... and I will try to fix you

Лайтнинг молчала, и ни одна мысль не намеревалась задержаться в голове дольше, чем на долю секунды. Проблемы насущные отошли на задний план, и сейчас ее занимал лишь молодой человек, все так же вымученно улыбающийся, будто забыв сменить маску. Гримаса застыла нелепым слепком лица, будто залитого тонким слоем воска, сквозь который проступали бледные веснушки. Бинты болезненно белели, и соломенная прядь непослушными волосами расчертила тонкую марлю, обмотанную вокруг головы десятки раз. И от этой неестественности, застывшей, напряженной, жалкой улыбки появилось лишь желание встряхнуть его за плечи. - Хватит уже улыбаться, - раздраженно заметила она, отводя взгляд в сторону, хоть и прекрасно понимала, что Клауд не увидит выражения лица. – Хоуп уже ушел. Напряженные уголки губ послушно опустились вниз, и черты лица, не скрытые под повязкой, наполнились усталостью. И все-таки странно было разговаривать с человеком и не видеть его глаз. Обычно они выражали куда больше, чем могла позволить себе человеческая мимика и интонации голоса, а здесь… Непроницаемая стена из кипельно-белых бинтов, вроде бы легко прорываемая, но вместе с тем – слишком крепкая, чтобы ее сломать. - Извини, - растерянно пробормотал Клауд, поворачиваясь к ней лицом, будто пытаясь рассмотреть ее. А, может быть, это была просто привычка – обращать лицо к говорящему, типичное британское воспитание. - Из-за того, что забывают перестать улыбаться, не извиняются, - поправила его Лайтнинг, чувствуя, что сейчас за нее говорит чуть уязвленное самолюбие. Однако внутренний голос уже уговорил ее сменить гнев на милость хотя бы из-за пробудившегося интереса. - Я извиняюсь и за то, что прервал тебя тогда, - мягко сказал Страйф, невольно удивив Фаррон. Мягкие нотки рушили стену непробиваемости, оставляя руины самозащиты, но и через них было непросто подобраться к тому, что берег, наверное, сам Цербер – к Клауду. - Бывает, - сухо бросила она, признавая про себя определенное мужество молодого человека. Лично для нее любое извинение, даже по пустяку, было непростым испытанием. – Я тоже погорячилась. Клауд неловко улыбнулся, заключая, таким образом, шаткий, хрупкий, но все же мир. Лайтнинг сама не заметила, как уголки губ поползли вверх, и отчего-то повисшая напряженность словно улетучилась, наверное, в приоткрытую форточку. Необоснованная симпатия к человеку возникает редко, а еще реже, когда он пытается держать тебя на расстоянии. Но во всяком правиле бывают исключения, лишь подтверждающие его. - Жаль, что я не вижу, - тихо заметил молодой человек, по привычке прикоснувшись подушечками пальцев к бинтам. В груди что-то протяжно заныло от этой горечи и спокойного тона голоса. – Не помню, как ты выглядишь. - Неудивительно, ты видел меня меньше минуты, - хмыкнула она, складывая руки на груди и слегка сжимаясь от дрожи, скользнувшей вниз по позвоночнику маленькой юркой змейкой. Все-таки он не похож на остальных людей, улыбающихся и говорящих, что у них все хорошо. - Точно, - едва слышно пробормотал Клауд, и в палате повисла тишина, нарушаемая лишь дыханием Страйфа, когда вдыхаемый воздух свистел, касаясь сухих губ. Мерные вдохи-выдохи, неестественно медленные, будто он на несколько секунд задерживал кислород в легких. Сломанные ребра напоминали о себе каждый раз, стоило забыться, и то, что Лайтнинг делала, не задумываясь, Клауду приходилось делать осознанно. - Клауд, расскажи о себе что-нибудь. – Дернувшийся мускул на лице стал немедленным ответом на ее просьбу, и точки практически невидимых веснушек сместились на мгновение в сторону. Пальцы дрогнули, сжав простыню так, что по всей поверхности поползли длинные складки. Он набрал в грудь воздух, будто собираясь начать рассказывать, но гримаса боли отразилась на лице, словно дав ему звонкую хлёсткую пощечину. - Я не знаю, о чем рассказывать. Он действительно растерялся, это ощущалось в поникших плечах, низком наклоне головы и даже в повязке, потемневшей от нависшей тени встрепанных волос. Или же было то, о чем он хотел умолчать. Почему-то Лайтнинг больше верилось во вторую версию, чем в первую, но объяснить она этого не могла, сколько бы ни пыталась найти разумного объяснения. Она тяжело вздохнула и, откинув голову назад, задумалась, ища подходящий вопрос, с которого можно было бы начать разговор. И тут… - Клауд, а какие у тебя глаза? Я цвет имею в виду, - зачем-то уточнила Фаррон, бросив на него заинтересованный взгляд. С ним было легче: он ее не видел, и она могла как угодно на него смотреть, не боясь, что ее уличат в симпатии и интересе, который казался ей отчего-то немного постыдным. Левый уголок рта Страйфа недоуменно опустился вниз, почти незаметно, но Лайтнинг все же сумела уловить эту мгновенно исчезнувшую эмоцию. Осознание этого почему-то приободрило притихшее самолюбие, мгновенно встрепенувшееся крылами. - Голубые. – Кратко, лаконично, по-военному точно. Никаких деталей, лишь основная суть, что немного вогнало Клэр в легкий ступор. Люди всегда уточняют цвет глаз и обычно говорят приблизительный оттенок, например, серо-зеленый. А здесь… Будто он помнил сам факт, что глаза голубые, но забыл, как они выглядят по-настоящему. - Ясно, - совладав с голосом, безразлично ответила Клэр. – Тогда расскажи о детстве. - Тебе действительно это интересно? – с сомнением спросил он, слегка наклонив голову в сторону. Соломенные волосы скользнули по бинтам, и он пятерней провел против направления роста, сильнее растрепав их и окончательно превратив во «взрыв на макаронной фабрике». Лайтнинг слегка улыбнулась этому нервному движению, порыву, который он не оценил, чем выдал себя с головой. - Я бы тогда не спрашивала.