Путешествие за золотым руном

      Ну а теперь следует сказать несколько слов о тех ребятах, учениках Оксаны, которым предстояло стать товарищами Этери.       Иван Мелентьев был родом из Ростовского уезда Ярославской провинции Московской губернии и являлся беглым крепостным помещика Петра Митрофановича Скотинина. В бега же ему два года назад пришлось удариться из-за того, что он подшутил над своим барином, да так подшутил, что опозорил его перед соседями и сделал посмешищем всей губернии. В чем именно заключалась шутка, Ванька Этери и Гаянэ никогда не говорил. Видимо, это была действительно какая-то уж очень злая и неприятная выходка. Об этом свидетельствовало и то, что когда он упомянул о ней в рассказе о своей жизни до Святилища, в его глазах появился жесткий мстительный блеск, а в голосе послышалось мрачное удовлетворение. Сыграл же Иван со своим хозяином эту шутку в отместку за своего старшего брата Трифона, которого Скотинин отдал без очереди в солдаты [1]. Тришка, служивший у барина кучером, влюбился в красивую сенную девушку [2] Глашу, и та отвечала ему взаимностью. Однако чувства свои влюбленным приходилось скрывать, потому что девушка боялась гнева помещика. Дело в том, что Петр Митрофанович тоже положил на нее глаз и уже давно за ней ухаживал, правда, безуспешно. Девушка всячески старалась избегать барина, и настолько, насколько это было возможно в ее положении, вежливо пресекать любые заигрывания. Тем не менее время шло, и заигрывания эти, раньше выражавшиеся во вполне невинных знаках внимания, становились раз от разу наглее и настойчивее. Все чаще и чаще Глаша, доведенная до слез домогательствами, посреди дня убегала в девичью, чтобы тайком выплакаться от обиды и отчаяния. Трифону она очень долго ничего не рассказывала, так как опасалась того, что он еще, чего доброго, подерется с хозяином и тем самым себя погубит. Да только как ни пыталась она скрывать то, что происходило, Трифон все равно в конце концов об этом прознал. Он заметил, что Глаша в последнее время выглядела очень грустной и бледной, забеспокоился и принялся допытываться у нее о причине. И хотя на все его расспросы девушка неизменно отвечала, что все хорошо – просто работы много, и она устает, ее заплаканные покрасневшие глаза выдавали ее. Парень почуял неладное и забеспокоился еще больше. Наконец он обратился за разъяснениями к другим сенным девушкам, и одна из них рассказала ему все, как было. Едва дослушав ее, Тришка в бешенстве бросился к покоям барина, и дело бы кончилось очень плохо, если бы на пути ему не встретилась Глаша. С огромным трудом ей удалось смирить гнев Ванькиного брата и упросить его не делать глупостей и не губить ее и себя.       С тех пор Трифон почти перестал покидать господский дом, а конюшни, считай, и вовсе забросил. Была бы его воля, он по пятам бы ходил за Глашей оберегал бы ее днем и ночью . Однако это было невозможно, и большую часть времени он либо сидел в людской, либо бесцельно бродил по коридорам, прислушиваясь ко всякому шороху, всякому звуку голосов, готовый в любой момент кинуться на выручку к своей ненаглядной, если только барин посмеет ее хоть пальцем тронуть. И однажды ему пришлось это сделать.       В тот раз брат Ваньки, как обычно, нес в коридорах свой добровольный караул и, проходя мимо спальни барина, внезапно услышал приглушенные женские крики. Перед глазами у парня в одно мгновение все потемнело, и он, не помня себя, попытался ворваться в комнату. Дверь, как и следовало ожидать, оказалась заперта, но Трифона это не остановило, и он несколькими мощными ударами вынес ее с петель. Спустя пару мгновений он уже с рычанием схватил неудавшегося насильника за шиворот домашнего халата, оттащил его от жертвы и с силой швырнул с кровати на пол. Глаша, дрожащая и всхлипывающая, с широко раскрытыми от ужаса глазами, судорожно запахнув на груди порванную рубаху, забилась в угол кровати, не в силах даже кричать. Девушка пришла, чтобы как обычно поменять постельное белье, и когда она входила в спальню, Скотинина там не было. Она спокойно приступила к выполнению своих обязанностей и уже меняла наволочку на последней подушке, как вдруг услышала за своей спиной щелчок повернувшегося в замке ключа и быстрые шаги. Глаша и опомниться не успела, как барин набросился на нее и повалил на кровать. Придавив ее своим телом, он зажал ей одной рукой рот, а другой полез под рубаху. Девушка изо всех сил пыталась бороться, кричать, даже попробовала укусить за руку, но мужчина был сильнее ее. Вырваться у нее не получалось, и она очень скоро начала терять силы.       