... and I will try to fix you

Тяжелый вздох легким взмахом растерзал все сомнения, и Клауд сам не понимал, отчего эта девушка со странным именем была столь упряма в своем желании приблизиться к нему. Но внутренний голос молчал, словно предоставив ему самому возможность решать. И он решился, сделав последний шаг в бесконечную пропасть воспоминаний. -Детство было обыкновенным, - неохотно начал говорить Страйф, подыскивая слова и чуть злясь на себя, что не смог сказать «нет». – Папа, мама, дом, семья и нет собаки, потому что у матери аллергия. Была хорошая семья, где собирались по вечерам и рассказывали, что произошло за день. - Была? – В голосе Лайтнинг проскользнуло недоумение от того, что именно это предложение прозвучало в прошедшем времени. Он почувствовал, как где-то около сердца что-то заныло, как ноет старая боевая рана в плохую погоду. - Когда мне было четырнадцать, родители развелись. – Голосовые связки не подвели, предложение прозвучало ровно и практически безэмоционально. Факт, никаких чувств, десять лет прошло, и мальчик, закрывавшийся в комнате и прячущийся от криков папы и мамы за стеной тяжелой музыки в наушниках, вырос. Вздох девушки выдал ее полностью, и Клауда покоробило от жалости, которой он был пропитан. - И как ты? – Вопрос, как укол острым концом палки в едва поджившую рану, прозвучал в громкой паузе меж словами. – Как перенес? - Нормально, - произнес Страйф и в доказательство своих слов слегка приподнял уголки губ. Получилась легкая тень улыбки, ненавязчивая и совсем не убедительная, и Лайтнинг хотелось схватить за грудки и вытрясти из его светловолосой башки эти чертовы английские вежливость и воспитание. Развелись родители? Нормально. Переломал себе кости в аварии? Всегда к вашим услугам. Черт бы побрал этого глупого Клауда Страйфа. А сам он молчал, понимая, что дальше рассказывать нельзя. Обычно по телевизору психологи говорят, что сам процесс развода сильнее всего отражается на детях. Какие глупости, самое страшное – это то, что происходит после суда. Его родители не спорили, не делили Клауда, не ставили сына перед вопросом «Кого ты любишь больше: папу или маму?». Страйф-старший просто исчез после того, как он оставил двухкомнатную квартиру своей уже бывшей семье. Позже Клауд слышал, что он женился, у него родилась дочка, и все у него хорошо. После развода мать, по натуре женщина импульсивная, стала еще менее сдержанной, и весь свой гнев выплескивала на сына. На подростка обрушивались тонны упреков из-за сущих мелочей, пустяков, на которые можно было бы просто закрыть глаза. На самом деле причина была одна-единственная, в которой состоял весь грех Клауда перед матерью: он просто-напросто «срисовал» внешность своего отца, только волосы были более встрепаны и глаза голубые, мамины. И во время выплесков накопившихся негативных эмоций, которые вскоре стали ежедневными, она видела перед собой не сына, а бывшего мужа, виновато опустившего глаза вниз. На Клауда помимо его собственных проступков выливалась и порция обвинений, направленных на отца, и через год он взорвался. Бездонная чаша терпения треснула и начала разваливаться, может быть, свою роль сыграл пресловутый переходный возраст, но Клауд однажды не выдержал и просто начал говорить все, что думает. Что они сами виноваты в разводе, что он не отец, которого он не видел уже год, и что он живой человек, который не направлен на то, чтобы все делать идеально. У него просто было обыкновенное желание максималиста подросткового возраста – чтобы все было честно, и жизнь не стала одним бесконечным днем. Весь его монолог прервал хлесткий звук удара, и Клауд скорее услышал, чем почувствовал звонкую пощечину. И потрясение от того, что его ударили не в какой-нибудь драке, а собственная мать, обрушилось на сознание обломками тяжелой кирпичной стены, где целые блоки камней раздавливали под собой. Тогда-то и треснуло что-то в груди, выцарапывая на сердце кровавыми слезами одну-единственную правду – люди предают. Предают даже те, к кому шел первым, чтобы рассказать сюжет понравившейся новой книги, дать послушать классную песню. В пятнадцать лет он впервые ушел из дома. Без единой мысли, куда можно направиться и хотя бы просто переночевать. Кажется, он тогда просто бродил по улочкам родного Бирмингема, натыкаясь на людей и рассеянно извиняясь. Люди улыбались, хмурились, делали замечания, но на самом деле им было все равно, совершенно все равно. И понимание того, что на равнодушии стоит весь мир, ударило его едва ли не хлеще, чем материнская пощечина. Домой