... and I will try to fix you

Боль. Она затопила все сознание Клауда, едва спасительная тьма выпустила его из своих сладких, чуть терпких объятий, и звуки рухнули на него с силой снежной лавины, накрывающей заблудших путников: тонкий мерный писк, глухие разговоры и собственные удары сердца, отдающиеся в ушах звоном набатного колокола. Первый же глубокий вдох ударил столь отрезвляюще, будто ребра стянули эластичной лентой так крепко, что легкие просто не могли расшириться, и ему пришлось мгновенно выпустить из организма часть воздуха. Сквозь сжатые зубы вырвался тяжкий стон, как у раненного зверя, не желающего признавать свое поражение. - О, пациент очнулся! – бодро отозвался на звук чей-то низкий голос, и Клауд с трудом приоткрыл веки, не зная, что он должен увидеть. Мысли ворочались так медленно, что казалось, будто пройдет вечность прежде, чем одна мысль сменит другую. И перед тем, как открыть глаза, на единой мысленной интонации пронеслось несколько несвязных между собой слов. «Что я здесь делаю где я что случилось как же хочется пить». Страйф почувствовал, как тяжело поднялись веки, будто налитые свинцом, но тьма не отступила, словно мягко-обманчивым шепотом твердя ему: «Ты никуда не скроешься от меня, Клауд…». - Ч...т-то?.. – Собственный голос показался таким чужим и хриплым, будто слышал его впервые, и первая же попытка отозвалась в груди адской скручивающей болью. Широкая мозолистая рука легла поверх плеча, безмолвно прося немного помолчать. - Молчите, молодой человек, - уже со строгими нотками сказал «голос» и через секундную паузу продолжил. – Клауд Страйф, верно? Извините уж, но мы нашли ваши документы в куртке. А вообще, я хотел бы сказать вам, юноша, что вы едва ли не самый большой везунчик в моей тридцатилетней практике. Меня зовут… - Чт…о? – вновь прохрипел Клауд, не осознавая того, что сказал врач. Куда больше его пугала черная бездна, не отпустившая даже после того, как он открыл глаза. Он чувствовал прикосновение сухого воздуха к глазному яблоку, но не видел ничего. И это ничто уничтожало все чувства, кроме страха, застывшего в солнечном сплетении. – Н-не ви…жу… Тяжелый вздох врача сквозь шум в ушах проник в «ничто» и повис там неразбавленной горечью. - Значит, все-таки зрительные органы пострадали. Но ничего страшного, если это не психосоматическая травма, то оно полностью восстановится в течение месяца или полутора. Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного. Клауд повторил эти слова про себя сотни раз, чувствуя, что готов отдаться панике и просто закричать от страха. Как можно говорить человеку, который открыл глаза и ничего не видит, «не страшно»? Он не понимал этого. Не понимал тьму, забравшую зрение. Не понимал врача, который сейчас бодро отдавал указание о том, что пациенту необходимо наложить повязку на глаза. Страх затопил грудную клетку и обволок сердце тяжелой металлической сетью мыслей. - Кстати, вам повезло, что у вашей девушки такая же группа крови. Специально выбирали, а, юноша? – засмеялся врач, и Клауд почувствовал, как слегка просела кровать. Судя по всему, он присел и, улыбаясь, смотрел на ослепшего Страйфа. - У меня нет девушки, - заметил бывший солдат и устало закрыл глаза. Удивление лишь слегка проникло в затуманенное обезболивающим сознание Клауда и, чуть потоптавшись, улетучилось, как только подступающий сон заявил о своих правах на это тело. - Да ну как же, - хитро ответил «голос», проваливаясь в уходящую реальность. – Она с такой готовностью отдала вам свою кровь… «Тифа? Мне казалось, у нас разные группы…» - с трудом подумал он и провалился в спасительное забытье. *** Лайтнинг, раскинувшись на кровати, смотрела в потолок и каждой клеточкой тела чувствовала слабость. В ушах звенело, ровная поверхность потолка то приближалась к самым глазам, то отдалялась, раскидываясь бесконечным белым полотном, то кружилась, как в калейдоскопе. Потолок. По-то-лок. Потолооок. Голод напоминал о себе диким урчанием живота, напоминающем о животных инстинктах, но Клэр понимала, что стоит ей встать, как она тут же рухнет на кровать. У нее совершенно не было сил. Сера, встретившая ее едва ли не со скалкой в руках, тут же отбросила все свои претензии, как только