Петр Митрофанович, не успевший понять, почему он вдруг оказался на полу, предпринял попытку подняться, но тут же был уложен обратно мощным ударом кулака в лицо. Рассвирепевший Трифон схватил барина за отворот халата, приподнял и собирался нанести ему еще один удар, но Скотинин резко дернулся, халат порвался, и ему удалось вырваться. Истошно вопя: «Помогите! Убивают!» - Петр Митрофанович попытался кинуться к двери, однако Тришка в два прыжка обогнал его и отрезал путь к отступлению. В панике Скотин бросился обратно, схватил подвернувшийся случайно под руку стул и стал пытаться обороняться. Такую картину и увидели прибежавшие на крик хозяина лакеи – отмахивавшегося стулом барина и напирающего на него Трифона. Закончилось все это тем, что Ванькиного брата скрутили и посадили под замок, а на следующий день высекли кнутом. Когда же от наказания он оправился, его сослали в родную деревню, а спустя месяц Трифон был отдан в рекруты. Именно так решил избавить себя Скотинин от неугодного крепостного. Двенадцатилетний Ванька наблюдал, стиснув зубы и сжав кулаки, как заплаканная мать выхаживала брата, когда у того от ран, нанесенных кнутом, разыгралась горячка, и как потом с причитаниями провожала в армию, видел осунувшегося и постаревшего от горя в отца, и в душе его тлела, со временем разгораясь все ярче и ярче, ненависть, а в голове постепенно складывался план мести, который он и осуществил без малейшего колебания, когда через месяц ему подвернулась подходящая возможность.       Ванька, как самый сильный, ловкий и изобретательный из деревенских мальчишек, пользовался у своих товарищей большим уважением и был у них заводилой. Он без труда собрал ватагу таких же, как он, сорванцов и вместе с ними приступил к воплощению своего плана в жизнь. Шутка удалась на славу, брат был отомщен, а барин от стыда еще долго не смел высунуть нос из поместья. Мальчик ликовал, но ликование продлилось недолго, так как расплата последовала незамедлительно. Шутника вычислили без особого труда – Иван еще задолго до этого случая прославился в округе своими проказами и розыгрышами, которые устраивал для забавы и за которые потом получал от взрослых по шее, и поэтому подозрение на него пало почти сразу. Ваньку схватили как зачинщика, привезли в имение и заперли в подвале, пока Скотинин не решит, что с ним делать. Впрочем, он в ту же ночь выбрался на свободу, благодаря своим верным товарищам, которые не оставили его и тайно последовали за ним. Они насобирали мелочи на водку слуге, носившему пленнику еду, и с помощью него передали отмычки, а потом отвлекли сторожей. Ванька сбежал и вернулся в свою деревню. Поздно ночью он прокрался к родной избе и тихонько постучал в окно. Ответ последовал почти сразу же. - Кто там? - услышал мальчик из-за запертых ставней взволнованный голос своей матери. То, что мать так быстро отозвалась и то, что голос ее был ясный, четкий и нисколечко не заспанный, его немного удивило. Неужели до сих пор не ложилась? А может она с того дня, как его увезли, глаз не смыкала? При этой мысли Иван почувствовал уколы совести. - Матушка, это я – Ванька, - тихонько проговорил он. - Вы одни там? Никого у вас барин на тот случай, если я сбегу, меня стеречь не оставил? Войти можно? - Нет, никого чужих нет. Погоди немножко, сейчас я дверь отворю. - Потихоньку только. И свет в сенях не зажигай, ладно?       