его привезла полиция, и верные псы правительства вручили его матери почти как вещь. И эту немую сцену в прихожей Клауд помнит до сих пор. Наверное, с минуту они стояли молча, и он снова выставил стену непробиваемого хладнокровия против ожидаемых упреков. Но Гвен Страйф просто подошла и обняла сына, изредка стирая слезы и долго шепча ему на ухо извинения. Клауд тоже извинялся, но не смог сломать в себе ту стену закрытости и замкнутости, которая выросла в тот момент, когда пощечина прервала монолог отчаявшегося подростка. -…ауд! – Теплая рука легла поверх тыльной стороны ладони, мягко прижимая своим весом к шершавой простыне, и голос Лайтнинг требовательно вытягивал его из серого болота воспоминаний. – Клауд! Ты в порядке? Он резко кивнул, и кипельно-белые бинты поползли вниз, обнажая переносицу и лоб. Соломенные пряди мгновенно исчертили светлыми иглами волос бледную кожу, и Страйф поспешно потянулся к лицу, возвращая бинты на место. Но они упрямо сползали и не желали возвращаться на глаза, а о том, чтобы перевязать их одной рукой и не было речи. - Давай помогу, - сухо сказала Лайтнинг и встала со стула. – Подвинься, мне неудобно будет завязывать. Клауд послушно двинулся в сторону, освобождая ей немного места, куда Клэр со вздохом и присела. Кровать жалобно скрипнула и слегка просела под двойным весом, отчего молодой человек невольно дернул головой. Движение не осталось незамеченным, и ладонь несильно, но ощутимо надавила на плечо, приказывая успокоиться. - Не вертись, мешаешь. Пальцы аккуратно развязали ослабевший узел, и бинты вновь поползли вниз. Руки Клауда последовали за падающими на ноги лентами марли, но остановились на полпути и безвольно легли на простыню. - Ничего не видишь? – Она понимала, что глупо надеяться на столь быстрое восстановление зрения, но все же… Надежда умирает последней. - Нет, - после секундной заминки ответил он, вжимая собственные напряженные пальцы в матрас койки. Он уже устал от тьмы, которая, как голодный стервятник, терпеливо ждала, когда он совсем сломается. Не дождется. Первый слой бинтов прохладной тканью лег на глаза, и теплые пальцы коснулись лица, смахивая нитку с носа. Ноготь слегка царапнул кожу, и молодой человек поморщился то ли от прикосновения, то ли от мимолетной мелкой боли. Лайтнинг не заметила этой перемены лица и продолжила методично наматывать бинты, аккуратно убирая мешающиеся волосы, которые будто нарочно лезли под руки. Она приподняла прядь над левым ухом и обнажила проколотую мочку. Светлые глаза с интересом рассматривали серьгу, пока кисти продолжали перевязывать голову. - Кто это? – спросила Клэр, закончив перевязывать, и дотронулась до уха Клауда, чтобы получше рассмотреть. Она видела в украшении дракона, но другие линии, которые рисовали совсем другое существо, немного смущали ее. - Оскалившийся волк, - нетерпеливо ответил Страйф, дергая головой в сторону. Девушка убрала руки и, демонстративно хмыкнув, села на стул с твердым желанием больше не подходить к Клауду ближе, чем на полметра. Неужели касания других людей так неприятны, что всякий раз пытается их избежать? - Отлично, конечно, но хватит дергаться от меня, будто я прокаженная, - раздраженно произнесла Лайтнинг, складывая руки на груди и закидывая ногу на ногу – позиция защиты. Эта борьба уже утомила ее, кроме этого странного Клауда Страйфа у нее была такая куча проблем: в университете через полтора месяца сессия, сразу после Рождества; на работе новый менеджер, который цепляется ко всем мелочам; Сноу, в которого влюблена Сера. Сноу… Странно, но за четыре дня она ни разу о нем не вспомнила. И сейчас сердце не так сильно сжимается от мыслей о нем. Наверное, ее просто слишком занял этот парень на больничной койке, поджавший нижнюю губу. - Знаешь... – начал было говорить Клауд, нервно потерев рукой лоб, но его прервал звук раскрывшейся двери и громкий голос врача. - Здравствуйте, юноша, - привычно поздоровался доктор и, заметив Лайтнинг, обернувшуюся на звук, улыбнулся еще шире. – О, вот и красавица, девушка моего любимого пациента! Она стушевалась, видимо, как и молодой человек, и они в голос ответили: - Мы не встречаемся! - Какая разница! Все молодые ссорятся и мирятся, уж поверьте мне, - рассмеялся в усы врач собственной шутке. – Но, юноша, цените девушку хотя бы за то, что у вас одна группа крови! - Одна группа крови? – удивился Клауд, повернувшись лицом к Клэр, и через мгновение пришло понимание. Его обдало жаром, будто весь воздух выкачали из комнаты, и он хрипло выдавил: - Так это ты?..