почему? Почему моя жизнь теперь была похожа на огрызок вот этой курицы, которая тлеет в пожирающем пламени костра?