Иван быстро обогнул избу и вбежал по ступенькам на крыльцо. Дверь уже была открыта, и на пороге его ожидала мать. Увидев сына, она не произнесла ни слова упрека, а лишь прижала его к себе и зашлась рыданиями. Ванька, потрясенный таким приемом, пытаясь успокоить ее, растерянно и виновато приговаривал: - Ну полно тебе, полно… Со мной все хорошо.       Оказалось, не спала в ту ночь вся семья. Изба была слабо освещена лучиной, отец Ваньки, деревенский кузнец Василий Мелентьев, сидел за столом, сложив руки на груди, и безучастно глядел прямо перед собой, а на печи устроились две младшие сестры - Маша и Настя. Когда Иван вошел, поддерживая мать, сестренки сразу спрыгнули с печи и бросились к нему, и Иван ласково потрепал их по макушкам. Отец медленно поднялся с места и тоже подошел к сыну. Некоторое время они смотрели друг на друга, и в конце концов мальчик, не выдержав направленного на него взгляда, понуро опустил голову. Сокрушенно покачав головой, отец с усталым вздохом произнес: - Ну и наломал же ты дров, Иван! - Так что же мне теперь делать, батюшка? – подняв на него глаза, спросил Ванька. - Бежать тебе нужно, поскорее да подальше, и спрятаться понадежнее. В наших краях тебе оставаться никак нельзя. Ежели барин тебя снова поймает, то наверняка велит засечь до смерти. А ежели не велит сразу убить, то изыщет какой-нибудь другой способ тебя со свету сжить. - Послушай отца, Ванюша, правильно он тебе говорит, - со всхлипом откликнулась с лавки мать. – Бежать, спасаться тебе нужно.       Ванька смотрел на хмурого отца, на расстроенную мать, и муки совести, заявлявшие о себе ранее уколами чуть сильнее булавки, теперь впились в его сердце подобно стальным пыточным крючьям. Ведь если подумать, то чего он, собственно, своим поступком добился Отомстить-то барину отомстил, да только какая с того польза? Разве Тришку это домой вернуло? А раз так, то получается, нет никакой пользы от его поступка. Более того, им он своей семье только вред принес. Тришка ушел и неизвестно, вернется ли обратно, а теперь и он, Ванька, должен бежать. Единственным мужчиной в семье остается отец, на нем теперь вся работа будет. А ведь он уже не так уж молод. Коли и с ним что случится, то кто о матери и сестрах позаботится? «Что же я, голова садовая, наделал», – накрыло Ваньку с головой осознание, а следом явилось и запоздалое раскаяние.       Да только сделанного не воротишь. Собрала мать со слезами и вздохами Ивану узелок, перекрестила и в дорогу проводила. Покинул мальчик родное подворье и пошел, куда глаза глядят. Полгода скитался он по чужим губерниям, пока однажды не занесло его в далекий приморский порт. Там он гулял по пристани и от нечего делать любовался кораблями, качавшимися на волнах под белыми парусами. Они напоминали мальчику огромных, свободных морских птиц, опустившихся отдохнуть на морскую гладь и готовых в любой момент снова расправить крылья, подняться в небо и улететь в неведомые края. Глядя на корабли, Ванька невольно замечтался – вот если бы взять да и самому тоже улететь куда-нибудь, где его не достали бы никакие злые помещики! А потом подумал: «Может и впрямь стоит попытать счастье на чужбине? Домой мне все равно путь навек заказан, а раз так, то какая разница, где пропадать?» Нашел он не слишком щепетильного купца, которому на корабле срочно требовались лишние руки, и договорился с ним, чтобы тот взял его к себе, а он за это будет все путешествие выполнять любую тяжелую работу и платы не потребует. Вот так и попал Ванька в Грецию, так как именно туда держал путь взявший его на борт купец.       