О добрых людях

За окном движущаяся панорама совершенно не зимнего Сеула, а в телевизоре репортаж из Мадрида. Там говорят что-то о большом количестве выпавшего снега. А Сынри, в этот момент, чего-то не хватает. Если быть точнее, то нанюхаться чего-нибудь и уснуть сладким сном, забывая про всяких там Сынхенов из соседней квартиры, что ходят к нему домой как к себе. Но потом думает, что слишком много у них на двоих всяких воспоминаний, поэтому быстро забыть не получится. (Отчасти, это не правда. Воспоминаний не так много - точнее, два месяца такой вот жизни с этим человеком. Но для Ри эти воспоминания длинною в жизнь, потому что других почти нет) - Давай обои переклеим? - предлагает Сынри, когда старший пытается достать галстук, просовывая руку между креслами. Чхве смотрит равнодушно, когда, на самом деле, немного удивлен. Он подцепляет пальцами ткань и выуживает галстук из щелины. - Мадридские пейзажи? - интересуется старший, видимо подумав, что Сынри понравились те картинки из репортажа каких-то новостей в телевизоре. - Да, нет, - жмет плечами Сынри, устало глядя на свои высветившие синие стены. - Просто, например, лиловый или малиновый. - Смело. - Хмыкает старший, тоже глядя на, изживший себя, голубой рисунок на стенах. И завязав галстук, идет к выходу. Сынри, когда дверь за старшим закрывается, не отводит взгляда от стен, понимая, что идея сменить обои - глупая и совсем бессмысленная. От этого он сам ярче не станет. И нехватка чего-то не восполнится. Чхве возвращается через десять минут с большими пакетами в руках - в них банки с красками и валики. Вообще-то Таби очень-очень нравится ему. Причин много. И чтоб любить его, тоже много причин, хотя бы то, что он прогуливает ради него - пусть и такого неидеального - свою серьезную работу. Младший неидеален от самого начала до самого конца. И он еще пока не любит. И не верит. Сынхен словно красивая игрушка, смотрящая с дорогой витрины своим идеальным взглядом. Игрушка, которую очень хочется, и ты уверен, что будешь о ней заботиться и любить, пряча от завистливых взглядов друзей. Но только ты же понимаешь, что игрушка вовсе не твоя и денег нет, чтоб ее заполучить. И, чаще всего, такую игрушку можно через некоторое время увидеть в чужих руках. В твоих - точно сломается. <…> Ри надеется, что после смены цвета стен, внутри тоже должно что-то поменяться. Но ничего не происходит, а водить по стенам темно-красным валиком, через некоторое время становится лень. Нет, не так, становится не лень, а охота сделать что-то другое. Будто мазанье стен - дело совсем пустое. Поэтому бросает это. А Сынхен заканчивает сам. А Ри все неймётся. Его начинает раздражать мебель, напичканная по всем углам ненужными вещами, и решает ее выкинуть нахрен. Чхве немного растерян, но не препятствует, а наоборот даже помогает. В итоге, из мебели остается лишь кровать, большой шкаф с книгами и кухонная утварь. Ну, и телек. А Сынри вроде успокоился. <…> Для Чхве - вечер небольшого ремонта запоминается, как последняя пятница зимы с отблесками приближающейся оттепели и искорками беспричинной радости. Когда вечернее солнце приятно жжет кожу на ключицах и щеке, а мартовское еще не неокрепшее солнце греет воздух в полупустой комнате. Сынхен сидит напротив того самого единственного шкафа, на полу и смотрит на корочки книг. Рядом Сынри липкими пальцами отдирает обёртку от мороженного, и предвкушающе закусывает нижнюю губу. Ребенок, думает Таби, и тоже хочет мороженого. - Эй, - зовет Ри, откусывая застывшую пластинку шоколада, и старший готов простить его за фамильярность. - Я у тебя поживу? Здесь краской воняет. Сынхен кивает, подмечая, что младший на редкость спокоен. Сынри думает, что это, потому что цвет стен другой. А Таби знает, что это, на самом деле из-за оттепели. *** Ри скучающим взором обводит территорию кафе, краем глаза цепляясь за двух парней-школьников, что о чем-то беседуют и долго потягивают уже остывший кофе, который Сынни, совместными усилиями с кофеваркой, приготовил час назад. Парочка все же собирается и уходят, у выхода попрощавшись с единственным работником, то бишь Сынни. От взгляда одного из парней Ри аж поежился. Ли уже хотел было снять дурацкий фартук с логотипом кафе и убежать домой чуть раньше, но подумав, решил не нарываться на скандал с начальником, которого нет, но который всегда все знает. Чёртова крыса. Постоял еще пару минут у кассы, потом у кофеварки, потом еще и у настенных часов, гипнотизируя их ползучие длинные стрелки, но от чего они быстрее идти не стали, а даже наоборот. Вообще-то Сынри кофе не любит совсем. Вкус у него неприятный и отдает горечью, которой в жизни у него и так полно. Но деньги нужны. Если не на "заправку", то хотя бы на рис и ореховый грильяж. За окном густая ночь разбавленная огнями мегаполиса и щепоткой машинного гула, а стрелки на часах словно застыли на десяти сорока двух вечера, не желая сдвинуться с места, словно играясь с нервами. Сынри смеется, понимая, до чего он смешно выглядит: наркоман, пытающийся сыграть пародию пародии нормальной интеллигентной жизни. Начинаются снова приступы неконтролируемой ненависти на все человечество. Если быть точнее, это всего лишь ломка. И она начинается чаще всего тогда, когда он совсем один. Пустота, та, что за