увидела бескровное лицо сестры и синие тени вокруг глаз. Надо отдать ей должное: она не требовала объяснений, не устраивала скандалов по поводу того, что Фаррон-старшая пришла домой только в четвертом часу ночи. Просто уложила обессиленную Лайтнинг на кровать и дала горячего сладкого чая, позволяя себе окутать уставшую сестру уютом домашнего тепла. Проснувшись, она поняла, что безбожно проспала две пары, и не видела смысла приходить на оставшиеся. Именно поэтому кровать стала ее пристанищем на весь день. В окно неумолчно бились серые капли дождя, стекая по стеклу и образуя причудливые узоры. С характерным звуком разливающихся луж проезжали машины, и Лайтнинг вслушивалась в глухую тишину квартиры, пытаясь хоть как-то проанализировать для себя прошедшую ночь. Того парня зовут Клауд Страйф, двадцать четыре года по документам. Если бы она не была такой растяпой и в порыве ярости не забыла бы про телефон, то он бы не попал под машину. Обвинили, конечно, водителя машины, но она лучше всех знала, кто действительно виновен. Лайтнинг непроизвольно испустила стон сквозь сжатые зубы, чувствуя, как совесть грызет ее изнутри, не давая жить спокойно и даря ей ощущение душевной тяжести. Сотрясение мозга средней степени, открытый перелом средней трети голени, закрытые переломы ребер, а также многочисленные гематомы – вот что сказал ей врач, когда она вышла на слабых ногах из кабинета, отдав свою кровь Клауду. И добавил, что юноша родился с серебряной ложкой во рту. Однако Клэр ему не поверила. Разве может человек, везучий человек, после аварии лежать на асфальте весь в крови и с развороченной ногой? Разве ему может понадобиться переливание крови? Конечно же, естественно, по словам врачей! Да вот только им она не верит. Его при ней же перевели в стационар, сказав, что все в порядке, мэм. И тогда она почувствовала, что силы окончательно ее покинули. Словно выпустили из нее весь воздух, и она сдулась, как шарик. Щелкнувший замок прервал нить воспоминаний, и Лайтнинг слабо приподнялась в кровати, приводя себя в относительный порядок. Шаги отдались в ушах шумом водопада, и в дверном косяке появилась Сера, на ходу снимающая с себя промокшую насквозь ветровку. Голубые глаза светились неподдельной тревогой, Фаррон-младшая обеспокоенно вглядывалась в утомленное лицо сестры. - Лайт, ты как? Клэр натянуто улыбнулась, как будто говоря «да, со мной все хорошо, не надо беспокоиться», и слегка прищуренные глаза пытались подтвердить это ясным взглядом. Кто говорил, что глаза не врут? Они то, что помогает лгать безукоризненно, заставить поверить себе так, что никто усомнится в правдивости слов. - Уже лучше. Ты припозднилась сегодня. Сера устало запрокинула голову, издавая тяжелый вздох, - Лайтнинг включила режим «мамочки», пытающейся контролировать все и вся. Если бы только она порой позволяла себе расслабиться и понять, что она, Сера, не десятилетняя девчонка… - У меня же по пятницам курсы. Что-то ты совсем расклеилась, старушка, - засмеялась Фаррон-младшая, хитро поглядывая на старшую сестру, которая чуть нахмурилась, отчего меж бровей залегла упрямая складка. - Точно, сегодня же пятница, - неохотно призналась Клэр, отводя взгляд в сторону. Сказать, что Лайтнинг не любила признавать свою неправоту, – значит не сказать ничего. Ненавидела. Терпеть не могла. Даже понимая, что не права, она, как тигрица, была готова биться до последнего, пока ей не ставили шах и мат решающим аргументом. - Я пойду тогда? – осторожно поинтересовалась Сера, чуть наклонив вбок голову. Руки нетерпеливо сжимали мокрую ветровку, и Лайтнинг коротко кивнула, добавив: - Повесь сушиться. Младшая Фаррон улыбнулась и исчезла в глубине квартиры. Через минуту послышался шум воды из-под крана и загудела плита, нагревающая чайник. Тяжело вздохнув, Клэр с головой накрылась одеялом. После прихода Серы совесть начала грызть еще сильнее, не давая собраться с мыслями и мучая воспоминаниями, и она чувствовала, что, если она ничего не сделает, этот зверь сожрет ее со всеми потрохами. «Схожу завтра в больницу», - решила для себя Лайтнинг, и пружина, натянутая до предела, чуть ослабла, не отпуская полностью. Возможно, он пошлет ее к черту, но, во всяком случае, ей будет легче.