Как известно, русский Иван нигде не пропадет. Ну а с чего бы ему пропасть в такой теплой и радушной стране, как Греция? И правда - не с чего. Вот Ванька и не пропал. То где-нибудь какие-нибудь тяжести таскать помогал, то чинил что-нибудь, то к какому-нибудь зажиточному крестьянину в поденщики в поле работать нанимался - так и перебивался. На еду хватало, а переночевать и под открытым небом можно было – благо, погода чаще всего позволяла. Со временем он и разговаривать по-гречески чуток навострился, и приятелей среди местных завел. В общем, устроился довольно-таки неплохо. Полтора года так в Греции Иван прожил, а потом начала его, ни с того ни с сего, одолевать хандра. А из-за чего - непонятно. И вроде бы солнце светит, оливы зеленеют, девушки красивые на улицах улыбаются - чем не жизнь, спрашивается? Да только скучно стало Ваньке, не хватало чего-то его загадочной русской душе, а чего, он и сам себе толком объяснить не мог. Хотелось ему чего-то иного, какой-то другой, более интересной жизни, что ли, или какой-то цели в этой самой жизни, дела, которому можно было бы себя посвятить и в котором можно было бы развернуться. За полтора года, проведенных в Греции, Ивану не раз случалось слышать истории о Святилище и невероятных подвигах святых, и это место и его обитатели вызывали у него жгучее любопытство, ведь как и многие мальчишки, где-то в глубине души он грезил о славе и приключениях. В пору же его хандры это любопытство только усилилось, и Ванька стал стараться узнать о Святилище побольше и даже познакомился с несколькими рекрутами. Внимательно выслушав все, что они могли ему рассказать, парень задумался всерьез. Может и ему стоит попробовать туда поступить, чем черт не шутит? Вроде место неплохое – начальство справедливое и в народе уважаемое, кормят, разумеется, не медовыми пряниками, но вполне прилично, бабы имеются, некоторые даже красивые. Служба, конечно, трудная, ну да где она легка, солдатская лямка? Зато хоть бесчеловечного обращения, как у него на родине, нет, и совсем уж как к пушечному мясу там к солдатам не относятся. Да и вообще, чем абы как мотыляться, не лучшее ли надежное, теплое место получить и людям пользу на нем приносить?       В таких раздумьях разгуливал Иван по улочкам деревни и рассеянно глазел по сторонам. И тут он заприметил у лавки хорошенькую девушку в форме Святилища. Посмотрев на нее маленько, Ванька принял окончательное решение: «Эх, была не была! А коли не понравится, то сбежать всегда можно».

***

      Что же касается Гаянэ Саркисян, то она тоже была своего рода беглянкой, а точнее - беглой невестой. Если брак не по любви для Этери был всего лишь смутной угрозой, маячившей где-то далеко на горизонте, то над ее товарищем по обучению он висел подобно дамоклову мечу почти с самого рождения и считался делом решенным.       Гаянэ происходила из семьи московских армян. Ее отец и мать вместе с многочисленными родственниками перебрались в Россию с изнемогавшей под персидским игом родины, после того как Петр I подписал указы, в которых он поощрял переселение армян в российские приделы. Отец открыл в Москве постоялый двор, и дела у него шли очень хорошо, так что на новом месте семья не бедствовала.       Спустя три года после своего рождения Гаянэ была обручена с сыном друга своего отца и должна была по достижении четырнадцати лет выйти за него замуж. Родители позволяли детям играть друг с другом и поощряли их проводить много времени вместе. Благодаря этому Гаянэ и ее будущий муж очень быстро подружились. Они почти никогда не ссорились и родители, глядя на них, не могли тому нарадоваться и считали, что такие отношения между детьми предвещали в будущем счастливый брак. Время шло, и наконец настал тот день, когда Гаянэ исполнилось четырнадцать лет, и родители жениха и невесты принялись готовиться к свадьбе. В доме, как обычно и бывает в таких случаях, воцарилась веселая суматоха. Поначалу девушка радовалась вместе со всеми, но вскоре ее начали терзать сомнения. Чем меньше дней оставалось до свадьбы, тем сильнее эти сомнения становились. Дело в том, что хотя жених и был ей хорошим другом, никаких чувств, кроме дружеских, Гаянэ к нему не испытывала, и это ее очень сильно смущало. Девушка часто подолгу наблюдала за ним и прислушивалась к себе и своему сердцу, пытаясь уловить хоть какое-то необычное волнение, хоть какой-то отклик, но тщетно. Это казалось ей неправильным, и она невольно чувствовала себя виноватой. Совершенно сбитая с толку, она попыталась обратиться за советом к одной из