ребрами, снова дает о себе знать, а нехватка этого чего-то на данный момент ощущается, как никогда раньше, сильно. Сынри опускается за один из столиков и со стуком тяжелую голову на холодную глянцевую поверхность, стискивая зубы и напрягая мышцы лица. В последний раз он "заправлялся" почти месяц назад, после чего Таби опять все испортил. Ему это все напоминает диссоциативное расстройство личности. Когда днем он приближенный к сынхеновскому варианту "нормальный", а вечером готов ребра сломать, только вот, непонятно кому - себе или кому-то другому. Сынри долго думал, слышал ли он этот звон колокольчиков над входной дверью или это ему воображение подкинуло очередную бредовую шутку. Он понимает, что звуки вокруг него совсем реальные, когда стул, напротив, с противным скрипом царапает ножками кафельный пол. Тишина вокруг потихоньку приобретает форму, тяжелеет и ношей падает на плечи Ри, отчего кажется, что голова посмертно прилипла к столешнице. А реальность распадается на мелкие крупицы, сыплется куда-то вниз, словно песок сквозь пальцы. И тонет во всепоглощающей тьме, в которую упасть - смертельно, а проснуться жизненно необходимо, но тело совсем не слушается. Ри чувствует, что еще немного и вот он сорвется, упадет в эту пропасть безмятежного сна, из которого не выбираются, или если и выбираются, то приложив колоссальные усилия, и то не факт, что все тем же человеком. Он знает, что стоит только распахнуть веки и тьма сама растает, рассосётся, пропуская свет привычной, за последнюю неделю, люминесцентной лампы, что висит в кафе. Глаза открываются и фокусируются на коричневых полосах стола из темного бука. Ри часто моргает, водя ресницами по дереву, и вздыхает облегчённо. А поднимая голову, понимает - поздно. Упал в пропасть и, кажется, разбился. Внутри, за ребрами, давно потрепанный на издыхании аппарат напоминает о своём существовании. Моторчики, рычажки, шестерёнки снова трогаются и начинают свое шумное, медленное, пропитанное запахом ржавчины, движение. Живы еще. У него волосы теперь сухие, выжженные десятипроцентным окислителем. А глаза со смешинками бегают по помещению. Когда сам он едва ли улыбается. Сынри думает о том, как бы поскорее проснуться. Джиен, верно, рассматривает скучающим взглядом потолки, стены, полы. Все, что угодно, но не младшего… - Миленько, - а голос, словно гроза в чистом поле, только Сынри даже не вздрагивает – не может. – Вот ты и попался, - Джиен улыбается и смотрит игриво, исподлобья. Сынри пытается втянуть воздух в легкие, но не может, чувствуя привкус желудочного сока во рту. Кусает кончик языка, сильно сжимая челюсть и чувствуя, что вот-вот вся употребленная за шесть лет (или больше – Сынри, право, не считал) дрянь из него выйдет. Он открывает глаза и вздрагивает, когда чувствует ступнями ворсистый ковер. Уже нет ни кафе, ни Джиена. - Сынри, - обеспокоенно зовет Чхве, стоя в пяти шагах он младшего в коридоре квартиры. Сынни оборачивается назад и видит позади себя входную дверь. А впереди - сонный Таби с дымящейся чашкой чая. Неловкость момента чувствуется сразу же, как только Ри понимает, как сюда пришел, он, мягко говоря, растерян, а старший немного напуган. Они стоят в темном коридоре сынхеновской квартиры еще несколько секунд, по истечению которых старший предлагает: - Может, я горох перед кроватью рассыплю? Или, там, коврик мокрый постелю? На что Сынри, конечно, раздражается. - Просто давай ляжем спать! А Сынхен гадко хихикает вслед. *** Сынри долго изучает темный безрадостный потолок, каждый раз вздрагивая, когда во двор дома заезжает машина, и потолка касается свет чьих-то фар. Он честно пытается уснуть первые полчаса и не бояться какой-то там темноты, как пятилетний ребенок, но не получается, и он дергает за руку старшего. Тот мычит, но все же под настойчивыми трясками просыпается. - Ей, я не лунатик, - утверждает он, не забывая, если что, дергать Сынхена. - Ага, - мычит старший, не открывая глаз. - Я серьезно. - Я так и понял. Наступает тишина, после которой Таби плотно закутавшись, засыпает, а Сынри считает, что чего-то точно не договорил. *** Утром наступает состояние схожее с наличием чрезмерного счастья и отсутствием его же. Так не бывает, повторяет про себя Сынри, когда старший после завтрака теребит его, сонного, по макушке и, чмокая туда же, уходит на работу. И думает, что как бы это глупо ни звучало, Джиен был прав. Сынри попался. Глупо проебался и ведь сам разрешил себя забрать, когда не мешал некоему Чхве Сынхену вмешиваться в его, захламлённую алкоголем, наркотиками, и пропитанную запахом дешевой травы, жизнь. Тогда так, не то чтобы, нравилось, просто он по-другому не мог. Получается, в чистой квартире с запахом вишни еще хуже, даже если и с игрушкой, о которой давно мечтал. <…> Сынри не тормозит и не церемонится, разрывая плотный целлофановый пакетик. Несколько разноцветных пилюль падают на истоптанный кафель в клубе, но Сынри их даже не замечает, сегодня у него этого добра предостаточно. Принимает и чувствует, что уже не пропахшем блядями дешевом клубе, а в той самой клетке, в которую он и попался, как говорил Джиен. Улыбается – стальные прутья вокруг не исчезают, но он сам, принимая какую-то желеобразную форму, умудряется проскользнуть сквозь. И убегает, думая, что свободен.