своих старших подруг, но та лишь от нее отмахнулась – мол, не забивай себе голову, по любви замуж вообще почти никто не выходит. Такой ответ Гаянэ не успокоил, а только усилил ее терзания. Она днем и ночью думала о своей судьбе и о замужестве, и ее стали посещать мысли, отделаться от которых она не могла. «Разве брак без любви это правильно? Почему я должна выйти замуж именно сейчас и за того человека, которого не люблю? Почему нельзя чуть-чуть подождать, пока я не встречу того, кого действительно полюблю?» - мучили ее вопросы. Ответ же был на них только один – так решили родители. Испокон веков же заведено так, что родители имеют право распоряжаться жизнью своих детей и перечить им нельзя. Гаянэ осознавала все это, она была воспитана с пониманием, что такое положение вещей является единственно правильным, но все равно какая-то часть ее души не хотела с этим мириться и упорно твердила: "Так не должно быть. Это не справедливо". Размышляя над всем этим и пытаясь разобраться в себе, Гаянэ вдруг с ужасом поняла, что замуж она совершенно не хочет. Ведь после того, как она выйдет замуж, ее жизнь полностью изменится, и относительной свободе, которой она могла пользоваться как девушка, придет конец. Долгие годы после свадьбы пройдут для нее, считай, в полном в заточении. По традиции молодой жене нельзя будет почти никуда выходить из дома, и до самого рождения первенца ей запрещено разговаривать с кем-либо, кроме мужа, да и с ним можно говорить только наедине. Со всеми остальными, даже со своим отцом, ей придется общаться только с помощью выражений лица или жестов. После того, как ребенок родится, ей потихоньку разрешат разговаривать с ним, потом с другими женщинами в доме, и то шепотом, чтобы муж не услышал, и более-менее свободной она станет не раньше, чем через шесть лет супружеской жизни. В общем, в жизни замужней женщины приятного мало. А ведь еще придется беспрекословно подчиняться старшим женщинам в доме и мужу. Мужу,которого она совсем не любит.       Стоит ли говорить, что праздничные приготовления больше не радовали невесту? Веселье теперь казалось фальшивым и угнетало, а сами мысли о замужестве вызывали отвращение. На Гаянэ все чаще накатывали отчаяние и страх, она задыхалась и чувствовала себя птицей в клетке. Обратиться же к родителями и попытаться их уговорить отменить свадьбу девушка не могла. Она была полностью уверена в том, что ее не поймут. Если она это сделает, родители на нее просто разгневаются и разрывать давно устроенную помолвку, рискуя вызвать этим скандал, точно не станут.       Однажды девушка, чтобы отвлечься от мрачных раздумий, тайком покинула ту часть постоялого двора, где жила семья, и забралась в укромный уголок под лестницей, откуда можно было незамеченной наблюдать за общим залом. Внезапно ее внимание привлек заливистый женский смех. Это смеялась одна из постоялиц - Гаянэ ее знала, и ей пару раз мельком случалось видеться с ней. Ее звали Оксана. Она была серебряной святой и прибыла из Греции в Москву на задание. Оксана выбрала, для того чтобы остановиться, постоялый двор отца Гаянэ и жила там уже неделю. Красивая, веселая, громкогласная… Молодые мужчины смотрели ей вслед с интересом и восхищением, большинство девушек – с неприязнью, а люди старшего возраста – с осуждением, да только самой святой до этого ровным счетом не было никакого дела. Слушая смех Оксаны, Гаянэ почувствовала, что невольно завидует ей. Эта девушка – свободна. Она - хозяйка своей собственной судьбы, в отличие от нее, Гаянэ. Да, ее свободу нельзя назвать полной. Да, ее связывает устав, однако он касается только ее службы в Святилище. Свою жизнь вне службы Оксана определяет сама – выходить или не выходить замуж, когда и кого любить решает только она, и никто не вправе ей на этот счет указывать.       Гаянэ ждала свадьбы, как осужденный ждет казни. Страх перед ней изнурял ее и доводил чуть ли не до безумия. И вот, наконец, она не выдержала.       Посреди ночи девушка пробралась в коридор, где начинались комнаты гостей, нашла ту, в которой остановилась святая, и принялась стучать в дверь. Долгое время никто не отвечал, и девушку при мысли о том, что святая могла накануне уехать, захлестнуло отчаяние. Глотая слезы, Гаянэ забарабанила сильнее. - Бог ты мой, лешие там, что ли, за кем гонятся? – донесся из-за двери ворчливый голос.       Дверь открыла заспанная зевающая Оксана в накинутой поверх сорочки свитке.       В ту ночь в измученном сознании Гаянэ мелькнула мысль о том, что святая – ее последнее спасение, и что все что угодно лучше, чем навязанный брак. Она бежала, чтобы сказать Оксане: «Пожалуйста, заберите меня отсюда! Я не хочу замуж, не хочу, чтобы за меня решали, как мне жить. Я хочу сама выбирать свою жизнь и быть свободной, как вы! Я знаю, что это неправильно, что у меня не должно быть таких желаний и мыслей, но они есть, и с этим ничего нельзя поделать. Прошу вас, спасите меня!». Однако когда дверь открылась, Гаянэ не смогла выдавить из себя ни слова и разрыдалась.       Увидев, в каком состоянии находится ее неожиданная ночная гостья, Оксана сразу встрепенулась, всплеснула руками и обеспокоенно затараторила: - Ой, дивчинка, шо це с тобой такое? Может, обидел кто? Да не стой же ты на пороге! Проходи и рассказывай, шо с тобой приключилось.       Святая провела девушку в комнату и усадила на стул. Гаянэ, немного успокоившись, рассказала ей о том, в каком положении оказалась, и созналась во всех своих страхах сомнениях.       Выслушав ее, Оксана покачала головой и сказала: - Да уж вижу я - пропадаешь ты, спасать тебя надо. У нас, конечно, тоже перед свадьбой принято, чтобы невеста слезы лила, но это уж чересчур. Не просто так ведь тебе плохо - это сердце твое противится, а ежели оно противится, значит и вправду ни к чему оно все. Сердце ведь не обманешь, оно всегда чувствует, что ему нужно. Поговорю я завтра с твоими родителями и постараюсь упросить их, чтобы они тебя со мной отпустили. А там уже решим, что с тобой делать. Коли не захочешь стать воином, так можно тебя в лазарет или на кухню в столовую пристроить. Там лишние руки всегда кстати. Правильно же или не правильно ты поступаешь - це сказать трудно. Правда, знаешь ли, у каждого своя. Ну а сейчас иди ложись спать, утро вечера мудренее.       Все следующее утро Гаянэ с нетерпением ждала, когда святая поговорит с ее родителями и придет сообщить ей об их решении. Однако время шло, Оксана не появлялась, и она начала беспокоиться. Чтобы как-то унять волнение и скоротать время до прихода святой, Гаянэ подсела к окну и принялась смотреть во двор. Внезапно она увидела что-то, что заставило ее вскочить с места. По двору, неся в руках свои пожитки, шла Оксана. В какой-то момент она остановилась посреди двора, повернулась в сторону, где находилось окно Гаянэ и, как той показалось, подмигнула ей, а потом поправила висящий за спиной ящик с доспехом, перехватила поудобнее сумки и двинулась дальше.       Переговоры провалились, и святой вежливо, но недвусмысленно указали на дверь, а также намекнули, что было бы лучше, если бы она в этот же день освободила комнату. Девушка отошла от окна и, закрыв лицо руками, опустилась на кровать.       Днем же у Гаянэ состоялся очень тяжелый разговор с родителями. Были и крики, и упреки, отец чуть было не поднял впервые в жизни на нее руку. Все закончилось тем, что отец и мать приняли решение запереть дочь в комнате до самой свадьбы и запретили ей покидать ее без присмотра. Ко всему прочему, родители после случившегося стали обращаться с ней крайне холодно и отчужденно, и от этого Гаянэ было еще больнее. Она чувствовала, что навсегда утратила их доверие, и ее попытку самой выбрать, как ей жить, они восприняли как нечто возмутительное и неподобающее.       Ночью Гаянэ проснулась от громкого стука в окно. Сначала она не стала обращать на него внимания, решив, что это просто ветка дерева, а потом вспомнила, что возле ее окна нет деревьев, а ее комната находится под самой крышей, и испугалась. Стук становился все сильнее, и Гаянэ, пересилив страх, все-таки решилась подойти к окну. Отворив ставни, она увидела какой-то странный темный силуэт и, вскрикнув, отпрянула назад. - Тише ты, не пугайся, это всего лишь я, – раздался знакомый голос.       Гаянэ зажгла свечу и увидела, что странным силуэтом оказалась голова Оксаны со свисающими вниз косами. Святая лежала на крыше и, перегнувшись через ее край, и смотрела в окно. - Пани Оксана, вы вернулись за мной? – радостно и удивленно воскликнула Гаянэ. - А ты думала, я тебя бросила? Ну ладно, болтать времени нет. Ежели твое решение уйти все еще в силе, и ты не захотела замуж, забирайся скорее на подоконник и давай мне руки. Я помогу тебе на крышу выбраться. И не бойся, я сильная, не уроню.       Гаянэ бросилась к окну, но внезапно остановилась в нерешительности. Раньше ею безраздельно владел страх перед замужеством, полностью застилая разум. Теперь же, когда спасение было совсем близко, он отступил, и она подумала о своих родителях. Может ли она так просто, не сказав ни слова, уйти от них? Что они почувствуют, когда завтра утром не обнаружат ее в комнате? Однако затем Гаянэ вспомнила гнев отца и отчужденное лицо матери и вздохнула. Нет, отношения с ними были испорчены окончательно, и прежними они не станут уже никогда. Если она останется, то ей придется вечно жить с клеймом непочтительной, дерзкой и неблагодарной дочери. Мало того, что, выйдя замуж, ей придется уйти в чужую семью, так теперь она еще будет лишена поддержки своей родной семьи, ставшей для нее из-за ее проступка тоже почти чужой. Случись что, она уже не сможет к ним обратиться за помощью. Все, что ее ждет впереди - это одиночество и брак с нелюбимым человеком. Гаянэ не хотела этого. Она хотела быть счастливой и свободной. В конце концов, это ее жизнь, и она у нее только одна, так почему же она не имеет права распорядиться ею по собственному усмотрению? «Отец, матушка, прошу, простите меня и постарайтесь понять. Я не могу поступить согласно вашей воле. Если я это сделаю то погибну, а я очень хочу жить». - Ну, так ты идешь или нет? - окликнула ее Оксана. - Сейчас иду, пани Оксана, только записку родителям напишу. - Давай скорее! А то знаешь, как лежать здесь неудобно? У меня все тело уже затекло.       Гаянэ села за стол, достала листок бумаги и перо с чернильницей и поспешно набросала прощальную записку. Оставив ее на столе, она быстро переоделась из ночной сорочки в платье, обулась, а потом решительно подошла к окну и забралась на подоконник. Оксана помогла ей залезть на крышу, а потом они вместе перебрались на крышу другого дома, там спустились вниз и бросились бежать по городу. Раньше Гаянэ содрогнулась бы от одной мысли о ночной прогулке по улицам, но в ту ночь она бежала за Оксаной и почему-то не испытывала страха. Девушка наслаждалась бьющими в лицо порывами ветра и ощущением бесконечной свободы, наполнявшим душу ликованием, которое было настолько полным и всеобъемлющим, что даже ложка дегтя в виде свербящего чувства вины не могло его испортить. Гаянэ знала, что за свободу, как и за все в этом мире, придется заплатить, но эта плата, какой бы она не оказалась, – будь то тяжелый труд на кухне или в лазарете или изнуряющие тренировки и сражения, ее не пугала. То, что она ощущала тогда, казалось вещью, вполне достойной такой платы.       Когда они дожидались экипажа на станции, Гаянэ обратилась к святой с вопросом: - Пани Оксана, скажите, почему вы все-таки вернулись за мной, несмотря на то, что родители отказались меня отпускать, и помогли мне сбежать? - Как бы тебе объяснить, шоб было понятнее, - задумчиво ответила Оксана. – Ну просто есть одна вещь на свете, которую я страсть как не люблю. И в вещь эта – неволя. Даже когда на птиц в клетке гляжу, меня тоска берет. Вчера когда я обернулась и тебя в окне увидела, показалось мне, что ты похожа как раз на птицу в клетке. Тогда-то я и решила, что во что бы то ни стало должна тебе помочь.       Батько-то мой родной, покойник, казаком был, а казаки свою волю высоко ставят. Вот, похоже, от него у меня такая любовь к ней в крови. Ну а коли человек с любовью к воле в крови родился, то ее из него ничем не вытравишь. Сколько ее не подавляй, все равно она себя проявит, как и в тебе она проявилась. Только ведь для того, чтобы любить волю, не обязательно казаком родиться, у людей других народов она тоже бывает в крови. И у женщин и у мужчин. Только вот обидно, что почему-то считается, что вольным может быть только мужчина, бабье же дело – подчиняться сначала отцу, а потом мужу. Конечно, это несправедливо, но так принято, и с этим ничего не поделаешь. Да только не наша ведь в этом вина, и если ты родилась вольной женщиной, что теперь, пропадать что ли?       Внезапно Гаянэ, припомнив что-то, испуганно вздохнула. - Шо такое? – спросила ее Оксана. - Пани Оксана, я вот об этом как-то сразу не подумала, а ведь у вас, наверное, из-за того, что со мной так получилось, неприятности с начальством будут? А меня наверняка и вовсе могут домой отправить, если узнают, что я сбежала. - Ну уж начальство это не твоя забота, - хмыкнув, ответила святая и, заметив, что девушка все еще беспокоится, добавила: – Побранится, конечно, маленько, куда без этого. Ну да брань не дым – глаза не выест. Так что за меня не беспокойся. И за себя тоже. Начальник у нас строгий, но не зверь какой, и зная, что возвращаться тебе домой после случившегося опасно, обратно не отправит.

***

      Его Святейшество, заложив руки за спину, с раздражением расхаживал взад-вперед перед троном, а немного поодаль стояли, виновато опустив головы, Оксана и Гаянэ. - Нет, Оксана, я, конечно, всегда знал, что от тебя можно ожидать чего угодно, но на этот раз ты превзошла саму себя. Взять и украсть у родителей их собственную дочь! – раздраженно проговорил Святой отец. - Возмутительно! Уму непостижимо! Ты хоть понимаешь, какое пятно может лечь из-за твоего поступка на репутацию Святилища? Только слухов о том, что мы людей воруем нам недоставало! А после того, что ты сделала, они запросто пойти могут. - Простите, Ваше Cвятейшество, – Гаянэ предприняла робкую попытку вступиться за свою спасительницу, - но меня ведь никто не воровал. Я сама попросила, чтобы пани Оксана помогла мне бежать… - и осеклась на полуслове. Оксана дернула ее тихонько за рукав и украдкой подмигнула. Мол, не стоит, пусть его - пошумит маленько, построжится и успокоится. - Но со стороны все выглядит именно так, как я сказал. К тому же люди, если им предложить два объяснения, всегда предпочтут поверить в худшее. Девушки, ну неужели нужно было обязательно впадать в крайности? Неужели нельзя было как-нибудь достигнуть компромисса? - Никак нет, Ваше Святейшество, – откликнулась Оксана. – Я правда пыталась устроить все так, шоб без крайностей, но мне дали понять, что если я попробую попытаться еще раз, меня пинком выставят за дверь, невзирая на мою принадлежность к женскому полу. - Да уж, представляю я себе, как ты пыталась, можешь не рассказывать.       Святой Отец перестал расхаживать взад-вперед, снова занял место на троне и погрузился в мрачные раздумья. - Ваше Святейшество, - осторожно поинтересовалась Оксана, – как теперь с дивчинкой-то быть? Куда ее пристроить велите - в лазарет али на кухню?       Святой Отец хмуро взглянул на нее и сказал: - Ну да, разбежалась, на кухню. Взяла, значит, на себя ответственность, а теперь хочешь ее на других перекинуть? Не выйдет. Сама взяла, сама и будешь нести ее до конца. Может это тебя хоть чему-нибудь научит. Девушка остается у тебя.       После этих слов Оксана некоторое время смотрела на верховного жреца округлившимися от удивления глазами и с чуть приоткрытым ртом, а потом пробормотала: - Так это шо получается? Вы меня в разряд наставников переводите? Вы, правда, думаете, что я потяну? - Только попробуй не потянуть, – отрезал Его Святейшество.       Со своими родителями Гаянэ после побега не общалась. Лишь один раз на ее имя в Святилище пришло письмо. Несколько дней после его получения она ходила подавленная и открыть его так и не решилась.